Одиночество в Сети - Януш Вишневский

Время летело быстро. Они ходили по полю и в течение восьми, а то и более часов прижимали к себе цветную капусту. При этом рассказывали друг другу невероятные истории, пели и подсчитывали заработанные деньги.

Произошло это буквально за неделю до возвращения в Польшу.

Была страшно жаркая суббота, и в тот день на поле вышла вся семья фермера. Пока взрослые работали, четырехлетний Франсуа, жизнерадостный блондинчик с нежным, как у девочки, лицом, и его восьмилетний брат Теодор, любимчик отца, отдыхали в тени дерева у дороги. За детьми следила Броуни, золотистый ретривер. Она ни на шаг не отходила от ребят. Ася, любившая всех живых существ от пауков до лошадей, считала, что собака – единственный друг, которого можно себе купить, а уж Броуни она купила бы «за любые деньги, какие у нее есть и какие еще будут».

Трудовой день шел к концу. Они нагрузили ящики с цветной капустой на прицеп старого грузовика «шевроле» и уже готовились отправиться домой. Теодор упросил родителей разрешить ему ехать впереди на детском велосипеде.

Земля была сухая, потрескавшаяся и покрыта светло-коричневой пылью. Когда машина тронулась, пыль поднялась, и вскоре уже на расстоянии метра ничего не было видно. Вдруг откуда-то появилась Броуни. Вела она себя странно: отчаянно лаяла, пыталась укусить передние скаты «шевроле». И вдруг в буквальном смысле слова бросилась под правое переднее колесо грузовика.

Машина переехала ее и остановилась.

Пыль осела. Меньше чем в двух метрах от радиатора в небольшой впадине лежал под своим велосипедом Теодор и горько плакал. Еще несколько секунд, и «шевроле» переехал бы его.

Ася сидела спереди между ящиками с капустой и все видела. Она спрыгнула с прицепа, залезла под «шевроле» и вытащила Броуни.

Броуни была мертва.

Теодор встал и укатил на велосипеде как ни в чем не бывало. Ася стояла на коленях перед мертвой Броуни и гладила ей морду. Страшно было подумать, что случилось бы, если бы не собака. Все молчали и, видимо, все думали об этом. Отец Теодора тоже. Ведь это он вел «шевроле». Не кинься Броуни под колеса, он задавил бы собственного сына. Она бросила взгляд на него. Белый как мел и дрожащими пальцами пытался достать сигарету из пачки. Его жена, сидевшая рядом с ним на пассажирском месте, все время притрагивалась рукой к лицу и что-то шептала.

Потом отец Теодора вылез из кабины, подошел к Броуни, поднял ее, коснулся губами загривка, прижал к груди и понес через поле домой. Никто не пытался его остановить.

И вот теперь, через столько лет, сидя в автобусе, едущем в Париж, она, вспомнив это событие, задумалась, а не испытывала ли тогда Ася такой же стыд, как она.

Стыд за то, что ты человек.

А у нее было такое чувство. На поле под Нимом встретились лицом к лицу самоотверженный героизм животного и человеческая жестокость. С того места, где Броуни бросилась под колеса «шевроле», видны были стены коровника.

Как-то она беседовала на эту тему по ICQ с Якубом. Он, как обычно, первым делом все свел к генетике. Генетическая карта собаки отличается от человеческой очень немного, разница, можно сказать, исчезающе малая. Просто группе двуногих млекопитающих, известных под названием люди, в цикле развития удалось ухватить чуть больше мутаций. Да и у Дарвина тоже на его знаменитом древе ветка, на которой сидят собаки, находится немногим ниже той, где с такой горделивостью расположились табором люди. Со своей самой верхней ветви они с презрением смотрят на все, что ниже них. Они чертовски горды собой. Ведь только они, а не какой-нибудь там начальный вид, эволюционировал настолько очевидно, что обрел способность говорить.

Тогда в Ниме – да и сейчас тоже – она была абсолютно убеждена в одном: если бы мир выбрал иной сценарий развития, дав, к примеру, всем видам одно и то же количество мутаций, и если бы собаки умели говорить, они все равно никогда бы не унизились до того, чтобы заговорить с людьми.

В той беседе с Якубом о собаках и людях она, естественно, рассказала ему историю про Броуни. К ее великому разочарованию, он не разделил ни ее удивления, ни волнения, которое до сих пор вызывает в ней это воспоминание. Он считал, что Броуни сделала это вовсе не из любви или привязанности к Теодору, а «из чувства долга», вдобавок не имеющего ничего общего с чувством долга ответственных, способных предвидеть будущее людей. У Броуни «чувство долга» было результатом дрессировки, точно так же, как результатом дрессировки является «чувство долга» запуганных, панически боящихся своего начальника подчиненных, которые готовы на все, лишь бы их не уволили. В результате дрессировки Броуни боялась наказания за то, что оставила Теодора без присмотра, но будучи собакой, не обладающей когнитивным предвидением, она не могла знать, что произойдет, когда ее переедет грузовик. Поэтому, когда все остальные ее действия не дали результата, она бросилась под колеса.

Она читала его лишенное эмоций логическое объяснение и чувствовала, как у нее на глазах эта история с Броуни утрачивает ауру легенды. И она подумала, что даже если он прав, то мог бы удержать при себе этот вывод. Тоже мне ученый нашелся! Что он может знать о Броуни, кроме того, что у нее, как у всех собак, были гены? А того, как Броуни смотрела на Теодора, не передаст никакая программа последовательности генов. Никогда.

Через несколько недель они совершенно случайно вернулись к тому происшествию в Ниме. Якуб умел так направлять их разговоры по ICQ, что в них часто возникала тема Бога. Она в Бога не верила; ее контакт с Церковью завершился обрядом крещения, на который ее родители пошли главным образом для того, чтобы к ним не цеплялись соседи.

В самом начале их знакомства ее слегка раздражало, что Якуб при своем научном и безоговорочно рациональном подходе к миру так часто ссылается на Бога. Когда человек подвергает, подобно Якубу, сомнению практически все аксиомы и общепризнанные истины, его тяготение к понятию, до такой степени основанному на вере и на нерациональном по самой своей сути идеализме, звучит диссонансом. Уже после, внимательно вчитываясь в то, что он писал о религии, теологии и своей вере, она стала этот диссонанс минимизировать. И он совершенно исчез, когда она однажды прочитала в его мейле:

И хоть я более или менее знаю, что происходило в первые несколько десятков секунд после Большого Взрыва, и знаю, как из глюонно-кварковой плазмы начала создаваться эта неоживленная вселенная, тем не менее не могу избавиться от впечатления, что весь этот проект мог возникнуть только в бесконечном разуме некоего Конструктора. И я никогда также не слышал о какой-нибудь научной конференции, где читались бы доклады о существовании или несуществовании Бога. Подобных конференций не устраивал даже Сталин, а он, не дрогнув, взялся исправлять генетику – ты, наверное, слышала, о его придворном биологе Лысенко, – чтобы марксисты не наследовали, избави бог, аристократическим предкам. Нет абсолютно никаких причин, кроме психологических, которые воспрепятствовали бы мне верить в Бога лишь потому, что существуют черные дыры и действует заумная теория струн. Идея Творца становится еще соблазнительней, когда от кварков переходишь к жизни. Возникновение жизни на клочке материи, каковым является наша Земля, служит доказательством, что невероятные события все-таки случаются. И совсем уж невероятно, с точки зрения вероятностных моделей, существование человека, который, даже если не принимать во внимание разум, обладает телом, являющимся такой сложной системой, что невольно возникает идея существования Великого Программиста. Некоторые считают, что Бог запустил программу и на том роль его закончилась. Программа исполняется сама без его участия и вмешательства. Так полагают деисты. Порой, когда я вижу, сколько зла вокруг, я начинаю думать, что они правы.

Кстати, о теле. Ты не расскажешь мне сегодня что-нибудь о своем теле? О селезенке и поджелудочной железе можешь умолчать. Сосредоточься на груди, а потом перейди к губам. О нижней части живота пока ничего не рассказывай. К этому я еще не готов.

Вот такой он, Якуб! Способный от кварков, глюонов и идеи Творца без малейших колебаний перейти к тривиальной эротике. Притом происходило это так естественно, что она не могла даже убедительно изобразить негодование.

Тогда это вовсе не было «провокацией воинствующей атеистки». Она спросила из чистого любопытства. Просто однажды ей вспомнилась сцена с жестоким убийством коров в Ниме. Воспоминание это всегда пробуждала в ней агрессию. Она подробно рассказала ему, как все происходило. И опять впала в ярость от воспоминаний. На этот раз к ярости добавился циничный сарказм, и она написала ему:

ОНА: Как так получается, что христианская церковь, и не только католическая, соглашается с убийством животных? Или их страдания для Бога не имеют ни малейшего значения?

Ведь это же он сотворил всех животных. К тому же животные не должны страдать из-за первородного греха-так как они его не совершали. Это не их праматерь сорвала запретный плод с древа познания, чтобы обрести знание и получить капельку наслаждения. Ни жеребца, ни кобылы, которые заслужили изгнания из рая, ведь не было. Животных вовсе не касается, о чем ты знаешь даже лучше, чем я, коллективная ответственность – кстати, нелепая коллективная ответственность больше всего отталкивает меня от религии – за поступок грешной женщины, подговорившей отведать яблочка слабого мужчину, который тотчас же наябедничал Богу. Животным не за что молить об искуплении.