Школа в Кармартене - Анна Коростелева

— В общем… я не знаю даже, как сказать, — выдавил шотландец.

Это явно было самое детальное развитие темы, на которое он был способен. После этого он сел и прочно замолчал.

— Видите ли, дорогой Фингалл, — ободряюще сказал Мак Кехт, — врачу можно сказать многое. Я за свою практику повидал всякое, и меня вы едва ли выбьете из седла названием какой бы то ни было части тела.

МакКольм посмотрел на него с сомнением.

— Хорошо, — зашел с другой стороны Мак Кехт. — Не надо ничего говорить, просто покажите, где у вас болит.

Отчаянное выражение лица Фингалла говорило о том, что Мак Кехт требует невозможного.

— Не бывает такой боли, у которой не было бы названия в медицине, — с глубоким убеждением сказал Мак Кехт. — Я готов подсказать вам. Хотите, я буду называть все, что придет мне в голову, а вы только кивнете?

— Вы не назовете, — мрачно сказал МакКольм.

Некоторое время они смотрели друг на друга в глубокой тишине.

— Клянусь, я в жизни никому не скажу, — вдруг по наитию воскликнул Мак Кехт.

Тогда шотландец разомкнул губы и хмуро сказал:

— У меня болит хвост.

Во время последней пересдачи по метаморфозам профессор Финтан превратил Фингалла в тушканчика. Прыгая в этом неприглядном и позорящем истинного шотландца виде, Фингалл, видимо, как-то повредил себе хвост, ибо и превратившись обратно, чувствовал дергающую фантомную боль в этой области, что в отсутствие самого хвоста было особенно пугающим. Измучившись, он решился наконец на визит к Мак Кехту, однако он тут же провалился бы сквозь землю, если бы доктор хоть чуть-чуть улыбнулся.

Доктор воспринял известие с каменным лицом.

— О, это очень серьезно. Это нельзя запускать. Хвост — немаловажная часть нашего организма, и за его состоянием необходимо постоянно следить. Вы правильно сделали, что пришли ко мне, Фингалл.

Лицо шотландца прояснилось.

— Давайте посмотрим, что у нас там такое. Туда, за ширму, — скомандовал Мак Кехт, распуская волосы.

Если раньше убийство Мак Кехтом Миаха было эпизодом, над которым не хотелось задумываться, то теперь в глазах Гвидиона эта история стала достойна кисти, пера, резца, арфы, лютни и много чего другого.

— Мак Кехт убил Миаха из профессиональной ревности, из зависти, из самой что ни на есть низкой зависти! Миах был гениальным врачом, лучше, чем Мак Кехт! Он делал то, чего Мак Кехт не умел!..

— Ты думаешь, Миах знал что-то, чего не умел бы Мак Кехт? — странно спросил Гвидион, обхватывая себя за плечи и кладя локти на спинку кровати.

— Ты знаешь, сделать протез, пусть даже такой необыкновенный, — это совсем не то, что отрастить новую руку! — запальчиво воскликнул Ллевелис.

— А ты когда-нибудь слышал о том, чтобы человеческие конечности регенерировали? — медленно спросил Гвидион, поднимая на Ллевелиса какой-то туманный взгляд.

Ллевелис прикусил язык.

— О Господи! — сказал он после долгого молчания. — Что ты имеешь в виду?

— Мак Кехт может все то же, что и Миах. Но он не позволяет себе нарушать законы природы. Врач же не имеет права преступать пределы естественного… Вот почему травы в руках Миаха с барельефа не используются в медицине!..

— По-твоему, то, что он отрастил Нуаду руку, бог знает какое преступление? — сощурился Ллевелис.

— Человеку нельзя отрастить новую руку, Ллеу. Ей-же-ей, поверь моему слову, никак. И потом: Миах же начал воскрешать. Смотри: «В отсутствие Диана Кехта Миах пел над источником Слане, и погружались в источник смертельно раненые воины, и выходили из него невредимыми, и вновь шли в бой». Мак Кехту пришлось убить Миаха, не хотелось, а пришлось. Как ты думаешь? Он его, небось, любил до умопомрачения, все детство на руках таскал, попу ему вытирал, слюнявчик подвязывал…

— Мак Кехт может воскрешать?

— Теоретически может, Ллеу. Думаю, он в жизни и комара не воскресил. Нельзя же. И если кто-то из учеников такое делает, в общем-то, учитель обязан, конечно, собравшись с мыслями, его это… убить все-таки. Законы природы не должны нарушаться. Но собственного сына… я бы не смог. Как подумаю, что кругом люди такого масштаба!.. — Гвидион махнул рукой. — И эти слова: «Если нет больше Миаха, останется Аирмед». Ты их как понял?

— Ну, как? — сказал Ллевелис. — Ясное дело. «Раз нет больше сына, то хоть дочь останется».

— А по-моему, не в том дело. Аирмед разложила травы по их свойствам, потому что собиралась оживить Миаха, так? А Мак Кехт смешал травы, чтобы не дать ей этого сделать. Потому что иначе пришлось бы убить и ее.

Ллевелис хотя и восхитился в конце концов, однако вывел из всего заключение в своем духе:

— Подумать только, что вся школа бегает к Мак Кехту с каждой пустяковой царапиной, и он беспрекословно смазывает все это зеленкой!…

Он хотел, видимо, сказать: «…в то время, как у него у самого в душе такая рана», — но ограничился четким плевком в заросли одуванчиков.

— Профилактика чумы, — скучным тоном диктовал Змейк. — Карантинирование кораблей, идущих из эндемических очагов. Противочумные мероприятия в портах. Изоляция больных и лиц, соприкасавшихся с ними. Дезинфекция, дезинсекция и дератизация.

Последние два предложения Гвидион не в состоянии был записать, потому что с ужасом смотрел, как из камина выпало несколько углей, от них загорелся край ковра, огонь пополз к креслу и близок был уже к ниспадавшей складками на пол мантии Змейка. Привлечь внимание Змейка к этому факту Гвидион не решался, так как для этого пришлось бы его перебить, а прерывание речи учителя в моральном кодексе Гвидиона находилось где-то между плевком на алтарь и пощечиной главе государства. Но волнение снедало его.

— Извините, что перебиваю вас, учитель, — не выдержал наконец Гвидион, — но к вашей мантии подбирается огонь.

Змейк, не переставая диктовать, кинул беглый взгляд на полоску пламени на ковре. «Не сейчас, — сурово сказал он, — я занят». Под взглядом Змейка огонь попятился, вновь повторил пройденный путь и убрался назад в камин.

Рот Гвидиона так и открылся. Змейку подчинялась стихия огня. Еще немножко поразмыслив, Гвидион понял, почему огонь горел в кабинете Змейка постоянно и часто — при открытом окне. Огонь был у Змейка домашним животным. Гвидион мысленно плюнул, осознав, как он выглядел со своим предостережением: огонь всего-навсего подлизывался к Змейку, он хотел забраться к нему на колени и, может, потереться о его щеку. Если бы огонь был кошкой, то, подбираясь к мантии Змейка, он бы мурлыкал. Собственно говоря, он и потрескивал… Гвидион утер пот со лба и стал торопливо записывать со слов Змейка первичные противочумные мероприятия в портах.