Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

Хембя потрепал жену по подбородку, как делал это в минуту особого расположения к ней.

— Люблю тебя за прямоту, Сяяхля!.. Умница ты у меня, все насквозь видишь! Ты ведь и сама знаешь правду, но такая у вас, у женщин, натура: видеть мало, хочется еще и слышать!.. Ну так знай, если не терпится казнить старика… Не отдал бы худука ни богу, ни черту задаром! Это все равно, что выбросить горсть золота в толпу!.. Раздашь по крупице — никого богатым не сделаешь… Да и не моя это забота — всех нищих благотворить! Кладбище большое, всех не оплачешь!

— За четыре года с той поры хозяйство ваше не пошло на убыль и без худука Беергин…

— Сяяхля-худука! — поправил зайсан не без ехидства.

— Пусть Сяяхля-худука, — согласилась жена. — Не потеряли вы ничего с той малости, а людям сделали добро. Бедняки хотона расправили плечи…

— Добро не всякому впрок! — впал в размышления Хембя. — Люди ведь разные, всем одинаково жить нельзя… Посмотри на эту руку: пальцы на ней и то разные! Родные братья в семье, от одних матери-отца, а как они не похожи друг на друга! Один умный, работящий, другой — бездарь, пропойца… Ты, Сяяхля, не видела жизни дальше своего хотона и нынешнего нашего аймака. А я учился в Астрахани, слышал рассказы бывалых людей, повидавших мир… Бааза-багша ходил с караваном через тридцать гор и долин, встречался с людьми нашей и другой веры — везде люди поделены на богатых и бедных. Так устроен мир от веку, и никому его не изменить… Давай мы лучше поговорим о другом, — внезапно оборвал себя Хембя.

— О чем же? — тихо отозвалась Сяяхля, занятая раздумьями о судьбе людей родного хотона.

— Хотя бы о твоем будущем, — просто ответил Хембя, полуобняв жену. — Сегодня исполнилось ровно четыре года, как мы поженились. Два года я надеялся на появление наследника. Теперь уж совсем ясно, что ни Байчха, ни ты не виновны в том, что детей у меня нет… Рядом с тобой я чувствую себя помолодевшим. Но это нее обманчиво, я понимаю. Ты возвратила мне утраченную молодость. Только дурак может не оценить этого… Я виноват перед тобой, но того, что свершилось, не поправишь. Можно лишь отплатить добром за добро, и я это сделаю непременно… Скажи мне, Сяяхля, так же без утайки, как ответил я на твой горький вопрос: хотела бы ты вернуться к любимому, если он у тебя есть?.. Пойми, я с тобою сейчас разговариваю не как муж с женой, а как отец с дочерью.

— Не нужно трогать имя отца, Хембя! — попросила, едва удерживая слезы, Сяяхля, сжав кулаки у груди. — Я вышла замуж по воле судьбы… Я не из тех женщин, Хембя, кто, выйдя замуж, продолжают думать о своих любимых.

В ту ночь они разговаривали долго и, как никогда прежде, доверительно. То был разговор двух равных в беде людей, решивших разобраться во всех своих сомнениях. Никогда Хембя не был таким близким Сяяхле, и никогда Сяяхля не осуждала его суровей. Что толку от его понимания и участливости! Вот разбередил душу воспоминанием о прошлом, обессилев, уснул с чувством исполненного долга. Покаялся, получил прощение, а ты думай и думай о своей судьбе!.. Кто поможет? И Сяяхля, почти свободная, по словам зайсана, не знает, куда брести, в какой стороне искать потерянное счастье?

Не раз приходил на ум Нарма. Он тут же, при дворе зайсана, как управлялся с лошадьми, так и состоит при его выезде. Не женат до сих пор. Выйди во двор, и ночью можно его встретить: возится со сбруей, чистит коней, смазывает ступицы колес перед очередной дальней поездкой… Да только не тянет чего-то Сяяхлю к Нарме, очужел он ей после той последней встречи, когда она умоляла его бежать, а Нарма не решился, покорился судьбе.

Нарма не сразу смирился со своей долей. Однажды, выглядев молодую зайсаншу в теплом сарае, где зимовали коровы, парень обхватил ее сбоку и пытался поцеловать. Сяяхля размахнулась и ударила его по лицу так крепко, что у парня посыпались искры из глаз.

— Если еще раз полезешь, скажу обо всем хозяину! — строго предупредила она. На этом все и кончилось.

«Можно ли склеить стеклянную вазу, если она выпала из рук и разбилась на кусочки?» — без всякой веры в свое счастье думала в ту ночь Сяяхля.

За день на резвых конях да на хорошо смазанных колесах зайсан с умелым кучером отмахали до Дунд-хурула. Ночевать остановились, как всегда, у зурхача. Зайсан всегда находил, о чем потолковать со звездочетом, знавшим бездну примет на небе, по которым можно проследить судьбу человека. К звездам и вообще к ночным светилам зурхач относился, как табунщик к своим разбредшимся по степи коням, знал их по кличкам. От его разговоров с блаженной улыбкой на лице Нарма быстро уставал. Едва поужинали, Нарма вышел во двор подложить уставшим коням свежего сенца. У линейки зайсана стояли два человека.

— Нарма, менде! Я узнал, что ты здесь, вот и решил поговорить, — сказал Бергяс, протягивая руку.

Бергясова спутника Нарма не узнал, уже совсем стемнело. Но тот, в свою очередь, поздоровался с Нармой, тоже пожал руку. А потом будто растворился в вечерней мгле.

— Этот мужчина едет в Кетченеры, торопится. Он хотел бы сегодня достичь хотона Дееде-ламин, в десяти верстах отсюда, — зачем-то пояснил староста.

Нарме было все равно, достигнет незнакомый ему мужчина Кетченеров или заночует в хуруле.

— Вы-то в Царицын направились? — поинтересовался Бергяс.

— Нет. Мы едем в ставку. Зайсан по каким-то делам хочет встретиться с попечителем.

— Если выехать пораньше, пока не пригрело, сможете к обеду успеть, — как бы между прочим прикинул Бергяс.

— Нам не к спеху. В жару остановимся возле озера Лавин-улан, зайсан там искупается, переоденется в чистое и появится в доме попечителя свежим и опрятным. Так ему посоветовала молодая жена.

Озеро Лавин-улан, в двух километрах от ставки, будто по заказу: как хорошо встряхнуться, смыть с лица дорожную пыль! Попечитель не терпит неопрятных людей. Говорят, его экономка даже нищих посылает к озеру омыть лицо и руки и лишь тогда покормит.

— Озеро глубокое! — зачем-то сказал староста. — А зайсан плавать не умеет.

— Да Хембя и не заходит в воду, поплещется лишь на отмели, — пояснил Нарма.

— Вот как? А ты, Нарма, плавать умеешь?

— Мое дело холопское! — ничуть не рисуясь, вроде как с сожалением заявил Нарма. — Мне все полагается уметь.

Поговорив немного, Бергяс хотел было уйти, но Нарма остановил его.

— Зайдите в дом, хоть поздоровайтесь с зайсаном, — сказал он. — А то узнает, что вы были и не повидались — обидится.

— Нарма, мы же с тобой друзья, — вдруг заговорил льстиво Бергяс и обнял его. — Ты не скажешь своему зайсану, что видел меня здесь… Вот и все.

Зайсан отсыпался утром после долгих полуночных бесед со звездочетом. Позавтракали, поехали не спеша. Когда скрылись из глаз острые шпили монастырей, Нарма оглянулся, вспомнив о странном разговоре с Бергясом.

Первый раз Нарма познакомился с Бергясом на охоте. С тех пор прошло два года. За это время Бергяс несколько раз наведывался к зайсану, иногда оставался ночевать. «Бергясу приглянулась молодая жена Хемби, вот и зачастил», — говорили о нем. Разговоры дошли до зайсана. Нарма догадывался, что в подозрениях людей была доля правды. «Этому нахалу ничего не обломится. Сяяхля быстро отошьет Бергяса», — думал Нарма об ухаживаниях старосты за молодой женой зайсана.

Сытые лошади легко несли линейку по укатанной дороге. Настигли пешехода, который, перекинув сапоги через плечо, шел босиком. Когда в экипаже имелось свободное место, Хембя всегда подбирал пеших попутчиков. Этим он отличался от других господ в степи.

— Куда навострился? — спросил у мужика Хембя.

— Я из аймака Ики-Хурула, — охотно представился тот. В Абганерово путь держу, там у меня тетя. Иду вот навестить.

Нарма обернулся, пригляделся к молодому попутчику, и ему вдруг показалось, что где-то он слышал этот голос, но вспомнить не мог. А широкие скулы, узкий, заросший лоб, быстро бегающие глазки молодого мужчины ни о чем не говорили ему.

В полдень они увидели озеро, объехали его почти вокруг, выбирая место в тени. Озеро было только с виду большим. От одного берега до другого меньше двухсот саженей. Берега густо заросли высоким камышом.