Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной - Джон Треш

Хотя Генри твердо верил в республиканские идеалы Америки – а тенденция развития науки считалась «республиканской в собственном смысле этого слова», – он полагал, что любая американская научная организация также нуждается в «аристократическом» надзоре сверху вниз. В Америке риск захвата науки шарлатанами был гораздо выше. Его раздражал American Journal of Science and Arts Бенджамина Силлимана из-за публикаций сумасбродных электрических и физиологических теорий. Когда Сэмюэл Морзе обратился к нему с вопросами о телеграфе, Генри предупредил, что «в сознании многих людей электромагнитный телеграф ассоциируется с химерическими проектами, постоянно выносимыми на суд общественности». Генри считал, что американская ассоциация должна будет ограничить свое членство теми, кто «прошел, так сказать, стажировку в деле экспериментов», повторяя его собственный тяжелый опыт в качестве слесаря, иначе «люди третьего и четвертого сорта скоро будут контролировать дело и сделают его бесполезным и нелепым».

Генри и Бейч видели, что шарлатанство таится не только в лекториях и популярной прессе, но и среди их собственных коллег. Их друг по Франклиновскому институту Джеймс Эспи недавно заслужил титул «короля бурь» благодаря своим популярным лекциям по метеорологии. Эспи утверждал, что бури вызываются теплом вблизи Земли, которое приводит к испарению воды и образованию облаков; затем вода охлаждается, конденсируется и выпадает в виде дождя – эту теорию он демонстрировал с помощью «нефелескопа», устройства, создающего бурю в чайнике. Он предложил решение проблемы засух, мучивших западные поселения: разведение множества костров за Аппалачами, по его мнению, вызовет дождь. Это был один из первых планов искусственного изменения климата, но, к счастью, он так и не был опробован.

Бейч выразил сомнения по поводу «странного курса» Эспи, а Генри беспокоился о его «недостатке благоразумия». Бенджамин Пирс сокрушался по поводу «атмосферы самоудовлетворения» Эспи и считал, что «даже короли бури невыносимы в республике». Бывший президент Джон Куинси Адамс поставил Эспи диагноз «методическая мономания», френологически говоря, что «размеры его органа самооценки раздулись до размеров зоба». (По вместо этого ставил под сомнение оригинальность метеоролога. «Основная часть теории профессора Эспи предвосхищена Роджером Бэконом», – писал он в 1846 году). В шумной общественной сфере Америки выгодные и «показные презентации» на спорные темы могли вызвать бездумное восхищение, опасный энтузиазм и зависть. Дискомфорт друзей Эспи показал, что даже солидное образование и членство в эксклюзивной научной клике вокруг Бейча, Генри и Пирса не помогало остановиться на пути к демагогии.

Генри питал особую ненависть к человеку, который в 1840-х годах стал самым успешным научным лектором Америки, Дионисию Ларднеру – тому самому негодяю, который бросил вызов Генри на собрании БАН в Ливерпуле в 1837 году. Ларднер родился в Дублине, принял англиканский сан, но вместо этого посвятил себя евангелизации в области механики и физических наук. В Лондоне он создал успешный научный издательский концерн. Он стал завсегдатаем лекций, заискивал перед Чарльзом Бэббиджем, восхваляя вычислительную машину, а при поддержке лорда Брума он был назначен профессором Университетского колледжа Лондона.

Обольстительный лектор и плодовитый соблазнитель, Ларднер имел незаконнорожденного сына от замужней женщины. Муж другой его спутницы, Мэри Хевисайд, капитан драгунов, устроил ему взбучку в Париже. Ларднер и Хевисайд переехали в Соединенные Штаты. Получив отпор в Филадельфии, они переехали в Нью-Йорк. В 1841 году Ларднер начал читать публичные лекции в Клинтон-холле и Саду Нибло об астрономии, электромагнетизме, паровых двигателях и внеземной жизни.

Ларднер сопровождал лекции «великолепными иллюстрациями», волшебными фонарями, искусственным освещением кислородного микроскопа и диорамами – яркими цветными экспозициями с подсветкой, изобретенными Дагером, которые создавали иллюзию глубины и движения. Ларднер «нарушил покой счастливой семьи», но «негодяя, вместо того чтобы вычеркнуть из приличного общества, приглашают прочитать серию лекций». Генри писал Торри: «Я вижу по газетам, что доктор Дионисий Ларднер[49] преуспевает в Нью-Йорке. Как мне кажется, вам пора уезжать. У филадельфийцев нашелся повод для ликований – и они не оставят его без внимания».

Несмотря на неодобрение ведущих американских ученых, легко усваиваемые, мультисенсорные зрелища Ларднера пользовались огромной популярностью: из Клинтон-Холла он отправился читать лекции в других лекториях, от Бостона до Нового Орлеана, от Сент-Луиса до Цинциннати, а в Филадельфии он собрал более тысячи слушателей. Ларднер, щеголявший титулом доктор права, появился в одном из юмористических рассказов По, «Три воскресенья на одной неделе», как «не менее известная личность, чем доктор Даббл Л. Ди, лектор по шарлатанской физике», чьи мнения были слишком евангельскими для глупого персонажа. Для научного видения Джозефа Генри Ларднер представлял двойную угрозу: он был одновременно моральным негодяем и шарлатаном.

Однако пышные зрелища Ларднера доказали, насколько американская аудитория изголодалась по науке. Шоумены поспешили бы удовлетворить этот аппетит, если бы не работающие ученые.

В духе, близком Бейчу и Генри, нью-йоркский врач Дэвид Мередит Риз в своей книге «Мошенники Нью-Йорка» в 1838 году диагностировал шарлатанство как политический и моральный кризис. «Ньюйоркцы, – стонал он, – тысячами принимали пилюли иностранных и отечественных шарлатанов, лобелию, кайенский перец и паровые ванны <…>, и теперь в равной степени заняты тем, что прививают френологию и животный магнетизм». Шарлатаны устраивали «педантичную демонстрацию образованности», им достаточно было «разрушить все существующие системы» и «осудить школьное образование», чтобы найти «великое множество последователей». Хотя Нью-Йорк считался «эпицентром», болезнь охватила всю страну. Поскольку новые научные схемы часто сочетались с радикальными программами политических и моральных реформ, полемика Риза была направлена на политические и религиозные движения наряду с «псевдонаучными» системами. «И папство, и антипапство – это самозванство для общества», – провозглашал он, в то время как «Ультра-умеренность» превратилась в общественную досаду, предприняв попытку запретить все спиртное.

Полностью замысел полемики Риза стал ясен только в последней главе, занимающей четверть книги и озаглавленной «Ультра-аболиционизм». Движение против рабства, заявил доктор, вышло за рамки смутной надежды на постепенное прекращение рабства, которую исповедовали «Джефферсон, Франклин, Раш и Джон Джей, представители старой школы». По мнению Риза, аболиционисты, осуждающие рабство как грех и предпринимающие решительные действия – например, бросающиеся с мушкетом на толпу сторонников рабства, как Элайджа Лавджой из Миссури, который в результате был убит, – нарушают Писание, где приводятся примеры приемлемого рабства, и права граждан на свою человеческую «собственность». Риз объявил Общество борьбы с рабством «самым гигантским самозванством, которое когда-либо поражало церковь или государство». Для Риза величайшим надувательством века и величайшей опасностью для общего блага была не френология, не водолечение, не патентованные лекарства и даже не католицизм, а отмена рабства.

Столкнувшись с изменчивостью американской политики, Бейч и Генри были убеждены, что для выживания науки необходимо по возможности держать на расстоянии такие спорные вопросы, как рабство. Враждебность, которую они выражали по отношению