Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

«Поворот на Пфорцгейм через 2000 м». Синие щиты-указатели пронеслись мимо.

— Ты тоже так считаешь?

— Естественно.

— Я вот о чем: в твоем досье много материалов о Киме. Я был не в силах воспрепятствовать, чтобы их внесли в твое дело. Слишком много их к нам поступало… Я, конечно, изо всех сил старался, это я тебе честно говорю, ты ведь веришь мне, да?

«У меня хватает своих забот, косоротый, — подумал Филипп, — которые тебя ничуть не касаются. А у меня от них голова кругом идет! Ладно, валяй, выкладывай! Все, что знаешь и от чего ты внутренне так ликуешь… Плевать мне на твои соболезнования, моя жизнь тебя не касается, это не твое собачье дело!»

— Ну, и что, и что?

— Ну, и… ну, да… тут это и выяснилось… Я тут ни при чем, и вообще «Дельфи» ни при чем… Но в Берлине за это время погибло еще двадцать семь человек, и это еще не конец… Я хочу сказать, что это один из самых страшных террористических актов за всю историю Германии…

— Ну, и что? — закричал на него Филипп. — Извини, я сорвался. Я не собирался на тебя кричать. Только не ходи ты вокруг да около, говори прямо, что случилось?

— Извини, Филипп! У меня самого сейчас нервы ни к черту… у всех нас… Паркер, конечно, стал выяснять, где Ким сейчас. И нашел его в Женеве.

— Он в следственном изоляторе, — сказал Филипп.

— Да, потому что…

— Я знаю, почему! Не тебе, Дональд, мне об этом рассказывать!

— Ты обязан был сообщить мне об этом, Филипп!

— Почему? Разве в этом замешана «Дельфи»?

— Еще бы! В том смысле, что если это будет продолжаться, то…

— То что?

— Тогда они тебя… Этого только некоторые требуют, но до этого никогда не дойдет, никогда! Особенно если ты сейчас докопаешься до причин того, что случилось в вычислительном центре. Тогда эти идиоты заткнутся. И независимо от того, произойдет ли из-за Кима скандал, они не решатся выгнать тебя на самом деле, по-настоящему.

— А они этого требуют?

— Только несколько сволочей!.. Я вообще не хотел говорить об этом. Ну что у меня за длинный язык, зачем я все это на тебя вываливаю! Мне очень жаль, честное слово!

— Да пусть они меня выгонят! — взорвался Филипп. — Мне только легче будет. Когда вся это история кончится, я сам подам заявление об уходе.

— Что ты, что ты! Ты не сделаешь этого! И они тоже не осмелятся!.. Речь идет совершенно о другом.

— О чем же?

— Боже мой, Филипп! Да пораскинь ты мозгами! Ким, значит, торговал героином. И Паркер… понимаешь, у него работа такая, так что он лично тут ни при чем…

Рупрехт понизил скорость. Они приближались к повороту на Карлсруэ, где всегда стекалось множество машин. Рупрехт был водитель превосходный. Но вдруг они услышали громкий хлопок, и тяжелый «мерседес» завилял — это продолжалось совсем недолго, шофер быстро выправил ход. Другие машины, ехавшие рядом и несколько позади, засигналили, опасаясь возможной аварии.

— Вы в своем уме, Рупрехт? — завопил Ратоф. — Или вам жить надоело? Нам пока нет! Что там произошло? Вы, случайно, не выпили? Я вас спрашиваю, что это было?

— Кошка, господин доктор, — ответил шофер. — Через дорогу перебегала кошка. Я ее видел, но свернуть уже не мог: вся левая колея забита. Вы сами видите. Направо я тоже повернуть не мог, так что мне пришлось ее раздавить, мне очень жаль, господин доктор, извините меня. И вы тоже, господин Сорель. Никакого другого выхода не было, не устраивать же из-за нее настоящую катастрофу на автобане… Правда, избежать этого я никак не мог, господин доктор… Вы меня знаете… Я вас столько лет вожу… и никогда ничего подобного не случалось… никогда, вы сами знаете…

«Косоротому приятно, что Рупрехт так перед ним унижается, — подумал Филипп. — Эта мерзкая свинья рада, что есть над кем покуражиться».

— Ладно уж, — сказал он. — Если вы так говорите, значит, у вас и в самом деле не было возможности этого избежать. Успокойтесь! Господин Ратоф, конечно, полностью отдает себе отчет в том, что мы таким образом избежали худшего… Ведь это так, Дональд? Скажи, что ты тоже так считаешь… — проговорил он не без угрозы в голосе.

— Конечно, — выдавил из себя Ратоф, смущенный реакцией Филиппа. — Простите меня, господин Рупрехт, за то, что я повысил на вас голос!

Рупрехт промолчал. Он смотрел прямо перед собой и, сосредоточенный и все еще бледный, старался не сбиться с дороги в этом лабиринте из съездов, объездов, мостов и виадуков. Ратоф снова поднял стекло в салоне.

— Ну, и зачем это тебе было нужно? — скривился он, глядя на Филиппа со стороны. — Да, это в твоем духе. Вечно ты вступаешься за других. Боже мой, Филипп, и почему только ты из-за Кима оказался в такой ситуации, как ты мог?..

— В какой еще ситуации? — переспросил Сорель. — Ты как раз собирался мне что-то объяснить перед появлением этой кошки…

— Перед появлением кошки, да… — и косоротый мгновенно превратился в высокопоставленного чиновника, большого начальника. — Паркер со мной советовался на твой счет… если ты меня выдашь, я в заднице…

— Ничего я тебя не выдам. — Они как раз подъезжали к повороту на Эттлинген. Рупрехт мягко повернул руль. — Так что там с Паркером? И почему ему понадобилось говорить обо мне? Да говори же ты, в конце концов!

— Ты… ты не забыл, как я тебя предупреждал, что впредь «Дельфи» не сможет позволить себе роскоши удерживать тебя, потому что есть подозрение, что Ким с помощью шантажа сможет заполучить для кого-то секретные сведения нашей фирмы…

— Ну, и…

— Ну, и… И Паркер спросил меня, допускаю ли я мысль, что…

— Что «что»? Не тяни ты!

— …что Ким будет тебя… — это всего лишь подозрение, причем вполне допустимое, — что он будет тебя шантажировать… Может быть, угрожать чем-то твоей жене… или какой-нибудь твоей женщине… Это, насчет женщины, он сам, Паркер, сказал, не я. У тебя же вроде никакой подруги нет… — он ухмыльнулся. — Короче, что Ким может через тебя завладеть какими-нибудь важными материалами «Дельфи»… Не смотри на меня так! — закричал Ратоф. — Должен же я тебе сказать, о чем говорил Паркер! Не то чтобы ты сам готов был пойти на это, нет, упаси господь, нет! Но каким-то образом ты можешь оказаться замешанным в преступлении, в результате стечения каких-нибудь обстоятельств… Назовешь, к примеру, совершенно случайно какой-нибудь код… или адрес в интернете… даже что-то попроще, мелочь какая-то произойдет, случайный сбой — и пошло-поехало…

— Что за бред! — взбесился Сорель. — Никому пока еще не известно, проникли ли вирусы в главный компьютер вычислительного центра, и если да, то каким образом. И кто вообще повинен в этой катастрофе в Берлине. Это всего лишь предположение, одна из возможностей. И Паркер не смеет исходить из того, что…

— Я это же говорил ему, — запричитал вдруг Ратоф. — И повторял десятки раз, честное слово, Филипп. In dubio pro reo[63], — говорил я.

— В каком это смысле? Ты что, спятил? Кто тут обвиняемый? И кто обвиняет?

— Так говорит закон! Я ничего другого не подразумевал. Нет доказательств — не должно быть места подозрениям! Ну, с этим он согласился. Я, конечно, сказал Паркеру, что это совершенно безумная идея, что он должен отбросить ее, что ты лучше умрешь, чем…

— Дональд?

— Да, Филипп?

— С меня хватит, закрой рот! Я все понял.

— Не забывай, что я защищал тебя, как лев. Я объяснял Паркеру, чем «Дельфи» тебе обязана, что в фирме ты всегда пользовался всеобщим и абсолютным доверием. Ты ведь веришь мне, Филипп?

— Конечно, Дональд. — Сорель чувствовал себя отвратительно. — Спасибо, что ты рассказал мне обо всем.

— Это мой долг, дружище. Я ведь за тебя в огонь и в воду, ты же знаешь…

— Да, знаю.

— Боже мой, какое горе для тебя иметь такого сына, как Ким… А вот моя Николь… Представляешь себе: ее научный руководитель, профессор, получил приглашение прочесть в течение полугода курс лекций в Университете имени Гёте во Франкфурте, и спонсоры из Принстона выбрали ему в ассистенты не кого-нибудь, а нашу Николь! Николь! На будущей неделе она перебирается во Франкфурт на весь семестр — что опять такое?

Машина остановилась перед красивым зданием, окруженным высоченными деревьями.

— Мы приехали, — сказал Филипп.

5

Шут.

Когда он, наконец, остался в отеле один — Ратоф и Рупрехт попрощались с ним и возвращались теперь во Франкфурт, ему вдруг вспомнился шут. Памятник шуту стоял у колодца перед дворцом в Эттлингене. «Странно, что он запомнился мне во всех подробностях», — подумал Филипп, ходя взад и вперед по своему просторному номеру. Они опять сняли для него «люкс» под номером шестьдесят шесть, тот самый, в котором он два года назад прожил много месяцев. С тех пор здесь мало что изменилось: все та же солидная старая мебель, ковры, покрывающие весь пол, зеркальный шкаф, ниша с письменным столом, три напольные вазы со свежими цветами. Под панорамным, во всю стену, окном росло столетнее дерево, ветви и листья которого так и заглядывали в салон.