Демон пробуждается - Роберт Сальваторе

Или, может быть, она просто пыталась притупить свой страх.

К ней подходили джентльмены, если не по духу, то по крайней мере по крови. Поздравляли, приглашали танцевать; некоторые шептали на ушко непристойности, руки других как бы нечаянно оказывались там, где им вовсе не следовало быть. Однако Джилл, хотя и чуточку пьяная, ловко увертывалась, не позволяя им ничего лишнего.

По настоянию Коннора бал закончился довольно быстро, что вызвало множество двусмысленных комментариев.

Джилл вытерпела и их, как она терпела все остальное на протяжении этого долгого дня, внешне спокойно, а внутренне уйдя в себя и глядя на Грейвиса и Петтибву, стоящих рядом с Билдеборохами. Все это ради них, постоянно повторяла она себе; и, по правде говоря, никогда прежде ей не приходилось видеть своих приемных родителей такими счастливыми. Петтибва, та просто сияла.

Когда гости откланялись, Коннор повез Джилл через весь город в особняк своего дяди, барона Билдебороха. Они незаметно вошли через боковую дверь западного флигеля и направились в гостевые комнаты, которые барон предоставил своему племяннику вместе с парой служанок. Обе были еще моложе Джилл, которой едва исполнилось восемнадцать. Они отвели ее в спальню. Войдя туда, Джилл растерялась, почувствовав себя совсем крошечной. Высокие потолки, огромные гобелены на стенах, а постель и камин таких невероятных размеров, что у бедняжки просто дух захватило. Вся прошлая жизнь приучила девушку к отсутствию излишеств, и эта роскошь казалась ей… непристойной; на постели могли бы с удобством спать не меньше дюжины человек, и Джилл даже пришлось встать на стул, чтобы забраться на нее!

Она молчала, пока служанки снимали с нее роскошное платье, наперебой болтая.

— Леди должна иметь большую практику в искусстве занятий любовью, — заметила первая.

— Есть ли в Палмарисе хоть одна девушка, которую Коннор Билдеборох не затащил бы в постель? — добавила другая.

Джилл почувствовала дурноту, когда услышала это.

Наконец болтушки ушли. Она сидела на краю огромной постели в открытой шелковой ночной рубашке (слишком низкий вырез и спереди и сзади), едва достающей до бедер. Ночь была холодная — стоял поздний август, — в комнате сквозило, но служанки разожгли в камине огонь. Джилл встала, чтобы подойти к нему, и тут дверь рывком отворилась. Вошел Коннор, в черных брюках и белой рубашке, в которых он был во время свадьбы, но без ботинок, куртки и даже без пояса.

Джилл пристально смотрела на огонь в камине; он подошел и крепко обнял ее сзади.

— Моя Джилли, — прошептал он, водя губами по ее шее.

И тут же отпрянул с исказившимся лицом. Он ощутил ее напряжение, поняла она, и уже одно это позволило ей немного расслабиться. Коннор так хорошо знал ее; он не мог не почувствовать ее страха. Он будет нежен с ней, от всей души надеялась Джилл. Не станет торопить ее. Он ведь любит ее, в конце концов!

Только эти мысли стремительно пронеслись в ее сознании, как Коннор грубо схватил ее, притянул к себе и впился губами в ее губы. Она была так потрясена, что даже не отшатнулась, даже не успела толком испугаться этого внезапного бурного проявления страсти.

Она чувствовала его губы, чувствовала во рту его язык.

В ее сознании прозвучал вопль мучительной боли. Крик умирающего ребенка, крик матери, всех других жителей деревни.

— Нет! — Джилл оттолкнула Коннора и застыла перед ним, часто, тяжело дыша.

— Нет?

У нее с такой силой перехватило дыхание, что она была не в состоянии ничего объяснить; просто покачала головой.

— Нет?! — теперь уже закричал Коннор и с размаху ударил ее по лицу.

Джилл почувствовала, что колени у нее подогнулись, и она упала бы, если бы Коннор снова не стиснул ее в объятиях, осыпая поцелуями лицо и шею.

— Ты не должна отказывать мне!

Джилл сопротивлялась, не желая сделать ему больно, даже сочувствуя ему, но ощущая полную свою неспособность пойти навстречу его желанию. В конце концов ей удалось вырваться и отступить на шаг назад.

— Я твой муж, — почти спокойно сказал Коннор. — По закону. И буду делать с тобой все, что пожелаю.

— Умоляю тебя… — пролепетала Джилл.

Коннор взволнованно зашагал по комнате, возмущенно вскидывая руки.

— Я ждал все эти долгие месяцы! Грезил тобой, мечтал об этой ночи. В целом мире для меня нет ничего важнее этой ночи!

Он внезапно остановился в нескольких шагах перед ней.

Джилл почувствовала себя самым мерзким существом на свете. Она хотела уступить Коннору, дать ему то, что он заслужил своим терпением. Но эти крылья, эти черные крылья! И этот далекий, душераздирающий вопль!

Внезапно его поведение снова резко изменилось.

— Все, хватит, — произнес он голосом, в котором чувствовалась угроза.

Джилл беспомощно наблюдала, как он сорвал с себя рубашку, а потом освободился и от брюк.

Никогда прежде она не видела обнаженного мужчину, и, конечно, ей было неловко смотреть на него. Он был прекрасно сложен, но это не имело ровно никакого значения — если это зрелище и пробудило в Джилл какие-то чувства, то их смыли страх и сознание того, что Коннор совсем, совсем не понимает ее.

Хуже того — в его лице не было сейчас ни любви, ни нежности; только страстное, почти яростное желание.

— Смотри на меня! — он грубо схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. — Я твой муж. И буду делать с тобой все, что пожелаю, и когда пожелаю!

Он протянул руку, ухватился за вырез ночной рубашки Джилл и рванул ее вниз, обнажив грудь. Это зрелище — круглая, упругая, кремово-белая грудь — на мгновение, казалось, успокоило его.

— Ты реагируешь на то, что я рядом, — заявил он.

Джилл перевела взгляд вниз. Ее сосок затвердел, но не от любви, не от возбуждения, а от страха и ощущения холода, внезапно охватившего все тело. Коннор протянул руку и пальцами сжал сосок.

Джилл вздрогнула и отшатнулась.

— Умоляю тебя, — снова прошептала она.

Ее упорное нежелание ответить на его чувства еще сильнее возбудило ярость Коннора. Он схватил ее, повалил на пол и, не дав слова вымолвить, оказался на ней, коленями пытаясь раздвинуть ей ноги.

— Нет, нет! — умоляла она, чувствуя, как он срывает с нее рубашку.

Его страсть все нарастала, он был все ближе, действовал все грубее.

Джилл хватала ртом воздух. Снова захлопали крылья, послышались крики умирающих. Она увидела опускающийся на нее жаждущий рот Коннора, почувствовала, как он прижал к полу ее руку и всей своей тяжестью навалился на нее.

Крики вдалеке, крики боли и ужаса. Ее мать умирает!

Плечо Джилл уперлось в твердый каменный край. Она повела взглядом и поняла, что Коннор прижал ее к камину, не оставив пространства для маневра; не внемля ее мольбам, он явно решил добиться своего.