Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Лина не только сделала вид, что не было никакой критики в ее адрес, но, наоборот, вспоминала, что «концерт имел такой успех», и ее пригласили на ужин в военный клуб. «Я имела такой успех у всех этих военных, что Сергей очень злился»[273]. В таких случаях, уточнила она, он мог сравниться по свирепости с мифическим трехголовым псом Цербером. Один из офицеров, танцевавших с Линой, обещал прислать в Париж несколько румынских народных песен. Сергей сразу запихнул ноты в чулан, отказавшись даже взглянуть на них. «Это от твоего поклонника-офицера», – раздраженно бросил он»[274].

Несмотря на ужасные рецензии и кокетливое поведение Лины, Сергей продолжал устраивать совместные выступления. Возможно, он стремился продемонстрировать ей свою преданность, а может, просто хотел занять жену делом. В программе часто звучала французская версия его поэмы «Гадкий утенок», написанная в 1914 году. В 1932 году Прокофьев сделал новую версию «Гадкого утенка», и Лина захотела первой исполнить ее в главных городах Европы. Долгое время непревзойденными исполнительницами вокально-фортепианных версий были Янакопулос, Кошиц, Лодий и др. Сергей устроил Лине премьеру в Париже с небольшим оркестром под названием La Serenade. Генеральная репетиция прошла хорошо, но во время премьеры, вечером 19 мая 1932 года, Лина испугалась, разнервничалась, и у нее пропал голос. В результате ее пение едва можно было расслышать из зала. До Сергея доносилось хихиканье парижских снобов. Единственное, что можно было похвалить в этом выступлении, – красоту исполнительницы: Лина изумительно смотрелась в белом платье, особенно когда в конце выступления ей поднесли такие же белоснежные лилии.

Выступления Лины транслировали по радио в Варшаве и Праге. Первое было успешным, несмотря на то что у пожилого аккомпаниатора иногда тряслись руки. Но второе оказалось неудачным. Лина надеялась, что его не слышали в СССР. Ее последний педагог по вокалу, баск Альберти де Горостьяго, хвалил технику Лины, но сомневался в прилежании ученицы и постоянно устраивал ей испытания на выдержку. Горостьяго задал Лине арию из оперы Пуччини «Богема» и в 1934 году в течение нескольких месяцев работал над ее дыханием и произношением. Ей надоела ария, хотя она признала, что перфекционизм Горостьяго сыграл свою роль при прослушивании в Бордо, где готовили постановку «Богемы». Но домашние дела и очередная простуда заставили Лину пропустить прослушивание. После этого она перестала регулярно заниматься, но, когда весной 1935 года Горостьяго уехал в Голливуд, почувствовала себя брошенной. В Голливуде он давал уроки удивительно талантливой французско-американской оперной певице с потрясающим колоратурным сопрано, Лили Понс, снимавшейся в то время в фильме I Dream Too Much («Я слишком много мечтаю»). Позже Понс появилась в фильмах That Girl from Paris («Эта девушка из Парижа»), Hitting a New High («Новые высоты») и Carnegie Hall («Карнеги-Холл»). – Пер.). Она пела перед огромными аудиториями. В 1937 году в чикагском Грант-парке ее слушали 175 000 человек. Понс разбивала сердца богатых поклонников, а ее фотографии регулярно украшали страницы модных журналов. Когда-то Лина тоже мечтала о такой жизни.

Теперь она рассчитывала, что получит возможность выступать в Москве, и прилагала все усилия, разучивая народные песни в современной обработке, которые, по заверению Сергея, встретят одобрение со стороны сталинских чиновников в сфере культуры. Лина предпочла бы исполнять арии Мусоргского, Чайковского и Римского-Корсакова, но ей следовало отработать дикцию, чтобы петь на русском языке. Она попросила Сергея прислать советские арии, но он не слишком спешил с отправкой. Тогда, подчиняясь мужу, Лина начала разучивать народные песни, собранные в Киргизской Советской Социалистической Республике Александром Затаевичем, который получил известность как музыкант-этнограф, записавший пятнадцать тысяч мелодий в Киргизстане и Казахстане. Для исполнения некоторых музыкальных произведений использовались только отдельные гласные, текста у них не было. Лину это раздражало, но Сергей, думая о будущем, настаивал, чтобы она продолжала упорно заниматься. Но Лина продолжала жаловаться на бессловесные гармонии. В конце концов Лина решила, что взяла на себя слишком сложную задачу, и разучила только два самых легких произведения: «Песню грузинского пастуха» композитора Азмай-Парашвили и «Колыбельную» Леона Шварца, 22-летнего выпускника Московской консерватории. Сергей познакомился с этими композиторами осенью 1933 года в Москве и по просьбе декана композиторского факультета Московской консерватории, с которым был в дружеских отношениях, дал несколько уроков им и другим студентам. Сергею хотелось, чтобы жена прославила их сочинения. Дебют Лины как «народной певицы» состоялся в январе 1924 года в Риме на концерте в Национальной академии Санта-Чечилия; аккомпанировал муж. Песни на французском языке имели огромный успех, как и запись концерта, прозвучавшая спустя четыре месяца по радио. Впрочем, диктор, имя которого осталось неизвестным, как и название радиостанции, делал ошибки в названиях народных песен и неправильно произнес фамилию ее мужа – назвал его Протопьевым[275].

В марте 1935 года Сергей снова был приглашен в Советский Союз, где в течение восьми дней дал семь концертов по ту сторону Урала, в Сибири[276]. Он выступал на заводах – это входило в программу по повышению культурного уровня рабочих. График был «чересчур плотный», написал он в письме практику Христианской науки Лоренсу Аммонсу, хотя признался, что «там было много интересного, на что стоило посмотреть»[277]. Сергей восхищался огромными доменными печами и жилищным строительством, «большими домами, пытавшимися дотянуться до небес», которые вытесняли «убогие, приземистые» домишки[278]. В тот период Лина получала от него мало известий, а летом муж и вовсе перестал писать. Сергей отдыхал в Поленове, где проводили отпуска артисты Большого театра. Пожить в доме отдыха предложил Прокофьеву директор Большого театра Владимир Мутных[279], бывший офицер Красной армии, который заключил с Прокофьевым договор на постановку балета «Ромео и Джульетта». Окружающие поля, лес и река вдохновляли на сочинительство. Утреннее купание и катание на плотах по Оке, теннис и игра в горелки на свежем воздухе, шахматы и вечерние прогулки – все это расслабляло и успокаивало нервы.

Меню было скудное. Суп и мясо не внушали доверия, а салатов и овощей было слишком мало. Прокофьеву обеспечили все удобства, в то время как в других комнатах, рассчитанных на одного, жили по трое взрослых. Вокруг бегали дети, за которыми никто не присматривал. В письмах к Лине Сергей хвалил творог, молоко и ягоды, которые покупал у уборщицы. Он уверял Лину, что в сентябре, когда она приедет с детьми, основной поток отдыхающих схлынет. Сергей хвалил только что отремонтированную баню и сообщил, что познакомился с двумя аккомпаниаторами, которые будут рады работать с Линой.