Грозные царицы - Анри Труайя

Отъезд матери-распутницы не стал целительным для великой княгини. Хотя в течение всего этого времени Екатерина была смущена и растеряна, наблюдая за выходками Иоганны, теперь, после ее отъезда, бедняжка почувствовала себя такой одинокой, что меланхолия переросла у нее в безмолвное отчаяние. Невольная свидетельница этого уныния, Елизавета Петровна, тем не менее, не теряла надежды: а вдруг, увидев молодую жену столь несчастной, Петр сблизится с ней, вдруг слезы Екатерины пробудят в нем страсть, которой не смогло пробудить кокетство? Нет… С каждым днем молодые супруги все больше отдалялись друг от друга, отчуждение между ними усиливалось. Осознавая свою несостоятельность, свою неспособность исполнить супружеский долг по отношению к Екатерине, каждый вечер с милыми ужимками приглашавшей его в постель, Петр Федорович избрал новую тактику. Теперь он стал цинично хвастаться перед женой успехами на стороне, рассказывать о якобы существующей и захватившей его связи, о том, как благосклонны к нему некоторые из ее фрейлин…

Стремясь как можно больнее задеть Екатерину, как можно сильнее унизить ее, благоверный дошел до того, что принялся издеваться над ее приверженностью православной вере, над тем, как она почитает бесстыдницу-императрицу, которая выставляет напоказ свои амуры с этим бывшим мужиком Разумовским: мерзости, вытворяемые Ее Величеством, по его словам, стали притчей во языцех для всех столичных салонов.

Елизавета, наверное, только позабавилась бы такими семейными распрями, если бы невестке между двумя ссорами удалось забеременеть. Но прошло девять месяцев, а живот молодой женщины оставался таким же плоским, как в день свадьбы. Может быть, она вообще осталась девственницей? Столь продолжительное бесплодие супруги престолонаследника показалось императрице прямо-таки вызовом ее личному авторитету. Движимая гневом, государыня, приказав бесплодной невестке явиться немедленно, поставила в вину ей одной отсутствие интимных отношений, обвинила Екатерину в холодности, неумелости, неловкости, более того, как того и хотел великий канцлер Алексей Бестужев, выразила предположение, что невестка разделяет политические взгляды матери и тайком шпионит на короля Пруссии.

Напрасно великая княгиня плакала, напрасно протестовала, напрасно пыталась защититься от внезапно превратившейся в злобную фурию Елизаветы. Та, приняв еще более величественный, чем обычно, вид, став более чем всегда самодержицей, заявила, что отныне великому князю и великой княгине придется вести себя благопристойно и ходить как по струнке, не допуская ни малейшего отклонения; что теперь как интимная их жизнь, так и публичная будут подчинены весьма строгим правилам, изложенным в виде «наставлений», и что соблюдение этих правил будет обеспечиваться «двумя знатными особами», которых Ее Величество собирается назначить гофмейстером и гофмейстериной их императорских высочеств. В сущности, к обоим подросткам – а ведь и великий князь, и великая княгиня не вышли еще из подросткового возраста – были приставлены суровые воспитатели. Как пишет Казимир Валишевский, «их, так сказать, возвращали к школьному возрасту. Под видом указания программы этого добавочного воспитания был составлен настоящий обвинительный акт против юной супружеской четы, своим поведением вызвавшей эту меру. Автором обвинительного акта, редактором обоих документов был Бестужев».[56]

Гофмейстеру, в соответствии с этой программой, будет поручено привить Петру Федоровичу приличные манеры, научить его правильному русскому языку и вселить в него здравые, соответствующие положению престолонаследника идеи. «Знатная особа должна будет, – читаем мы в „инструкции“, – исправить некоторые непристойные привычки его императорского высочества, как, например, выливать за столом содержимое стакана на головы прислуги, говорить грубости и неприличные шутки лицам, имеющим честь быть приближенными к нему, и даже иностранцам, допущенным ко двору, публично гримасничать и коверкаться всем телом…»[57]

Второй «знатной особе», женского пола, предстояло заняться тем, чтобы обучить Екатерину при любых обстоятельствах подчиняться догматам православной церкви; она должна была следить за тем, чтобы молодая женщина не совалась в политику, и пресекать малейшее на это поползновение; в ее же обязанности входило, удалив от невестки императрицы всех сколько-нибудь подозрительных молодых мужчин, вернуть непослушную в лоно семьи, а предварительно дать ей наставления в области различных женских уловок и хитростей, способных пробудить желание мужа.[58] И все это – ради того, чтобы, как сказано в документе: «смог произойти на свет отпрыск нашей высочайшей семьи».[59]

В дополнение к этому «драконовскому законодательству» Екатерине было запрещено писать кому бы то ни было прямо: все ее письма, включая адресованные родителям и родственникам, теперь должны были просматриваться и изучаться Коллегией иностранных дел.

Одновременно от двора были отлучены несколько молодых дворян, в обществе которых великая княгиня до сих пор могла иногда отвлечься от своих горестей, рассеять одиночество. И мало того, что юноши эти были изгнаны из дворца – их даже и из столицы выслали. Так, например, трое Чернышевых (два брата и их кузен), красивые молодые люди с приятным обхождением, были направлены в оренбургские полки лейтенантами.

Придворная надзирательница, Мария Чоглокова, в чьи обязанности входила слежка за Екатериной, была дальней родственницей императрицы,[60] а придворным надзирателем стал не кто иной, как ее муж, важный господин, который в то время находился с миссией в Вене. Это примерное семейство призвано было служить примером для великокняжеской четы. Марию Чоглокову можно было назвать образцом добродетели: верная и преданная мужу, как все говорили, чрезвычайно набожная, она смотрела на мир глазами Бестужева. Но главное – в двадцать четыре года она имела уже четверых детей! При необходимости пара придворных надзирателей прибегала к помощи дополнительного наставника молодых людей – князя Репнина. Его долг также состоял в том, чтобы побуждать Екатерину и Петра к благоразумию, благочестию и любви ко всему русскому.

Имея на руках подобные козыри, Елизавета Петровна обрела уверенность: теперь она сможет укротить и объединить недружную чету. Однако довольно скоро ей пришлось с глубоким огорчением убедиться: когда мужчина и женщина не подходят друг другу, вызвать у них взаимную любовь так же трудно, если не невозможно, как примирить между собой две страны с прямо противоположными интересами.