Письма о провинции - Михаил Салтыков-Щедрин

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

Впервые — ОЗ, 1869, № 11, отд. II, стр. 142–164 (вып. в свет 17 нояб.). При подготовке к изд. 1882 Салтыков значительно переработал и сократил «письмо». Приводим два варианта текста ОЗ.

К стр. 288, после абзаца «Как делается русская деньга…»:

Как хотите, а в каждом человеке есть зародыш совести. Совесть эта может бездействовать только до тех пор, покуда не выступает вперед анализ, а вместе с ним и сознательность. Главная заслуга сознательности в том и заключается, что она делает невозможными медные лбы, пробуждает в человеке совесть, заставляет его если не влезать в кожу других (что для многих уже роскошь), то по крайней мере понимать, что польза общая не есть что-либо совершенно чуждое пользе личной, и соображать свои действия таким образом, чтобы эти два понятия не расходились в диаметрально противоположные стороны. Покуда в жизни царствует бессознательность, до тех пор, наряду с нею, будет царствовать и бессовестность, или, лучше сказать, такая нравственная теория, которая ставит непредусмотрительность и непосредственную выгоду единственным подстрекающим двигателем человеческой деятельности. Эта выгода так ощутительна для самого простого понимания, что ослепляет многих и до сегодня, то есть ослепляет, конечно, тех, которые, подобно нашим историографам, конец своего носа принимают за конец вселенной и ни одной мысли, сколько-нибудь сложной, обнять не могут. Но, заглушая совесть, бессознательность в то же время в значительной степени развязывает бессовестным людям руки. Они махают ими направо и налево именно потому, что не понимают, что из этого может произойти. Человек, у которого нет вкуса, свободно ест всякую дрянь; человек, у которого нет слуха, не поморщившись слушает самое нелепое сочетание звуков. Как хотите, а при известных условиях жизни свобода от чувств, отличающих человека от прочих животных, может дать силу. Вот почему даже малейшее вторжение сознательности кажется драгоценным и почти всегда приносит неисчислимые последствия. Присутствие совести вызывает на лицо краску и заставляет отступать перед такими мероприятиями, которые в состоянии бессовестности совершаются очень легко…

К стр. 292–293, после абзаца «И действительно, меньше чем через минуту…»:

«С чего ж они, однако, веселились! — размышляете вы, взирая на это зрелище и припоминая газетные реляции прошлого и третьего годов. — Что освещали их иллюминации, их фейерверки? ужели эти навозные кучи настолько замечательны, что следовало освещать их бенгальскими огнями!»

— И как это, сударь, чудесно было — просто не насмотрелся бы! — продолжает повествовать разговорившийся ямщик, еще весь полный воспоминаний о виденных им великолепиях. — Как только этот самый чиновник въехал, так сейчас ему все огни! Весь навоз так и просиял! Терпел-терпел господин чиновник и вдруг заплакал. «Много, говорит, я на своем веку благоденствиев видел, а такого, можно сказать, изобилия ни в жизни не видал…» Мы, сударь, в то время на четверку хлеба три четверки лебеды мешали, потому голодный год перед тем был! — прибавляет он, как-то оживленно передергивая вожжами и замахиваясь кнутом на лошадей. — Задохлись, клятые!

«Письмо девятое» является художественно-экономическим очерком жизни захолустного уездного города. В нем отражено бедственное положение массы городской бедноты, ремесленников и мелких торговцев, задавленных «тягостями беспримерными» — бесчисленными государственными и земскими налогами. Тема настоящего «письма» — исследование провинциальных промыслов и торговли, доход от которых составляет одну из существенных частей «всероссийского пирога» (национального дохода России).

На глубокий застой в экономической жизни провинциальных городов указывали многие публицисты той поры (см., например, статью Кошелева «О городах и горожанах», датированную 12 февраля 1869 г. — «Голос из земства», М. 1869, стр. 107–120).

Салтыков по роду своей последней службы — он возглавлял в 1865–1868 гг. казенные палаты последовательно в Пензе, Туле и Рязани — был призван следить за неукоснительным переходом «деньги» из карманов «обывателей» в государственную казну в виде патентов на право торговли, пошлин на кустарные промыслы, а также прочих налогов и разнообразных штрафов. Он очень остро ощущал, ценой каких каждодневных драм голода и нищеты поддерживается государственный бюджет Российской империи, и постоянно был озабочен тем, как «помочь бедному человеку», порой в обход царских законов.[72] Созданная в настоящем письме картина уездного российского города — «города Глупова» — царства безмолвия, навоза и разорения, картина исключительно конкретная, вырастающая целиком из живого знания российских захолустий и вместе с тем поднимающаяся до впечатляющего символа, — один из непосредственных подходов к Глупову «Истории одного города».[73]

В докладной записке по поводу 11-й книжки «Отеч. записок» за 1869 г. цензор Лебедев отзывался о «Письме девятом»: «Статья эта, подобно всем произведениям Щедрина, носит на себе характер тенденциозности или пасквиля на какое-нибудь лицо, замаскированное особенным прозвищем: так, здесь упоминается о провинциальных историографах, под именем которых разумеются высокопоставленные лица в губернии и, сколько можно догадываться, губернаторы. В означенном письме историограф описан пошляком, пустозвоном, не понимающим ни жизни, ни экономических отношений описываемого края, ни средств его жителей. Город представлен с самой пессимистической стороны; жители нищими <…>. И все это изложено в едких, резких и желчных выражениях, способных в читателе возбудить негодование к лицам, допускающим существование такой крайности в России». Донесение заканчивалось выводом, что эта книжка журнала хотя и не дает прямых поводов к судебному преследованию, но доказывает «вредное и неблагонамеренное направление» журнала.[74]

Критика встретила «Письмо девятое» как «удачу» писателя. Буренин в обзоре журналов за ноябрь в «СПб. ведомостях» (1869, № 353, 23 декабря; подпись: Z) особенно отметил «полную юмора характеристику провинциальной городской торговли, представленную в живых сценах». А. Вощинников в «Новоросс. телеграфе» (1870, № 4, 6 января; подпись: А. В.) также указал на «комичную и до уныния грустную картину маленького городка, каких у нас немало».

Стр. 288…о каких-то господах идет речь, которые <…> прямо не поименовываются, но известны под названием «подлецов» и «изменников». — «Изменниками» реакционная пресса во главе с Катковым именовала со времени польского восстания 1863 г. русских революционных эмигрантов, в частности Герцена, Огарева и М. Бакунина, выступивших в защиту свободы Польши. Далее в злопыхательских речах «историографов» сатирически воспроизводятся инсинуации реакционной печати против редакторов «Колокола», будто бы своей лестью увлекших молодое поколение в гибельную крамолу.

Стр. 290…у различных прохожих молодцов, сделавшихся <…> предпринимателями железнодорожного дела. — О железнодорожной «горячке» 60-х годов см. подробнее в очерках «Наш savoir vivre» и «Хищники».

Стр. 291. Выну — всегда, во всякое время, непрестанно (церковнославянск.).

>Крапивна, Керенск, Егорьевск — известные Салтыкову по его службе 1865–1868 гг. уездные города Тульской, Пензенской и Рязанской губ.

Стр. 293. Ренсковый погреб — магазин виноградных вин (от старинного названия всякого виноградного вина — «ренское», то есть рейнское).

Стр. 297. …поляки <…> ссыльные… — Участники польского восстания 1863 г., сосланные в разные губернии России, в том числе в центральные.

Стр. 298. Литератор-обыватель. — См. очерк «Литераторы-обыватели» в т. 3 наст. изд.

Стр. 299. Ну, чтов, как торгуете? — В воспроизводимом далее диалоге отразился, в частности, реальный факт из деятельности Салтыкова в Туле, когда к нему явилась просить о помощи целая депутация бедных женщин — неплательщиц пошлин и штрафов. «Салтыков принял живое участие в их положении: немедленно предписал полиции произвесть дознания об имущественной несостоятельности их», и затем освободил многих от уплаты («Салтыков в воспоминаниях», стр. 489–490).

>…то чиновник палатский на тебя налетит, то из думы, а тут еще полиция — штраф подавай! — Чиновники губернской казенной палаты определяли сумму пошлин с торговцев и кустарей и при неуплате составляли акты на штрафы, которые взимались полицией. Помимо этого, ремесленники и торговцы должны были платить земские сборы в городскую думу.

>Плёхи — слово, бытовавшее в родной Салтыкову Тверской губ., означавшее «тряпичницы», «ветошницы».