Йога-клуб. Жизнь ниже шеи - Сюзанн Моррисон

Я провела занятие в старой пристройке у реки. Моими учениками была половина гостей. Я явилась пораньше — растянуть мышцы и подумать, что я буду делать. Мое тело было жестким. Я не занималась йогой уже несколько месяцев — с тех пор, как решила, что вся эта йога — сплошное надувательство. Дать им, что ли, урок йога-аэробики, которой учат в Нью-Йорке? Или что-то более мягкое и глубокое, вроде класса Джессики на Бали? В результате я провела занятие в стиле Индры и Лу. Нервничала, конечно, но через несколько минут возникло такое впечатление, будто это они, а не я, ведут класс. И объясняя друзьям асаны, словно нашептанные голосом Индры, я вдруг вспомнила кое-что о йоге, что так легко забылось в мире звездных инструкторов и пустой болтовни о возвышенном. Йога питает меня настоящую. Меня уязвимую, меня истинную — то место внутри, которое действительно является мной. Душа ли это или нервная система — не знаю. Но я своими глазами видела, как люди на моем занятии подпитывались энергией своего истинного «Я». Чувствовала, как само пребывание в пространстве, где все погружены в ритуал, призванный возвысить сердца — наши грубые и тонкие сердца, — питает нас. И это слово — питает — не давало мне покоя той осенью, когда я готовилась причинить боль человеку, которого любила. Я больше не стыдилась слащавости этого слова, его банальности. Это было самое верное слово, и только оно имело значение. Оно оправдывало всю боль, ведь когда-нибудь боль должна была пройти, и тогда я смогла бы освободиться и зажить жизнью, которая питала бы мою душу.

Видите ли, мне надоело впустую тратить время.

Сегодня идем к обезьянкам. Через два дня конец курса, возможно, другого шанса не представится.

Собиралась провести день с друзьями, но потом поняла, что должна побыть одна. Утром мы вместе позавтракали в «Каса Луна», и я в шутку предложила заказать «Шоколадную смерть». Ну ладно, не в шутку. Допустим, я серьезно задумывалась об этом. Но не заказала из-за того, что сказала Барбель. Я заявила, что пирожное нужно мне, потому что шоколад стал для меня заменителем секса. А она ответила:

— Нет, Сюзанн. Ты продолжаешь есть пирожные, потому что у тебя нет самодисциплины.

Все засмеялись, включая меня, но теперь вот не могу забыть ее слова. Как же мне стыдно. Я мечтала о трансформации, обманывала себя, что, мол, становлюсь новым человеком, более гибким и просветленным, а на самом деле не изменилась ни капельки. Сижу на скамейке у входа в обезьяний лес — и вот она я, такая же растрепа, как обычно, только руки немножко накачала да эго раздула. По пути из «Каса Луна» заметила, что Убуд уже не кажется полным экзотических личностей и странных звуков, как раньше. Это не убежище и не портал в другой мир, а просто место, где я сейчас. Я по-прежнему среди людей, по-прежнему хожу по улицам в том же теле. Все та же я, наблюдающая за собой.

Слышу крики обезьян.

Когда мне было семь лет, мы с папой состояли в клубе при Молодежной христианской ассоциации — «Индейские принцессы». Каждый месяц мы встречались с другими папами (их звали «следопыты») и дочками («принцессами») и надевали кожаные обручи, из которых торчали яркие перышки. Еще у нас были кожаные жилеты с бахромой, унизанной бусинками. Большие деревянные бусины выдавались в награду — каждая была знаком отличия за овладение каким-нибудь индейским ремеслом, например стрельбой из лука или копчением лососины. Будучи индейскими принцессами, мы учились быть как Покахонтас, которая умела рисовать всеми цветами ветра и не была неженкой, как девчонки из пригорода. У нас были крутые имена в честь разных природных явлений, которые звучали очень торжественно, как будто мы настоящие индейские принцессы. Я была Снежной Звездой. Мой папа — Громовой Жабой.

Вот было времечко! Тогда папа принадлежал одной лишь мне, я одевалась, как индейская принцесса, а раз в год мы ездили в лагерь, где учились грести на каноэ, искать ракушки в песке и делать прочие индейские штуки.

В одну из таких поездок я и потерялась. Мы были на острове Оркас всего в паре часов от Сиэтла, но мне было семь, и остров Оркас казался таким же далеким, как Бали. Папа остался в домике, а мы с другим проводником и «принцессами» пошли через лес к пляжу. Я, верно, отстала, чтобы поискать ракушки, потому что, когда огляделась, на пляже никого не было. Я потеряла свое племя. Как раз недавно дома у тети я посмотрела «Тарзана» и потому знала, что если потеряться в диком лесу — превратишься в обезьяну. Я села на камень и стала смотреть в море, потом на лесистые холмы над пляжем. Желтые шишки на соснах были как бананы. Мне предстояло или стать человеком-обезьяной, или утонуть, когда начнется прилив. Помню, я поглядела на волны и решила просто подождать, когда прилив придет за мной. Пыталась уснуть, подумав, что так умру быстрее. Потом стала кричать, надеясь, что кто-нибудь услышит и спасет меня. Но никто не услышал.

Что я помню особенно отчетливо, так это то, что, несмотря на все ежевечерние молитвы перед сном, четки и воскресные службы, которые я посещала с раннего детства, в тот момент мне почему-то не пришло в голову молиться. Вот мои товарищи по йога-семинару вечно твердят, что каждому человеку свойствен естественный позыв — медитировать, молиться Богу или высшей силе, и я, конечно, все понимаю — сама постоянно разговариваю с Богом про себя. Но почему-то в тот критический момент, будучи невинным ребенком, я не обратилась к Богу.

И что это значит?

Одному Богу известно. Ха!

Итак, я не стала молиться. Вместо этого слезла с камня и перевернула его. Крабики-отшельники тут же расползлись во все стороны, и большинство смылись быстрее, чем я успела их поймать, но одного все-таки ухватила. Зажав в ладонях его крошечное тельце с маленькими лапками в красно-коричневом панцире, нашла еще один камешек, отряхнула его от песка неловким движением занятых рук, села и стала глядеть на малюсенькие клешни, щиплющие меня за ладони. Меня это почему-то успокаивало. Да, я была маленькой, а океан передо мной — безбрежным и равнодушным. Я знала, что, возможно, больше и нет ничего. Может, уже тогда, в детстве, я узнала правду — что небеса пусты, а существование океана не доказывает ничего, кроме факта существования океана. Может, природа — это единственное, что у нас есть. Наверное, я уже тогда начала понимать, что религия для меня — всего лишь часть культуры, то, что делает мой народ, чтобы как-то облечь в слова тайну, связывающую нас, то, из-за чего мы все являемся свидетелями абсурдной случайности наших жизней. Может быть, я уже тогда понимала, что молитва — это всего лишь способ, взглянув друг на друга, сказать без слов: и ты тоже чувствуешь вот это, непонятное? ты тоже не знаешь, что там? и тебе любопытно?

Ну все, хватит. Хватит думать. Пойду пообщаюсь со своими далекими предками.

Обезьяны в лесу ручные, как домашние, куда приветливее собак, рыщущих по улицам Убуда. Конечно, они все равно шальные, но такие милые. Может, мне так кажется потому, что, глядя, как они мечутся туда-сюда — в одну секунду вычесывают друг друга, в другую вопят на своих товарищей, в третью сидят и тормозят, объевшись папайей, — я чувствую, что у нас много общего.

Сам лес удивительно красив. Каменная тропа, ведущая в его чащу, широка и окружена стеной до пояса, поросшей бархатистым зеленым мхом. Я долго сидела на этой стене, наблюдая за туристами, которые сюсюкали с мамами-обезьянками и их крошечными детенышами, похожими на кукол. Те сидели на корточках и ели бананы и папайи почти с изяществом, не разбрасывая кожуру, а аккуратно складывая ее рядом — точь-в-точь щеголи из пьесы Мольера, роняющие надушенный платочек на кушетку, зная, что услужливый камердинер скоро придет и подберет его. А камердинер у них и вправду был: невысокий человечек в желтом саронге и черной футболке, который и раздавал папайи из большой корзинки.

Чуть поодаль на земле сидели две молодые мамы-макаки. Расположившись лицом друг к другу и усадив на коленки своих малышей, они словно обсуждали трудности современного материнства и необходимость сочетать работу и дом. Я подошла к ним поближе и села на корточки совсем рядом, чтобы было лучше видно. Мамаши не обращали на меня внимания. Малыши таращились на меня, вцепившись в волосы на груди у мам. Какие же они были хорошенькие! Мне сразу захотелось завести ручную обезьянку. А еще стать как Джейн Гудалл[38], переехать в Африку навсегда и жить с шимпанзе. Заняться наукой. Бросить все эти йоговские штучки и сосредоточиться на реальных фактах!

И вот когда я подумала об этом, кто-то вдруг сел мне на плечо, и крошечные пальчики вцепились в мои волосы. Я повернула голову и увидела смешную мордочку детеныша макаки.

Он улыбался и тер мою руку банановой коркой. Тут же ко мне подошел высокий белый мужчина с бородой.