Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лепор отмечает, что большинство пословиц Бедного Ричарда, приведенных в альманахе, на самом деле были посвящены не только благоразумию. Франклин отобрал для "Пути к богатству" те, что приносят деньги, поскольку в 1758 г. его миссия в Лондоне заключалась в том, чтобы попытаться убедить британское правительство отменить некоторые небольшие налоги для своих соотечественников в колониях. Своим соотечественникам-колонистам, в соответствии с их тогдашним оптимизмом, что при умеренности с обеих сторон империя сможет удержаться, он голосом отца Авраама отмечал, что "налоги действительно очень тяжелы... но у нас есть и другие, гораздо более тяжкие для некоторых из нас. Мы облагаемся вдвое большим налогом от праздности, втрое большим от гордости и вчетверо большим от глупости". Аргументация была древней и совсем не похожей на американскую или утилитарную. Сенека писал: "Покажите мне человека, который не был бы рабом. Один - раб секса, другой - денег, третий - честолюбия. . . . Нет более позорного состояния рабства, чем рабство, навязанное самому себе "6. И "Франклин мог бы вместо этого, - отмечает Лепор, - собрать десятки пословиц Бедного Ричарда, которые советуют не накапливать богатство. У бедных мало, нищих нет; / У богатых слишком много, не хватает ни одного".
Лепор согласен со всеми внимательными исследователями творчества Франклина, что, по словам самого человека, он "предпочел бы, чтобы о нем говорили: "Он жил полезно", а не "Он умер богатым". Бен не был святым. Он владел рабами до тех пор, пока это было политически целесообразно, и говорил с обеих сторон, осуждая или защищая эту практику. Он отрекся от своего любимого сына Уильяма за грех торизма - грех, который исповедовала треть населения Америки. Он был жестким парнем, не похожим на весельчака. Но он не был и чудовищем расчета. Жадная бережливость в марксовой сказке, напротив, имеет единственную цель - умереть богатым. Чарльз Диккенс, воспитанный на законе в Лондоне, сам занимавшийся театральным и издательским делом, но не понимавший других прозаических профессий, дал нам Скруджа и его диснеевского потомка Скруджа Макдака - накапливать, накапливать. Макс Вебер, по крайней мере в 1905 г., модифицировал бессмысленность стремления к накоплению, утверждая, что "эта философия скупости" (якобы принадлежащая Франклину, напомним) зависит от трансцендентного "долга индивида в отношении увеличения своего капитала", что приводит к "мирскому аскетизму". Однако Франклин утратил большинство других следов кальвинизма своих предков, как духовных, так и мирских (в отличие, например, от своего воздержанного молодого друга и врага Джона Адамса). А в сорок два года он отказался от "бесконечного" накопительства и посвятил вторую половину своей долгой жизни науке, общественным целям и мирскому потреблению. Если, как утверждал Вебер, религиозный элемент отпадает. Если накопление берет верх, то хотелось бы знать, почему оно не взяло верх у Франклина после сорока двух лет, или у Карнеги в старости, или у Гейтса в среднем возрасте. То же самое можно сказать, и это уже сделал Джоэл Мокир, о строгих кальвинистах Голландии XVII века - тех самых, которые тратили свои доходы на купеческие дворцы вдоль реки Сингель и на роскошные картины маслом, предупреждающие о тщете материи, изображая полированный серебряный поднос с половинкой очищенного лимона и мензурку, полную теплого юга. Вот вам и "мирской аскетизм", и "все большие размеры самого капитала", и "обязанность увеличивать капитал", и "накапливать, накапливать".
Многие ученые впитали с молоком матери убеждение, что современная жизнь необычайно предана наживе, а бережливость - это нечто недавнее, грязное, жадное и буржуазное, хотя и прискорбно процветающее - не потому, что буржуазия получила новые идеи для торговли и производства, а из-за эксплуатации в М ® С ® М′. "Неограниченная (apeiros) надежда на выгоду на рынке, - пишет достойный восхищения политический теоретик Джоан Тронто, - научила бы людей неработоспособной предпосылке для морального поведения, поскольку сама природа морали, по-видимому, диктует, что желания должны быть ограничены необходимостью сосуществования с другими людьми". Торговля на рынке, в отличие от сидения в кресле G7 в читальном зале Британского музея в 1850-1860-е годы, где сочинялись пламенные фразы против рынка, научит любого, что желания должны быть ограничены необходимостью сосуществования с другими. Обучение в рыночно-инновационном обществе дефициту, заботе о других и либеральным ценностям - это этическая школа. Как сказал в 1985 г. историк Томас Хаскелл, "вопреки романтическому фольклору, рынок - это не гоббсовская война всех против всех. Многим закрыты двери. Для успеха обычно требуются не только драчливость и проницательность, но и сдержанность", то есть добродетель воздержания.
Даже такой известный историк, как антрополог Алан Макфарлейн, верит аристотелевским/марксистским/веберианским преданиям: "Этика бесконечного [вот опять: apeiros] накопления, - пишет он, - как цель, а не средство, является главной особенностью капитализма". Если бы это было так, то скупец был бы сугубо современной фигурой, а не притчей во всех литературах мира. Около 1665 г. поэт Абрахам Коули (роялистская версия Мильтона) писал об ава-рисе, что "нет порока, который был бы так измазан хорошими предложениями, и особенно поэтами, которые... сдвинули, как мы говорим, все камни, чтобы побить его", и приводил пример из собственного сочинения: Что может удовлетворить вас? Кто может сказать? Вы так боитесь потерять то, что приобрели, как будто вам это очень нравится, Вы стремитесь к большему, как будто вам это не нравится.
Он переводит Горация и цитирует строку, которую приписывает Овидию: Desunt luxuriae multa avaritiae omnia ("Роскоши не хватает многого, [но] скупости - всего"; сравните с формулировкой Франклина: "Богатых слишком много, достаточно ни одного"). Однако, как отмечает Коули, в литературе, проповеди или законодательстве от Месопотамии до современности можно встретить сходные настроения в отношении скупого скряги, который, как предполагается в современных теориях, внезапно возник около 1750 г. из кальвинистских корней в виде остроумного маленького человека, этого сухого, морального, утилитарного маленького демократа. В Китае поэт Тан Бо Цзюй-и (772-846 гг. н.э.) жалуется на монополиста соляного налога (китайское государство продавало и перепродавало буржуазии право покупать и продавать соль): "У жены торговца солью / есть шелка и золото в изобилии, / но она не работает в земледелии [в конфуцианстве единственный достойный источник прибыли для неэлиты], / ... Ее сверкающие запястья стали пухлыми, / Ее серебряные браслеты тугими". Или Лю Цзун-юань (773-819 гг. н.э.) в своей притче сравнивает скупца
