Одним ангелом меньше - Татьяна Рябинина

Мне вдруг пришло в голову спуститься вниз и посмотреть, нельзя ли открыть черный ход во двор. Дверь держалась на одном насквозь проржавелом болте и от сильного толчка распахнулась. В круге света виднелось подобие лавочки. Отлично! Затащить сюда, прикрыть дверь… Наверху щелкнул замок, по ступенькам зацокали каблуки — медленно, как будто женщина едва переставляю ноги, цепляясь за перила. Алиса или толстуха? В пролете мелькнуло что-то красное — Алиса, ее лаковая юбка. Из-за двери мне было видно, что она остановилась в нерешительности: ползти дальше или шлепнуться на лавочку. Если пройдет мимо, мне придется силой затащить ее во двор. Вряд ли она будет слишком сопротивляться.

«Ну иди, иди сюда, посиди, отдохни. Куда ты пойдешь, такая пьяная, одна. Метро закрыто, автобусы не ходят, мосты развели. Иди сюда!»

Девчонка будто услышала меня и медленно, как загипнотизированная, пошла к черному ходу. Проплыла по луже, упала на лавку, со стоном уронила голову на колени. Милая, да ты совсем хорошая…

Похоже, она нисколько не удивилась, услышав мой голос. Ей было все равно, кто там рядом. Наверно, остатки трезвого ума подсказывали ей, что в таком месте ночью сидеть одной небезопасно. Она и подумать не могла, что сидеть там вместе со мной — гораздо опаснее…

Когда ее кровь потекла мне на руку, словно фейерверк взорвался в голове. Мучившие меня иголки разлетались в разные стороны и сгорали, вспыхивая яркими искрами, отгоняя прочь темноту, где корчилась от боли и ярости Лада. Блаженное тепло и истома разливались по телу, хотелось уснуть прямо здесь — хоть на земле, хоть в луже. И спать, спать…

Каким-то невероятным усилием воли мне удалось заставить себя стряхнуть оцепенение, вымыть в грязной, вонючей луже руки и протиснуться между кирпичными стенами в соседний двор. Если кровь и попала на меня, то на черных брюках и рубашке ее не было видно.

Вряд ли мое состояние сильно отличалось от Алисиного опьянения. Смутно помню, как на Невском меня подобрала побитая синяя «Волга». Кто был за рулем: мужчина, женщина? Кажется, женщина: ногти на руке, берущей смятые купюры, поблескивали лаком.

Эти деньги были у меня последними. Проездной остался в других брюках. Как в тумане: пустынный Литейный, справа Большой Дом, впереди — разведенный мост. Нева — большая серая рыбина, вздыхающая в гранитных берегах. Потом провал — и вот я уже дома, в постели, но сон вдруг ушел…

На носилках тело, накрытое простыней, погрузили в «Скорую». Потом уехала милицейская машина. Любопытные стали расходиться. Одна из бабулек вошла в «мой» подъезд и медленно начала карабкаться по лестнице. Поравнявшись со мной, взглянула подозрительно:

— Ты чего здеся?

— Жду. А что там такое на улице?

Бабка мигом забыла о том, что мне «здеся» находиться не положено, и начала взахлеб рассказывать, как напротив, на заднем дворе, «убили девку, молодую, красивую, всю глотку перерезали, кровищи-то, кровищи!» Конечно, вряд ли она что-то видела сама, так — пересказывала услышанное, но даже в подобном варианте дело моих рук впечатляло.

Через полчаса из подъезда Стаса вышли шестеро. Двое сели в «семерку», один, пожилой, — в дряхлую «копейку», еще двое погрузились в «рафик». Только что улица была запружена машинами — и вдруг мигом опустела. Теперь можно было отправляться восвояси и мне. И все-таки, зачем же меня сюда принесло?

Рука машинально скользнула по карманам, проверяя, там ли ключи и деньги, и вместо привычной холодной точки коснулась одной только ткани. Черт, опять заклепка отвалилась. Ну теперь хоть будет на двух карманах одинаково. Вот дрянь! Сколько можно себе повторять: хорошие вещи дешевыми не бывают. Только как вот с моей зарплатой покупать недешевые? Удивительно, что я вообще свожу концы с концами.

Женя ходила по комнате взад и вперед, до мяса обкусывая ноготь. «Ты сошла с ума, — шептала она. — Окончательно спятила!» «Но почему? — тут же возражала она самой себе. — Почему я не могу сделать это? Чем я хуже других?»

На кухне что-то грохнуло. Женя вздрогнула, как от удара. Сердце отчаянно колотилось.

«Дурочка! Это просто кастрюля в шкафу упала. Ты же ее поставила на маленький ковшик, вот она и не удержалась».

Женя не могла точно сказать, когда впервые ее посетила мысль самой позвонить Ивану. Может, тогда, когда она увидела его с семьей? Или уже тогда, когда, придя домой поздно вечером, она нашла на коврике у двери большой букет алых гвоздик. Мысль эта была вроде бы несерьезная, так, «а что, если?..», но уходить не хотела.

Как-то Маринка-Информбюро, рассказывая о какой-то своей подружке, глубокомысленно заявила: «Дуры мы все-таки, бабы. Сначала прогоним мужика, а потом переживаем, что он действительно ушел, а не поет серенады под балконом». «Это что же, обо мне?» — удивилась Женя.

«Ты же все прекрасно понимаешь! — бубнил внутренний голос. — Это не поможет. Зачем экспериментировать?»

«Господи, но я должна что-нибудь сделать! Должна! Я так больше не могу! Я не могу так больше жить! А ему я нравлюсь. И он мне… нравится. Правда, нравится».

«Не обманывай себя!»

Она снова и снова ставила чайник, пила то чай, то крепкий черный кофе без сахара, садилась на диван, вскакивала, опять начинала ходить по комнате. Не раз и не два Женя снимала трубку телефона, стояла и слушала длинный гудок, не решаясь набрать номер.

«Или я сделаю это сегодня, или…»

«Или что?»

Поежившись, как от холодного ветра, Женя медленно начала набирать номер.

— Ну, что у вас с девчонками? — поинтересовался Алексей. Вернувшись с выезда злым, как змей, после пары-тройки булочек и ведерной кружки кофе он заметно подобрел.

— То же, что и у тебя с потаскухами, — ответил Иван, намекая на дело об убийстве трех вокзальных проституток, которое досталось Зотову. Он пил кофе не торопясь, стараясь, чтобы Бармаглот смотрел в сторону: встречаться взглядом с бессовестной лиловой рожей не хотелось. — С одного конца ничего, и с другого ничего, а посередке — как не бывало. Полные бесперспективы. Ступальская эта, оказывается, дочка какого-то шишки из администрации. Сам он сейчас в больнице с инфарктом. Говорят, дело дрянь. Жена пыталась с собой покончить, включила газ на всю катушку и на кровать улеглась. Соседи запах учуяли, вызвали милицию, «Скорую». Короче, откачали, но дамочка, похоже, умом тронулась.

— Надо думать! Единственная дочка.

— Тут все сложнее. У них уже была дочь, и ее то ли убили, то ли сама убилась, то ли просто передоза. Ей тогда только пятнадцать исполнилось. А говорят, снаряд в одно место дважды не падает. Начальник с утра Бобра по стене размазывал: такие-сякие, больше двух лет злыдня ловите, он уже до дочек больших людей добрался. Как будто дочек небольших людей можно убивать на вес, оптом! Бобер на мне оторвался, да еще за висюльки добавил. «А почему это у вас, Иван Николаевич, — Иван Николаевич, прикиньте! — по делу об убийстве бизнесмена Колпакова уже год, как никакой работы не ведется?» А дело-то девяносто пятого года. Абсурд! Все знают, что если чуда не случится, никогда эти преступления не раскроются, следователи все уже давно в архив спустили и забыли, а мы должны делать вид, что роем носом землю. И главное — это рытье документировать. Чтобы никто не сказал, будто уголовный розыск мышей не ловит.

— Да ладно, Ванька, не лезь в трубу. — Зотов отряхнул с брюк крошки. — Ну, написал бы какую-нибудь записку, что выехал, опросил или там привлек добровольного сотрудника.

— Ага, пока ты тут добровольных сотрудников привлекал, мы на труп ездили. А что касается «не лезь в трубу», кто полчаса назад летал по кабинету, как моль, и вопил, что вместо серьезного дела тебе подсовывают всяких шлюх?

— Оба не лезьте в трубу! — Костя собрал крошки со стола в ладонь и стряхнул на карниз. Тут же налетели оголодалые воробьи и даже пара жадных голубей. Карниз заходил ходуном и загудел.

— Можно подумать, только и ждали! — удивился Зотов. — А вот крошки со стола рукой сметать нельзя. Примета такая: денег не будет, все добро от себя отряхиваешь.

— А когда они у меня были-то? — отозвался Костя. — В наше время быть богатым — опасно для здоровья. Уж нам ли не знать. Кстати, хоть бы спросили, что у Калистратова.

— Что у Калистратова? — послушно спросил Зотов.

— А ничего.

— Милая шутка!

— С утра я побегал по цветковскому списку. Там с адресами или телефонами всего-то шестеро, остальные восемнадцать — только имена и фамилии. Так вот, те, кто помнят Ступальскую, не помнят ничего особенного, связанного с вечеринкой. Трое сказали, что она сильно напилась и рыбачила в унитазе. Про типа в черных джинсах и кроссовках никто ничего толкового сказать не может. Ну был. Вроде. Это все. Эксперты говорят, заклепка в луже пролежала от восьми до четырнадцати часов. Пацаны к трупу близко не подходили. Значит, посеял убийца. Потом Калистратов разговаривал с родными, соседями, знакомыми. Нашел куратора группы в институте. Все сказали одно и то же. На первый взгляд обаятельная и привлекательная, умная, но злющая, как изжога. И подруг, и кавалеров отпугивала. Только зверей любила. Похоже, были крупные нелады с родителями. А с ними пока разговаривать нельзя.