Алая нить - Лариса Райт

– Что?

– На всех фотографиях у Ани закрыты глаза. Скорее всего, она просто спит.

– Наверняка, – соглашается Катарина.

– Не может быть! – не верит Соня.

– Еще как может!

– Я бы никогда не догадалась.

– Не догадалась бы, потому что ты добрая, а добрым людям такое даже присниться не может.

– А ты что, злая? – подначивает Лола Катарину.

– Я? – Она думает несколько секунд, мечтательно улыбается, потом признается: – Я, девочки, счастливая.

– И я, – откликается Соня.

– И я тоже буду, если мы приступим наконец к съемке. – Лола подходит к камере, спрашивает героиню будущего фильма: – Готова?

Получив утвердительный кивок, она включает «Бетакам» и начинает говорить в микрофон:

– Мы можем по-разному воспринимать снег, считать его грязным или чистым, разрушительным бедствием или красивой зимней сказкой, воспевать в стихах или ругать за непролазные сугробы и кашу под ногами. Однако у этой отважной женщины, – Лола медленно направляется к кровати, не переставая произносить текст, – особые отношения с белым, холодным покрывалом, сотканным природой. Скажите, Соня, что для вас снег?

Глядя прямо в объектив, забинтованная женщина произносит то, о чем думают в эту секунду и хирург, и матадор:

– Снег – это спасение…

Эпилог

– Нет, это никуда не годится! – сердится журналистка. – Мой близнец все время опаздывает.

На экране две одинаковые Лолы, одетые в красно-белую форму стран, принимающих чемпионат Европы по футболу, увлеченно жестикулируют и рассуждают о тяжкой доле болельщика, не попавшего на стадион. Спортивная истерия, охватившая Старый Свет и достигшая наконец пика, не могла оставить Лолу равнодушной. Заручившись поддержкой одного из центральных испанских каналов, она уже больше месяца делает фильм о футбольных фанатах.

Она выучила десятки кричалок на разных языках мира, она знает, чем болельщики в Лихтенштейне отличаются от своих перуанских собратьев. Ей доподлинно известно, что итальянские «ультрас» – самые организованные в мире, английские – самые агрессивные, а российские – самые проворные: обычно им лихо удается вписаться в «собаку» и пропутешествовать в «раю» или «гробу», согнув «рычаги» до нужного «стадика», а на выезде – запастись достаточным количеством «аргументов», устроить грамотные «перемахи» и «перформансы», а затем, избежав «вязалова», удачно ретироваться и отправиться бомжевать. Лола привыкла, что контакт с «тиффози» установить не всегда удается, не обижалась, когда ее посылали в «скворечник» и обзывали «балаболом». Голландцев она расспрашивала о Рафаэле Ван дер Ваарте, немцев – о дальнейшей судьбе Оливера Кана, перед португальцами выказывала восхищение игрой Криштиану Рональду, русским сообщала, что ей импонирует стиль братьев Березуцких, специально для англичан ругала Дэвида Бэкхема за переход в команду Лос-Анджелеса и вместе с соотечественниками сокрушалась о несправедливости по отношению к Раулю, которого не пригласили в сборную. Своей осведомленностью и искренним, не свойственным женщине интересом к беготне по полю с мячом Долорес Ривера снискала подлинное уважение среди болельщиков, которое не собиралась терять и впредь. Все в ее репортаже должно было быть безупречным: от буквы в отдельном слове до каждого самого проходного кадра.

И вот теперь в подводке хромает картинка. Лола хотела превратиться в эмблему чемпионата Европы – смешных мультяшных близнецов Трикса и Фликса в форме хозяев турнира, – но компьютерная копия постоянно отстает в движениях от оригинала, заставляя журналистку злиться.

– Будем переснимать, – выносит вердикт Лола.

– Зачем? – недоумевает оператор. – Попросим дизайнеров слегка подправить, и все дефекты испарятся, будто их и не было.

Лола морщится. Во всем этом есть что-то искусственное.

– Нет. Сделаем еще одну попытку. Выставляйте свет и раздобудьте, пожалуйста, зеркало.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Зеркало в полный рост. Будешь снимать меня и мое отражение. Получатся две синхронные Лолы и никакого компьютера.

– Как скажешь, – вздыхает коллега, которому выпала участь Хосе – терпеть категоричность и непреклонность репортера. – Но мне понадобится время.

– Пятнадцать минут, – изрекает женщина, взглянув на часы. Через два часа она должна быть в Инсбруке: договорилась поужинать с подругой. – У тебя есть пятнадцать минут, – повторяет Лола оператору, – а я пока отдохну немного, – добавляет она, выходя с площадки.

Отдохнуть, однако, не получается. Требовательно звенит мобильный телефон.

– Это невыносимо! – несется из трубки возмущенный крик директора школы матадоров.

– Что стряслось?

– Если так пойдет и дальше, нам придется закрыться. Имя Пепе Бальенте канет в историю, пока его дочь колесит по миру в обнимку с клетчатым мячом.

– Да что случилось?

– Она еще спрашивает! Разгар сезона обучения, а два преподавателя подали в отставку. Знаешь, что произойдет потом? За ними уйдут и дети. Нет ресурсов – нет клиентов. А нет клиентов – нет школы. Мне уже немало лет, Лола, и я устал решать эти проблемы. Возвращайся!

– Тебе нужна я или грамотный помощник?

– Мне нужен порядочный ассистент, великолепный преподаватель и знаменитое имя.

– Обещаю, что через неделю ты все получишь.

Лола отсоединяется, достает из кармана смятый листок. Разворачивает и перечитывает:

Многоуважаемая, дражайшая сеньорита Ривера,

Благодарю Вас за оказанную мне честь и столь щедрое предложение. Я обязательно приму все необходимые меры, чтобы Ваше прошение было рассмотрено в наикратчайшие сроки, получило положительную оценку и тот результат, который обе стороны сочтут удовлетворяющим их профессиональным интересам.

В ожидании скорой встречи

И с Вашим именем на устах,

Мигель Молино

P.S. Кажется, пришла пора менять агента. Я приеду в Мадрид и займусь твоей школой, но с одним условием: хотя бы иногда, милая лягушка-путешественница, ты будешь возвращаться.

Твой Мигель.

Лола убирает письмо и кокетливо повторяет ответ, который давно уже получен в Бильбао:

– С удовольствием.

– С удовольствием заменю вас, фрау Гюнтер, – откликается Катарина.

Заведующая только что попросила ее подежурить несколько часов в приемном отделении. Женщина ждала этого приглашения несколько месяцев, думала о волне леденящего страха, что захлестнет ее после этих слов. И вот они прозвучали – а Катарина не чувствует ни тревоги, ни неуверенности, ни даже легкого беспокойства. Минута за минутой хирург четко выполняет свою работу: режет, вставляет, вынимает, ушивает, спасает, сконцентрировав свое внимание на пациентах, но иногда все же улетая мыслями к предстоящему ужину с Лолитой.

Окончив смену ведущего хирурга клинической больницы Инсбрука, Катарина выходит на крыльцо здания. Она щурится на солнце, смотрит на разно-цветные уличные флажки и смеется: город пестрит цветами футбольного чемпионата, и если бы женщина не сняла со своего шелкового красного платья белый халат, то вполне смогла бы сойти за героиню фильма своей подруги. Скоро они увидятся. Она не спеша направляется к своему «Поло».

– Катарина! – слышит она робкий оклик.

– Антонио?

– Здравствуй. Ты… Ты классно выглядишь.

– Спасибо.

Женщина молчит. Она долго мечтала об этой встрече, представляла себе этот момент. Он наступил – а сказать нечего.

– Знаешь, – прерывает затянувшуюся паузу муж, – Элиза уехала.

– Сочувствую.

– Нет, ты не поняла. Это просто командировка в дельфинарий Торонто.

– Как интересно. Ты пришел, чтобы сообщить мне о профессиональных успехах Элизы?

– Да. То есть нет, конечно. Я просто хотел сказать, что, несмотря на то что она собирается возвращаться, я не уверен, что хочу этого. Я все думаю, стоит ли нам с ней продолжать отношения, и все такое. Ну, ты понимаешь…

– Пока не очень.

– Наверное, мне стоит объяснить тебе, если ты не торопишься…

– Я тороплюсь.

– Тогда, может быть, завтра?

Сегодня Катарина встречается с Лолой, завтра ужинает с Патриком, послезавтра у нее ночная смена, а днем они с Фредом собирались клеить модель какого-то сверхскоростного истребителя. Ну а в пятницу – в пятницу начальник службы спасения туристов в Ишгле уговорил ее взять отгул и везет их с детьми на все выходные в Вену – поглазеть на достопримечательности, объесться пирожными и познакомиться с его дочерью. В общем, ни минуты свободной.

Катарина смотрит на мужа долгим внимательным взглядом. «Забыть ли старую любовь и не грустить о ней?» – размышляет она знакомыми стихотворными строками. Наконец женщина принимает решение и медленно, словно боясь передумать и не позволить себе освободиться от старого панциря, сковывающего движения, говорит то, что уже давно хотела сказать: