Концы окружности - Даниил Александрович Межеков

Маша быстро закивала и стала поспешно одеваться в свой спортивный костюм. "Хорошо, что я белье успела надеть",– пришла ей в голову неуместная мысль. Она представила, как на глазах своего спасителя, нагишом прыгает на одной ноге, натягивая штаны, и её стал душить безудержный смех. Она зажала себе рот – что за идиотизм?! Но не тут-то было – грудь содрогалась и хохот рвался наружу.

Чёрный человек быстро понял, что у неё истерика. Он схватил графин и сунул ей в руки. Маша начала, давясь, пить из горлышка. Постепенно она успокоилась и они двинулись к дверям, как и велел её спаситель – он впереди, она за ним.

Первое, что она увидела, был Костя. Он лежал на площадке лестницы, шея вывернута назад, глаза закрыты. Маша зажмурилась, она ещё никогда не видела покойников, и, держась за стену, вслепую, поднялась на несколько ступеней. Её дёрнули за руку. Лестница кончилась, надо было лезть в окно.

Её спаситель уже стоял снаружи и протягивал ей руку. Маша опасливо посмотрела вниз – все-таки третий этаж, а с такими потолками и весь пятый! Но испугаться она не успела – чёрный человек схватил её в охапку и прыгнул вниз. Она, в ужасе, прижалась к нему. Зачем прыгать с такой высоты? Это же верная смерть. Но ничего страшного не случилось, парень пару раз оттолкнулся от стены и они мягко опустились на землю. Только снизу Маша увидела тонкий трос, к которому тот был пристёгнут.

– Теперь бегом вдоль кустов. Пригибайтесь пониже. Там нас ждут. Теперь я буду сзади. Вперёд! – скомандовал чёрный ангел и Маша, согнувшись в три погибели, побежала к свободе.

Встреча

Григорий Константинович сидел за столом, рядом с огромным тульским самоваром и непонятно было, кто из них сияет ярче – начищенный тульский гигант с тридцатью медалями или сам хозяин.

Маша пила чай из огромной чашки под Хохлому и ела медовые пряники. Её привезли сюда, на дачу Григория Константиновича, на какой-то огромной машине с наглухо затемнёнными стёклами около двух часов назад. Четверо её попутчиков попрощались и мгновенно уехали, сдав её под опеку хозяина. Один из ребят назвал его генералом. Тот сразу повёл Машу на веранду, посадил за стол и сообщил, что Андрей скоро появиться.

Самовар быстро подоспел и они начали чаёвничать. Радушный хозяин расспрашивал её о самых разных вещах, но ни разу не коснулся темы Машиных злоключений. Наконец, он замолчал и, просто, стал довольно наблюдать, как она наливает чашку за чашкой и уплетает пряники.

Время давно подошло к обеду, а Андрей все не появлялся.

– Ну, где же он? – забеспокоилась Маша.

– Сейчас-сейчас, – успокоил её хозяин. – В электричках перерыв уж кончился, машины-то у него нету, вот и задерживается. Приедет твой Андрей, не волнуйся.

– А вы, правда, генерал или это ребята вас так называют?

– Правда-правда. Уж лет восемь, все генерал. Ты, точно, кроме чая ничего не хочешь? Я тут грибов набрал, супчик можно… Да и с картошечкой пожарить.

– Спасибо, Григорий Константинович. Я так пряников наелась, что скоро лопну!

– Ешь-ешь! Вкусно, вот и давай, – он посмотрел во двор. – Ну, вот и он!

Маша обернулась. По дорожке от забора шёл Андрей. Выглядел он не очень хорошо – рубашка мятая, на джинсах травяная зелень, прихрамывает и глаза грустные.

Она вскочила, бегом бросилась к нему, повисла на шее и заплакала. Андрей осторожно обнял её и так они и застыли на садовой дорожке.

– Я так ждала, – шёпотом сказала Маша, когда смогла оторваться от его плеча.

Слезы залили ей все лицо, да и рубашка у Андрея промокла.

– Ну, что ты? – так же, шёпотом, ответил он. – Все позади. Мы вместе. Успокойся.

– Я так боялась за вас… Сразу поняла, что это вы… что это из-за вас…

– Тихо, – сказал Андрей. – Можно мне тоже чаю?

– Я, наверное, весь самовар выпила, – всхлипнула Маша и повела его за руку на веранду, как будто боялась, что он заблудиться.

– Ну, здравствуй, блудный сын! – радостно приветствовал Андрея Григорий Константинович. – Тоже чаю? Или чего посерьёзней?

– Здравствуй, Гриша. Сначала чаю. И спасибо тебе, – Андрей крепко пожал ему руку.

– Давай-давай. Чашки знаешь где. А, насчёт, посерьёзней, это я сейчас, – он вышел с веранды и двинулся к дому.

– Ты садись, Маш. Мне тебе надо многое сказать, – Андрей достал из полки чашку, а сам сел у самовара.

Она опустилась на лавку и почувствовала внутри растущее беспокойство. Слишком грустные у него были глаза.

– Что-то с Селиком?

Андрей кивнул.

– Даже не знаю… – он запнулся. – Не сберёг я его.

Маша закусила кулак.

– Убили Серёжу… Там ещё… Я виноват – не сразу понял, что это за люди, – Андрей опустил глаза. – Если б не Гриша… Тебя тоже… Не успел я…

Он замолчал. Потом поднялся, встал рядом с ней.

– Отплатить только получилось. Этих я, считай, в космос отправил… навсегда… а убийцу… вот этими руками… – Маша подняла на него глаза, слезы капали на стол. – Ну, что ты молчишь? Наори на меня! Ударь! Я виноват! И мне теперь жизни нет! Потому что моя жизнь – это ты! А ты теперь… будешь меня ненавидеть, – упавшим голосом закончил Андрей и упал обратно на лавку.

Маша вытерла слезы.

– Это будет очень трудно, – медленно сказала она.

Андрей совсем съёжился, его начало трясти.

– Я не смогу тебя ненавидеть.

– Почему? – он удивлённо поднял глаза.

– Потому что ты тоже – моя жизнь. И, сейчас, ещё больше чем раньше. Теперь только ты у меня и остался, – она опустилась на колени и опять обняла его. – Я же в тебя влюбилась, ещё тогда, в ресторане. Один раз увидела и все… Всю жизнь мечтала так… Вот и дождалась.

Андрей схватил её на руки. По его щекам тоже потекли слезы.

– Он мне говорил… Я не поверил… Слишком это все… Как в сказке… Серёжа говорил…

– Это что за сырость?! – раздался громкий голос Гриши. – А ну, хватит стол поливать! Развели тут!…

Он поставил на стол бутылку водки и тарелку с маринованными огурцами.

– Говорил же, покрепче надо! Отпусти её, Андрюха! Давайте выпьем! За нас, за то, что все живы!

– То-то, что не все, – ответил Андрей. – Но выпить надо! Помя́нем Серёжу.

Григорий Константинович крякнул, молча налил всем и они выпили.

– И хватит об этом! – веско сказал он и грохнул кулаком по столу. – Я много кого потерял. Тяжело – знаю, но жизнь продолжается! И нам, тем, кто остался, надо жить так, чтобы