Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582 - Витольд Новодворский

Баториевы послы умышленно раздували вопрос о Швеции, чтобы затянуть переговоры и выиграть таким образом во времени, которое нужно было им для сношений с Замойским. К последнему они должны были обращаться в тех случаях, когда полномочия их, определенные инструкцией, оказывались недостаточными[930].

После устранения вопроса о Швеции оставалось теперь самое трудное дело — решить вопрос о Ливонии.

Мы говорили выше, что Поссевин хлопотал перед Замойским об уступке хотя бы и незначительной части ее Иоанну, выражая свое мнение об этой уступке весьма осторожно, так как он знал, что Баторий и Замойский вооружались против этой уступки самым решительным образом[931]. Между тем, сверх ожидания, оказалось, что канцлер готов пойти на эту уступку. Он был напуган успехами Шведов в войне с Москвой: они захватили города, которые Речь Посполитая считала своими.

Вследствие этого ему показалось необходимостью поскорее заключить мир с московским государством, чтобы затем лучше можно было готовиться к войне со Швецией и, с оружием в руках, отстаивать против нее свои ливонские владения.

Напуган был польский гетман и известиями о том, что в Новгороде собираются московские войска с намерением идти на помощь Пскову[932].

Все эти обстоятельства побудили Замойского отправить в Запольский ям своего родственника Жолкевского с предложением уступки Иоанну ливонских крепостей: Нейшлосса, Серенска, Лаиса и Нейгауза (Новгородка Ливонского), если за Речью Посполитой останутся Великие Луки, Заволочье, Невель, Себеж и Велиж и если мир будет тотчас же заключен самими московскими послами, т. е. если они не будут обращаться по этому поводу за инструкцией к своему государю[933].

Это предложение сильно смутило Поссевина, тем более что он одновременно получил от Замойского письмо, в котором канцлер требовал безусловно уступки всей Ливонии[934]. Жолкевский сделал свои сообщения Поссевину устно, вследствие чего у последнего явилось опасение, что Замойский легко может от своих слов отказаться. Во-вторых, Поссевину было известно, что уступки в Ливонии могут быть сделаны только с согласия сейма. Поэтому-то он и предлагал отложить решение этого дела до тех пор, пока не соберется сейм, на который московский государь пришлет своих послов, ибо папский дипломат надеялся, что ему удастся склонить Иоанна к этому во время вторичного посещения московского царя. Действовать же так, как предлагал Замойский, через Жолкевского, показалось дипломату-иезуиту и легкомысленно, и опасно. Канцлер рассчитывал на свое влияние на сейм: он надеялся на то, что ему удастся склонить сейм к принятию тех уступок, которые были сделаны в Ливонии. Но Поссевин опасался, что они будут отвергнуты сеймом. В таком случае он, посредник, навлечет на себя гнев московского царя, уронит авторитет папы, скомпрометирует весь свой орден и повредит тому делу, разрешение которого составляло главную цель его помыслов и деятельности, помешает распространению католичества в московском государстве[935].

Подозрительная осторожность иезуита оказалась вполне уместной и целесообразной. Послы Батория высказались решительно против предложения Замойского, ибо инструкция, которую они получили от короля, запрещала им делать какие бы то ни было уступки в Ливонии; кроме того, они были того мнения, что подобного рода уступчивость может усилить требовательность противника и вести переговоры будет еще труднее[936]. Наконец, и сам Замойский вскоре оставил это предложение, заявляя в свое оправдание, что он согласился на ничтожные уступки в Ливонии, чтобы сделать удовольствие Поссевину, но заранее предвидел, что такого рода условия будут отвергнуты[937]. Несмотря на это, предложение канцлера обсуждалось на съезде и вызвало сильные прения. Выслав Жолкевского в Запольский ям, Замойский тотчас же спохватился, что поступил неосмотрительно: устные заявления посланного могли повлечь за собой недоразумения. Чтобы устранить их, гетман выслал немедленно свои предложения на бумаге[938].

При обсуждении предложения об уступках в Ливонии московские послы заметили, что Серенск находится в руках Шведов, и поэтому стали домогаться, чтобы им была уступлена Керсисть (Киремпе)[939]. Не получив на это, конечно, согласия, они заявили, что удовольствуются одним Новгородком Ливонским взамен за Велиж, если, понятно, другие крепости, которых они требуют, будут также возвращены их государю[940].

Но вопрос об уступках в Ливонии пришлось оставить, так как Замойский от первого своего предложения отказывался и присылал новые условия: за всю Ливонию он согласился сначала возвратить Иоанну только Великие Луки, потом прибавил еще Невель и Заволочье, но в том и другом случае поставил условием передачу Баторию крепости Себежа или ее разрушение[941]. Московские послы требовали возвращения, кроме указанных крепостей, еще и Велижа и соглашались сжечь Себеж, если будет сожжена королем Дрисса[942]. Эти условия они упорно отстаивали. Поссевин старался склонить их к уступке Велижа, говоря, что если они боятся за эту уступку гнева своего царя, он готов отдать за них свою голову. Но они заявили, что если бы каждый из них имел десять голов, царь приказал бы снять все эти головы за такое попустительство[943].

Как видим, прения между послами сосредоточивались почти исключительно на вопросе о возвращении Иоанну крепостей, которые Баторий взял у царя в 1580 году; что касается Полоцка, то о нем и речи не было: Иоанн отдавал его Баторию tacito consensu. Во время прений каждая сторона отстаивала свои требования упорно. Раздражение между послами все более и более усиливалось. Русские жаловались на свое положение, говоря, что с ними обращаются, как с пленными, отнимают у них вещи, хватают их людей: мало того, пытают и даже убивают. Гонец, везший от царя письма к ним и к Поссевину, был отведен в польский лагерь, где его товарищей убили, а проводника подвергли пытке, прикладывая к его бокам зажженные факелы[944]. Баториевым послам надоедали продолжительные прения, которые казались им иногда совершенно бесполезными, и они грозили не раз уехать со съезда. Радзивилл собирался уже в путь и остался только по просьбе Замойского[945].

Споры о территориальных уступках были сведены наконец к вопросу о Велиже и Себеже. Замойский предоставил разрешить этот вопрос Литовцам, так как уступка крепости Велижа задевала литовские интересы, давая понять, что лучше ее уступить, чем вести дальше войну[946]. Однако Литовцы отдать эту крепость Иоанну не пожелали. Тогда спор достиг кульминационной точки. Баториевы послы заявили, что оставаться долее не могут, ибо переговоры затянулись слишком долго. По вине Поссевина, подававшего надежду на то, что мир скоро состоится, королевское войско было задержано под Псковом в течение двух месяцев. Теперь их отзывают назад в лагерь. Не их вина, что мирный договор не может быть заключен, и засвидетельствует это перед Речью Посполитой на будущем сейме папский посол, которого они об этом настоятельно просят. Сказав это, они распрощались с московскими послами. Казалось, произойдет разрыв, что сильно взволновало Русских. Они приходили два раза ночью на совещание к Поссевину и умоляли его со слезами посоветовать им, как им быть с Велижем, повторяя, что уступка его будет стоит им жизни. Велиж лежал на верховьях Западной Двины, и владение им открывало доступ в долину этой реки, доступ к Полоцку. Вот почему Иоанн так горячо желал сохранить эту крепость в своих руках. Поссевин обещал московским послам разрешить этот спор таким образом: он добьется от Баториевых послов согласия на то, чтобы эта крепость была разрушена.

Тогда переговоры возобновились и ведены были опять с прежним жаром и упорством с той и другой стороны. Баториевы послы потребовали для себя Себежа, но Москвитяне сильно против этого возражали; они заявили, что уступят целиком Велиж королю, если их государю будет возвращен Себеж[947]. Так это дело было наконец и улажено[948].

Но спор из-за территориальных владений не кончился этим; напротив того, он еще раз сильно разгорелся. Баториевы послы предъявили требование, чтобы уступлены были их королю те ливонские замки, которые в войне с Русскими заняли Шведы. На это со стороны московских послов последовал ответ, что у них нет наказа даже говорить об этом, а и подавно они не имеют права принимать по этому поводу какое-нибудь решение[949]. При этом они приводили совершенно основа тельный мотив, что их государь не может уступать того, чем он не владеет[950].