Верность - Константин Локотков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, Ванин был спокоен за Федора. Так же, впрочем, как и за остальных.
Позавчера директора института — командира полка в годы гражданской войны — призвали в армию, и все свои обязанности он передал Ванину.
Ванин не знал, что предпринимать с институтом: наркомат на телеграммы не отвечал, в городе была объявлена мобилизация, но военкомат студентов не принимал, отсылая обратно в институт.
И лишь Федор, Аркадий и Борис Костенко ждали приписки к части: они подали заявления на второй день войны, отдельно от всех.
С другой стороны, механический завод осаждал институт просьбами об откомандировании ему студентов для пополнения технического персонала цехов.
И вот только сегодня из наркомата были получены сразу две телеграммы. В одной из них говорилось, что все студенты старших курсов, начиная с третьего, переводились в московский институт, остальные — в свердловский.
Вторая телеграмма содержала предложение удовлетворить просьбу механического завода и откомандировать двадцать студентов механического факультета, сообразуясь с их желанием.
Ванин еще раз посмотрел на ребят. У окна, отвернувшись и приподняв угловатые плечи, стоял Аркадий Ремизов, на диванах сидели Надя Степанова, Женя, Бойцов, Борис Костенко, еще несколько студентов. Да, может быть, не скоро придется им встретиться вновь и не всем.
— Вы уйдете, — сказал Ванин, — в армию, в институт, на завод, но никогда не забывайте: победа слагается из усилий каждого! Страстность, целеустремленность, собранность во всем, товарищи коммунисты и комсомольцы!
Он замолчал, и некоторое время в комнате было тихо!
Аркадий Ремизов оторвался от окна и крупно зашагал по кабинету.
— Возмутительно! Сиди, жди у моря погоды…
Он был раздражен медлительностью военкомата. Остановился у карты, с ненавистью разглядывая коричневое пятно в западной ее части.
— Героическая симфония и «Аппассионата» Бетховена и… «Майн кампф» Гитлера! Самый мрачный остряк не придумает подобного.
Ванин переходил от одного к другому, тихо беседовал с каждым. Он выяснил, что никто не думал ехать в Свердловск, а все желали в армию. Борис Костенко прямо отрезал:
— Какая там учеба? Мобилизация и… учеба. Очень мило.
— Значит, в вас пока не нуждаются в армии, — сказал Ванин. — Учитесь. Таков приказ.
— А Аркадий, а Федор? — с дерзким блеском в глазах спросил Семен.
— Я уже не ваш, — буркнул Аркадий.
— Для меня приказ запоздал, — сказал Федор. — Я успел раньше.
— Вот видите, — проговорил Ванин. — Они успели раньше.
Федор спрятал улыбку. «Ворчливый какой стал», — подумал он.
Надя заметила:
— Обидно и странно. В такое время — уезжай куда-то в Свердловск… Может, тут что-нибудь неправильно, Александр Яковлевич? Может, сидят там, в наркомате, какие-нибудь чудаки…
Ванин засмеялся и подсел к Жене.
Надя, досадуя на себя («Вот, подумает Александр Яковлевич, глупая какая!»), проговорила:
— В крайнем случае я пойду на завод. Только я не понимаю, были бы мы специалисты, а то ведь окончили только первый курс.
— Научат, — сказал Ванин, — поставят мастерами, бригадирами… Вам легче будет освоить любую специальность, народ грамотный. К тому же это вам пригодится в будущем.
Надя еще в школе окончила курсы медсестер и теперь думала: выходит, напрасно хлопотала? Нет, она твердо решила: отвезет вещи к тете в деревню и пойдет в военкомат. Кто имеет право ее «затирать»? Только не надо говорить об этом Александру Яковлевичу, а то сощурит глаза и тихо, мягко так спросит: «В какой цех вас назначили?», или: «Когда едете в Свердловск?» — и конец.
Но Ванин будто насквозь их видел. Он не напоминал о необходимости выполнения приказа. Он знал: пошумят, пошумят да и пойдут туда, куда прикажут.
«Эх, Аркашка, Аркашка, как у нас неудачно все!» — думала Женя. Она знала: ей придется отстать от товарищей, потому что у нее будет ребенок.
Аркадий стоял с Костенко и Семеном у карты.
Борис о чем-то спорил с Аркадием, а Семен молчал с таким лукавым выражением, словно он знал что-то очень важное, но не хотел сказать.
В общем разговоре нельзя было разобрать, кто о чем говорит. В комнате стоял негромкий ровный гул.
Вошел Сережка Прохоров. Он по-хозяйски прикрыл дверь и остановился, блеснув очками:
— Здравствуйте!
Ему не удивились. Поздоровались спокойно и опять занялись беседой. Сережка прошел к Ванину, сел рядом, тот подвинулся.
— Ну, еле добрался, — сказал Сережка. — На товарном…
И все сразу вспомнили, что Сережка уехал на каникулы, раньше всех сдав экзамены, что он последнее время «задирал нос», как сказала Женя Струнникова, приписывая это его успехам в учебе.
Все об этом вспомнили и сразу забыли. А Сережка в это время оживленно рассказывал повернувшемуся к нему Ванину:
— У нас в военкомате со мной и разговаривать не хотели. Каникулы? Я говорю, каникулы. Ну и прекрасно! Кончатся каникулы — езжай в институт, не мешайся тут. Вот, думаю, путаники! «Садись, — говорю себе, — на буфер, кати в институт… А то опять как бы выговор не влепили».
Он засмеялся. Ванин засмеялся тоже, взял его за ухо и легонько крутнул. Сережка дернул головой, вскочил с дивана, быстренько подошел к ребятам у карты. Там что-то сострил. Те захохотали и опять, уже вчетвером, впились в карту.
Женя посмотрела на них, и слезы наполнили ее глаза.
— Ну зачем? — тихо сказал Ванин, дотрагиваясь до ее руки. — Слезы никогда не помогали.
— Да разве я… плачу? — звонко ответила Женя, так что все притихли. — Я не плачу. — Голос ее был готов оборваться, губы вздрагивали, а слезы текли по щекам. — Как услышала… все… так жалко, так жалко… стало… Вот посмотрю на все; на окно, на стол, на улицу, на вас всех — и не могу… Как подумаешь… Боже мой, неужели серьезно? Вдруг ничего не будет этого… — Она быстрым движением повела рукой вокруг и торопливо, боясь, что не сумеет высказаться, продолжала: — Говорят, Родина… Я не знаю, у меня так: вот как мы учились, работали, отдыхали, бранились иногда, дураки… Как это все было хорошо, как хорошо… все! Боже мой…
Она умолкла, положив руки на колени.
Было тихо и сумеречно. Где-то за стеной журчала вода из незакрытого крана. Все были неподвижны, каждый думал о своем. Федор опять сел верхом на стул, оперся подбородком о спинку. Семен стоял лицом к Наде. Его душил галстук. Надя печально поникла. Аркадий уткнулся в окно, чуть раздвинув портьеру.
— И вот, — тихо продолжала Женя, — вдруг ничего не будет, не будет института, садов, музыки… Ничего! Нашей студенческой комнаты… Аркашка не будет заставлять меня учиться…
— Меня… прорабатывать на собраниях, — сурово сказал Сережка.
И опять все утихли.
И вдруг негромко, медленно поднимая голову, запел Федор:
В далекий край товарищ улетает,Родные ветры вслед за ним летят.Любимый город… —
подхватил Аркадий, загораясь и расправляя плечи, —
…в синей дымке тает…Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд… —
взял на лету Ванин.
Песня смелела, укреплялась входившими в нее новыми голосами. Аркадий мягко ходил, помогал песне руками, лицом, улыбкой; девушки смягчали ее чистыми звуками голосов:
Пройдет товарищ все бои и войны,Не зная сна, не зная тишины.Любимый город может спать спокойно,И видеть сны, и зеленеть среди весны.Любимый город…
Надя вдруг вскочила и выбежала, хлопнув дверью.
— Вот, сами расстраиваете! — воскликнула Женя и закрыла лицо руками.
Никто не оглянулся на нее. Все пели песню.
Сбежав с бетонных ступеней института, Надя пошла тише. Ночной влажный ветерок легко касался разгоряченных щек. Еще звенела в сердце песня, а перед глазами стояли дорогие лица ребят.
Она шла по тротуару осторожно, боясь оступиться; ночь лежала плотная, четко — шляпками белых гвоздей — светились звезды. Где-то за парком темнел город. Раньше отсюда было видно, как поднимались в гору трамваи. Сейчас все темно, только в стороне неярко вспыхивал синий свет.
Надя думала о ребятах. Придется ли еще встретиться в жизни?
И вдруг она остановилась. Она вспомнила о Викторе. Мысль о нем пришла как-то случайно, как случаен был этот синий свет. И это поразило ее. Почему там, в кабинете Ванина, она не чувствовала его отсутствия? Так же как в учении его никогда не было рядом, не было его и здесь.
Надя то останавливалась, раздумывая, то снова продолжала путь.
Его не было на митинге в институте в первый день войны. Она увидела его только к вечеру. Он стоял в коридоре… Один… У огромного фикуса, серый, хмурый, и курил. Увидев ее (они еще не помирились тогда), он быстро подошел и пожал ее руку.