Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Жешцина по фамилии Окерсон была однажды в гостях и шла пешком домой, но так и не дошла: по-видимому, на нее из прибрежного ивняка напал медведь и уволок с собой за речку. Она пропала весной, и все решили, что сбежала, — муж даже целое лето ходил и как дурак говорил про нее гадости, а по осени, как раз перед первой порошей, ее нашли охотники. В любой долине вам расскажут какой-нибудь случай, связанный с медведями, но мы считали, что наш — самый страшный, потому что это было так недавно и жертвой стала женщина.

— Что ж, мне полезно будет размяться, — сказал я Тому и спросил у Гленды: — А вы быстро бегаете?

Работа мне оказалась не в тягость. Мы начинали рано утром, и мне большей частью удавалось держаться с Глендой наравне. Бывали дни, когда она пробегала, в очень быстром темпе, всего несколько миль — в другие дни казалось, что она никогда не остановится. Движение на дорогах практически отсутствовало — ни легковушки, ни грузовика, — и я катил за ней, мечтая о разном.

Лугами, за которыми стоял дом ее брата, мы выбирались к Южной Развилке, на дорогу, ведущую наверх через лес, мимо моей бревенчатой хибары. К тому времени, как достигали вершины, солнце разгоралось в полную силу, нас окутывала дымка от предпосадочных пожаров, и окрестность, подернутая туманом, приобретала стародавний вид, как будто нас отнесло назад в былое время — к тем временам, когда что-то действительно происходило, что-то еще имело значение и не все еще было на свете решено.

Гленда от бега в гору становилась вся мокрая, рубашка и шорты — хоть выжимай, волосы влажными прядями прилипали к лицу, носки и даже кроссовки промокали насквозь от пота. Но она постоянно твердила, что те, с кем ей предстоит бежать, выкладываются сейчас на тренировках еще больше.

За вершиной горы лежали озера, воздух здесь был прохладней; на озерах по северному склону еще держался тонкой корочкой лед, подтаивая днем, но к вечеру схватываясь снова, и Гленда, добежав до вершины — с пылающим, словно обгорелым на солнце лицом, с бессильно поникшими руками, слегка пошатываясь под конец от изнурительной жары, от изнеможенья, — любила, свернув с дороги, сбежать по звериной тропе, ведущей на озера, оступаясь, спотыкаясь, припускаясь вновь — а мне приходилось, бросив велосипед, спешить вдогонку, — и у первого озера, стянув с себя рубашку, выбегала на мелководье, проламывая ногами тонкий лед, и, точно зверь, загнанный сюда собаками, садилась в студеную воду.

— Хорошо, — проговорила она, когда сделала это первый раз, и, запрокинув голову на край пролома, раскинула руки по льду, точно распятая на кресте, глядя вверх на поднебесную дымку, так как мы были выше кромки леса, а выше нас — только небо.

— Подите-ка сюда, — сказала она. — Идите, послушайте.

Я зашел в озеро по проложенному ею следу и сел рядом.

Она взяла мою руку и положила себе на грудь.

То, что я ощутил под ладонью, было невообразимо: как будто подняли капот машины с незаглушенным двигателем, когда вся эта механика — приводные ремни, электрика, лопасти вентилятора — еще крутится, работает. Я готов был отдернуть руку, готов везти ее к врачу! А вдруг она умрет, вдруг мне придется отвечать! Я хотел отнять руку, но она не пустила — и понемногу бешеный перестук начал стихать, выравниваться, а она все удерживала мою руку, покуда наконец нас не пробрало холодом от воды. Мы вылезли на берег — у нее онемело поврежденное колено, пришлось помочь ей подняться, — разложили одежду сушиться на камнях и сами, выбрав плоские камни, тоже улеглись обсыхать на ветру и на солнце. Она говорила, что поехала бегать в горы, чтобы укрепить себе колено. Но что-то подсказывало мне, что это не так, что причина не в этом, хотя какая тут еще могла быть причина, не берусь вам сказать.

В жаркие дни мы каждый раз напоследок заходили в озеро, и всегда в тенистых заводях тончайшей паутиной лежал ледок. Окунуться было блаженством, растянуться потом на солнце — тоже. Высохнув, волосы у нас пахли дымом, какой поднимается от костров в долине. Мне иногда приходило в голову, что Гленда умирает и приехала провести здесь последние дни, набегаться досыта среди такой красоты.

Обсохнув, мы шли назад, вновь переваливали через вершину горы и начинали спускаться вниз, выходя постепенно из туманного марева, и перед нами, зеленая, уютная, открывалась во всю ширь долина, где не спеша извивается по дну речка Як, а на середине северного склона горят лохматые огни пожара, и от них из-за деревьев — где неверными струйками, где зыбкой пеленой — восходят дымки, поднимаются завесой прямо в небо.

Всегда велик был соблазн вскочить на велосипед и покатить свободным колесом под гору, только я знал, для чего меня наняли, мы это оба знали, а время было такое, когда медведи пробуждаются от спячки и вообще все пробуждается, так что зима с ее надежностью — это одно, но лето — дело серьезное, раз происходят такие перемены.

Случалось, что на обратном пути мы набредали на стайку воротничковых рябчиков, самцов, — распустив хвост и раздувая огненно-красный пульсирующий зобик, они кружили посреди дороги в брачном танце и не хотели нас пропускать, топоча ножками, вертелись в исступлении волчком, старались преградить нам путь, не допустить на крохотную территорию, которую считали своей. Гленда при встрече с этими танцорами заметно напрягалась и визжала, когда они налетали на нее, делая вид, будто собираются клюнуть ее в лодыжку.

По дороге назад в долину мы заходили ко мне перекусить. Я открывал настежь все окна; бревна, прокаленные солнцем, издавали пряный дух сухого дерева, каким тебя встречает жилье после долгого отсутствия — правда, здесь, в моем доме, этот запах стоял всегда, — и мы садились за стол в застекленном фонаре, глядели на ветхий курятник, построенный еще прежними хозяевами, а у меня стоящий без дела, глядели на деревья, идущие вверх по горе позади курятника.

Я посадил той весной за домом несколько яблонь-дичков — в питомнике, где я их покупал, сказали, что этот сорт не боится даже самой суровой зимы, хотя в это не очень верилось. Яблоньки были молоденькие, им еще полагалось расти четыре года, пока начнут давать плоды, — срок показался мне таким долгим, что я было засомневался, стоит ли их вообще покупать. И купил я их просто так, сам не знаю зачем. Как не знаю, для чего человеку столько бегать, как Гленде. Но ездить следом за ней мне нравилось, нравилось пить вместе кофе после тренировки, и я знал, что мне будет грустно, когда она покинет долину. Эго, я думаю, и помогало нам сохранять между собой дистанцию, четкую дистанцию, как раз такую, как надо, — мы оба знали, что она здесь всего лишь на время — пробудет остаток мая и июнь, весь июль, большую часть августа, а потом — уедет. Мы знали, что так произойдет, произойдет с неизбежностью, это удерживало нас от любого опрометчивого шага. Замечательно, когда чувствуешь, что ситуация под контролем. Кофе она пила черный. Мы угощались копченым сигом собственного моего зимнего улова.

На заднем дворе у меня жили две собаки. Охотничьей породы, техасцы, которых я несколько лет назад, когда приехал на север, привез с собой и зимой держал в загончике, чтобы не гоняли где им вздумается, преследуя и калеча оленей, но по весне и летней порой солнце пригревает так ласково, а собаки мои такие старые, что я не держал их взаперти, разрешал дремать, развалясь где-нибудь на траве. Но было одно существо, за которым они охотились даже летом. Оно поселилось под курятником — кто это был, не знаю, кто-то темный и до того шустрый, что мне никак не удавалось разглядеть его хорошенько, но допускаю, что если б и удалось, я увидел бы что-то незнакомое, какое-нибудь из редких животных, которое, может быть, водится в Канаде, — а возможно, и такое, что никому еще не встречалось. Во всяком случае, небольшое, темное и поросшее мехом — но не косматое, как, скажем, медвежонок, — оно не росло, оставалось из года в год все таким же, но казалось почему-то детенышем, как бы сохраняя способность взять и вырасти в один прекрасный день; короче, обитало оно в норе под курятником и приводило собак в дикое возбуждение. Вынырнет из леса и стремительным темным прочерком несется к своей норе, а старые псы вскакивают и с лаем кидаются вдогонку, буквально садясь ему на хвост, но неведомое существо всякий раз успевало юркнуть в нору прямо у них из-под носа.

Мы с Глендой сидели у окна и дожидались его появления. Но оно не соблюдало точного расписания, невозможно было сказать, когда оно покажется и покажется ли вообще. Мы называли его дикобразом, так как на этого зверя оно, по нашим представлениям, смахивало больше всего.

Иногда среди ночи Глевда вызывала меня по коротковолновой рации, несколько раз проверяя микрофон, чтобы я проснулся от его потрескиванья, и тогда во мраке таинственно возникал ее голос, плыл ко мне сквозь атмосферные помехи, словно бы из ночной пустоты, из пространства среди звезд.