Паутина вероятности - Алексей Колентьев

Я сел на постели, теперь уже большой для меня одного, и уставился в покрытый мелкой сеткой трещин бетонный пол подвала. Лампа не горела, наверху слышался приглушенный говор артельщиков. Нашарив на табурете часы, глянул на фосфоресцирующие цифры, стрелки показывали 16:30. Значит, спал ровно час. Раны на кистях затянулись удивительно быстро и почти не болели. Пошел в душ, умываясь, глянул на свое отражение в зеркале: землистого оттенка задубевшая кожа лица покрылась сеткой тонких, еще свежих багровых рубцов. Мешки под глазами, складки у уголков рта с плотно сжатыми тонкими губами и взгляд покрасневших, карих, почти черных глаз, который даже я сам уже с трудом выдерживал. Обычно в кино и книжках герой после переживаний вроде выпавших на мою долю получает бесплатный «бонус» в виде благородной седины и некую неизбывную печаль на чело. Ни того ни другого не было, разве что взгляд действительно стал чуть более тяжелым, чем раньше. Темная, горькая муть так и не оседала, продолжая жечь тоскливой, ноющей болью в груди. Вынув из ящика призеркальной тумбочки дедовскую бритву с подзаводом и скрутив ключ пружины до упора, я принялся бриться, снимая со щек двухнедельную щетину. Рутина помогает прийти в себя, когда происходит нечто, выбивающее из колеи, словно якорь, не дающий кораблю сдвинуться с места в сильный шторм. Боль не отпускала, не стала тише, не было предпосылок к примирению со сложившейся ситуацией. Просто я решил, что надо жить дальше, и раз уж так вышло, то снова буду воевать. В конце концов, это все, что у меня хорошо получается, даже с учетом допущенного промаха. Судьбе было угодно забрать часть меня, пощадив оставшееся. Зачем она это сделала, не понимаю, и вряд ли возможно простому вояке вроде меня постичь замысел богов. Идиот предположил бы, что Камень намеренно позволил Даше умереть, чтобы я, воспылав гневом, ринулся мстить сектантам и тем, кто за ними стоит. Но слишком много бессмысленных и жестоких смертей мне пришлось повидать раньше, чтобы не уподобляться идиотам. Бывает, что гибнут совершенно случайные люди – талантливые, веселые, красивые. Почему это происходит, какой в этих смертях есть тайный промысел, никто толком не может объяснить. Поэтому и я особо голову себе не забиваю: есть вещи, которые просто объективно происходят, и смысла в этом человеку не отыскать, можно только строить догадки. Но любая, даже самая правдоподобная версия не вернет мне любимого человека. Месть? Так даже если я и помогу одним чудакам победить других, облегчение опять же будет временным: девушку уже не вернешь. Сейчас нужно оберегать тех, кто остался, они в моих играх уж точно с краю. Я прижег кожу лица спиртом и привел себя в порядок. Собрался подняться наверх, но с лестницы послышались шаги, и в подвал, припадая на раненую ногу, спустился Лесник. Он сел на табурет возле дальней стены, и, опершись на трость, больше напоминавшую шишковатую дубину, молча смотрел на ровно застеленную кровать, нашу с его дочерью кровать. Затем надтреснутым голосом задал вопрос:

– Скажи, зять, шансов на спасение ведь не было?

Я подвинул второй табурет так, чтобы оказаться в круге света тусклой лампочки, оправленной в гнутый жестяной абажур, и, глядя в глаза Леснику, объективно, стараясь держаться только фактов, изложил детали операции.

– Трудно сказать, чего я не учел. Паукам был отправлен гонец, вроде как порешивший меня самолично. Лом – тертый урка, все купились. Обмануть он не мог, просто физически. Засаду устроил только один Ждущий-в-Темноте, другие пауки тоже напали бы разом. Мне говорили, что это их метод: быстро и эффективно уничтожить цель и так же быстро уйти. Знаю, что на войне правил нет, но есть случай и везение. Видимо, мое везение кончилось именно тогда, на поляне…

– Да кончай ты уже себя корить почем зря!

Лесник зло стукнул тростью в пол и, скривившись от боли в перевязанной руке, продолжил:

– Я не злюсь на тебя, Антон. Да, дочку я потерял, а вместе с ней и… Короче, не сказала она тебе, думала сюрприз сделать, ну, когда вместе к нам на заимку придете… – Слова давались старику нелегко, но я понял, что он хотел сообщить. – На втором месяце она была, так доктор наш сказал.

Новость ударила под дых, словно бревном. Многое можно пережить, но потеря слабой, еще не развившейся жизни, которая могла стать твоим продолжением, – это уже край. Свет словно померк, волна ярости затопила сознание, плеснула в глаза багровой пеленой и… Все прошло. Из глубины памяти поднялся голос инструктора. Егор Шубин был не только мастером всякого рода смертоубийств, но и много чего повидавшим на свете мужиком. Как-то раз мы вместе с ним вынули солдата из петли в гарнизонном сортире. Парнишка получил из дома письмо с извещением о смерти матери, единственного оставшегося у него близкого человека. Мать бойца застрелили на улице, когда она выходила из продуктового магазина с покупками. Бандиты затеяли перестрелку прямо на проезжей части, постреляли друг дружку и под раздачу еще троих случайных прохожих. Мать солдата получила пулю в голову и скончалась на месте. Солдата, только что прибывшего из «учебки» к нам в бригаду, домой на похороны, естественно, не отпустили, вот он и полез в петлю. Егор резал веревку, пока я держал солдата за ноги. Потом, когда мы вытащили парня на воздух, он сел на корточки рядом с бойцом и, пристально глядя ему в мутные от горя глаза, сказал то, что я потом не раз повторял другим и что теперь как заклинание твердил самому себе:

– Ты чего, паршивец, сбежать захотел?! Нашел, сука, чем мать осчастливить. В петлю сигануть – не велика заслуга. Она тебя за этим растила, чтоб ты над собой всякие пакости вытворял?! Смотри на меня, слушай и запоминай: жить надо не назло, а вопреки злу, которое с тобой случится, как бы паршиво ни было иногда просыпаться по утрам и делать обычную, рутинную работу. Тех, кто ушел, уже не вернуть, но можно прожить отпущенный тебе срок таким образом, чтобы им не было стыдно за то, как ты живешь и что делаешь. Ты попал в разведку, а мы не сдаемся, не отступаем и пленных не берем. Мать гордилась тобой, так не заставляй же ее краснеть за тебя и горевать оттого, что ее сын слабак. Теперь встал и марш в расположение. Решим вопрос с побывкой, не дрейфь, боец.

Парню тому Шубин организовал отпуск на десять суток и потом, вроде, все было у бойца благополучно. Я же запомнил речь инструктора на всю жизнь. Есть у меня такая привычка – запоминать полезную информацию, даже самую незначительную на первый взгляд. Вот, к примеру, речь капитана помогла мне ровно в десяти случаях, когда приходилось говорить с людьми, находившимися в пограничном состоянии, на грани нервного срыва. А теперь я мысленно повторял эти слова самому себе, и ярость вместе с болью отступили. Нельзя позволять врагу бить тебя в самое сердце. Мертвым лучше уже не станет, а вот живым нужны силы и ясная голова. Пусть даже и случилось такое горе, как потеря еще не рожденного ребенка вместе с любимой женщиной. Сорвись я сейчас в штопор, и враг уже победил. Причем подставлю я не только себя, но и тех, кто верит мне, следуя моим приказам, идет к черту в зубы, не спрашивая, почему тот или иной приказ звучит именно так, а не иначе. Справившись с наплывом эмоций, я сказал, с неимоверным усилием сохраняя спокойствие и ровный тон:

– Мне… тоже жаль… отец. Не сложилось у нас с тобой порадоваться вместе… втроем.

– Что делать будешь теперь?

Голос старика был тих и тосклив. Раны душевные мучили его так же сильно, как и телесные.

– Одному мне в их логово не пробиться, возьмут и раздавят еще загодя. Не знаю, думать надо, но времени в обрез. Зона гудит, все готовятся к большой сваре. Пройти к Обелиску одному нереально.

– А хлопцы твои неужто с тобой не пойдут?

– Не спрашивал. Да и сам посуди, Богдан: есть ли у меня право их просить идти на верную смерть? Двое – пацаны еще совсем, Михай все о невесте своей молдавской грезит, хочет деньжат прикопить и тю-тю из Зоны. Юрис один у нас как отрезанный ломоть, да только вдвоем нам эту акцию не осилить, против нас не урки с самопалами выйдут. Сектанты народ очень непростой, их даже вояки побаиваются, а с учетом союзников, то и вообще ловить нечего – ляжем все, но если пойдем обычным составом, есть шанс если не выжить, то выполнить задачу. Обратно вряд ли выберемся, вариантов отхода не вижу: там каждое здание – как крепость. Под землю соваться еще опаснее: там тоже крепко стерегут. Плюс я не знаю, где сейчас артефакт и как к нему подобраться.

Лесник невесело усмехнулся, потом поднялся и сказал в сторону дверного проема, повысив голос:

– Ну, слышали? Стесняется он вас просить, вон, даже целую теорию под это подвел.

В подвал спустились сразу все, даже Слон приковылял, и в помещении сразу стало тесно. Артельщики стояли плечом к плечу. Андрон и Денис смущались, жались к стенке, а вот Михай, Слон и Юрис смотрели с вызовом. Слон вышел вперед и сказал за всех:

– Ты, земляк, думай чего хочешь, но за нас решать не надо, все вроде взрослые уже, паспорта на руках имеем и водку в магазине нам продадут, если попросим. Ты за нас всегда свою шею подставлял, каждый, кто тут стоит, жизнью тебе хотя бы раз да обязан…