Мария Антуанетта - Елена Морозова

Неприязнь королевы к Рогану имела давние корни: в 1771 году кардинал при поддержке ненавистного королеве д'Эгийона получил место посла в Вене, на которое рассчитывал Бретейль, рекомендованный на этот пост Шуазелем еще до отставки последнего. Бонвиван и жуир, кардинал пришелся не по душе чопорной Марии Терезии, и только опасение навредить своей юной и неопытной в государственных делах дочери не позволило императрице потребовать от французского двора заменить посла. «Этот субъект нисколько не соответствует своему положению служителя церкви и посланника; при каждой встрече он дерзко источает злословие, не знает дела и не имеет к нему способностей», — жаловалась Мария Терезия Мерси. Но придворные, среди которых был замечен и князь Кауниц, устав от пуританской сдержанности двора вдовствующей императрицы, с удовольствием посещали разгульные пирушки и балы, устраиваемые французским послом поистине с королевским размахом.

Разгадав, несмотря на свое легкомыслие, двойную игру императрицы, отхватившей за спиной союзника изрядный кусок Польши, в письме, адресованном тогдашнему министру иностранных дел герцогу д'Эгийону, Роган позволил себе набросать иронический портрет Марии Терезии: одной рукой императрица утирала платочком слезы жалости к несчастной Польше, а другой сжимала меч, символизирующий готовность отстаивать приобретенные в сей стране территории. «Эта государыня, — писал Роган, — прославившаяся своей непроницаемостью, похоже, с легкостью умеет вызывать слезы, когда считает их для себя выгодными». Письмо это Эгийон показал Дюбарри, а та прочитала его вслух во время ужина в тесном кружке своих поклонников, оценивших юмор кардинала. Молва о письме и о насмешках Дюбарри дошла до ушей Марии Антуанетты, и она, исполнившись еще большим отвращением к фаворитке, возненавидела и незадачливого прелата. Естественно, что, став королем, Людовик XVI тотчас отозвал Рогана из Вены, отправив на его место Бретейля. Однако в 1777 году, держа данное ранее обещание, Людовик вынужден был назначить Рогана главным королевским раздатчиком милостыни, и королеве оставалось только презирать ненавистного кардинала.

Бриллиантовое ожерелье стоимостью в полтора миллиона ливров, исчезновение которого с течением времени обрастет невероятными подробностями; ожерелье, алмазным блеском высветившее бездны человеческой глупости, самонадеянности, легкомыслия, наглости, самовлюбленности… История о краже ожерелья — легкая, игривая, как стиль рококо, процесс по делу об ожерелье — словно ящик Пандоры, приговор — осуждение монархии и королевы. А для Марии Антуанетты — гром среди ясного неба и холодный страх, что уже ничего нельзя исправить.

Отдавая приказ арестовать кардинала, Бретейль был уверен, что у кардинала есть все основания для присвоения ожерелья. Роган хронически нуждался в деньгах, особенно после пожара в Саверне, любимом замке, восстановление которого обходилось очень дорого. Недешево стоило Рогану и содержание личного алхимика — авантюриста и шарлатана Джузеппе Бальзамо, прославившегося под именем графа Калиостро. А недавнее банкротство близкого родственника принца де Роган-Гемене и вовсе тяжким бременем легло на весь дом Роганов. Однако, выслушав рассказанную кардиналом историю, Бретейль про себя решил, что на кардинала нашло умопомрачение.

Умопомрачение Рогана именовалось Жанной де Ла Мотт. Она была дочерью обнищавшего барона де Сен-Реми, являвшегося прямым потомком одного из внебрачных сыновей Генриха II. Получив бумагу, заверенную королевским генеалогистом, что в ее жилах течет капля королевской крови, Жанна решила во что бы то ни стало завоевать себе место под солнцем — разбогатеть, вернуть родовой замок, расположенный в окрестностях городка Бар-сюр-Об, и обрести должность при дворе. Через маркизу де Буленвилье, взявшую под опеку знатную сиротку, в Страсбурге Жанна познакомилась с кардиналом Роганом и, умело играя на слабостях его высокопреосвященства, стала его любовницей. Очарованный кардинал составил протекцию супругу Жанны, жандармскому офицеру де Ла Мотту, и тот получил должность, благодаря которой сумел незаметно приписать себе графский титул, после чего супруга его начала именовать себя графиней де Ла Мотт. Когда кардинал уехал в Париж, Жанна отбыла следом. В Париже новоявленная графиня де Ла Мотт сняла квартиру на улице Невсен-Жиль, неподалеку от дворца Рогана и улицы Сен-Клод, где поселился Калиостро, и сняла крохотную комнатушку в Версале, рядом с дворцом — на всякий случай. Пользуясь возможностью свободно входить в парк и дворец, она изучила расположение королевских владений и вскоре убедительно рассказывала о том, как и где ее принимали при дворе. В разношерстном обществе, собиравшемся у нее в доме на улице Невсен-Жиль, Ла Мотт сыпала громкими именами и пересказывала свежие придворные сплетни, утверждая, что узнала их из первых уст.

Кое-каких успехов она достигла: удачно разыграв обморок в присутствии сострадательной принцессы Елизаветы, добилась годового содержания в полторы тысячи ливров. Но для Жанны эта сумма была ничтожной, ибо долгов у нее накопилось во много раз больше, а единственным источником дохода по-прежнему оставалась щедрость Рогана. Но кардинал сам испытывал финансовые затруднения, и ручеек его даяний постепенно обмелел. Источником непрерывных благодеяний могла стать королевская казна, которой, как считали многие, распоряжалась Мария Антуанетта. Решив войти в доверие к королеве или хотя бы стать вхожей в ее кружок, Ла Мотт попыталась очаровать Полиньяк и написала ей письмо; Полиньяк оставила письмо без ответа — возможно, почувствовав в неизвестно откуда взявшейся графине конкурентку. Жанна попробовала попасть на глаза королеве, но и здесь ее ждала неудача: постоянно окруженная близкими друзьями, королева появлялась лишь на публичных обедах, а потом скрывалась либо в потайных дворцовых покоях, либо устремлялась в свое личное царство Трианон. Во время беременности ее величество и вовсе не посещала общественных мест, где ей можно было бы вручить прошение. Тогда Ла Мотт решила выдать себя за новую близкую подругу ее величества. Якобы Мария Антуанетта прониклась состраданием к особе королевской крови, оказавшейся в затруднительном положении, но, пока она не сумеет убедить короля помочь графине де Ла Мотт и признать ее принцессой королевского дома, дружба их должна оставаться тайной.

Жанне поверили: Мария Антуанетта могла приблизить к себе особу, подобную графине де Ла Мотт, ведь той нельзя было отказать ни в остроумии, ни в умении развлечь общество. Поверил Ла Мотт и кардинал, тем более что сам он давно, но безуспешно стремился добиться благосклонности ее величества. Снедаемый честолюбием, кардинал-епископ Страсбургский искренне не понимал, почему королева, среди приближенных которой числилось немало его ровесников, отказывает в расположении именно ему. В 1778 году он крестил ее дочь Мадам Руаяль, в 1781-м — дофина, а его знатность позволяла ему занять высокую государственную должность. Сей пятидесятилетний, но все еще стройный, с юношеским румянцем кардинал лелеял мечту завоевать симпатии королевы не только как государственный муж, но и как мужчина. Зная об этой слабости кардинала, графиня де Ла Мотт-Валуа, как она теперь себя величала, стала намекать на свою крепнущую дружбу с королевой и готовность примирить прелата с ее величеством. В конце концов она убедила Рогана написать королеве покаянное письмо и взялась тайно передать его. Ответ пришел неожиданно быстро — такой, о каком кардинал мог только мечтать: в письме, продиктованном Ла Мотт и написанном рукой ее любовника Рето де Виллета, королева сообщала, что прощает кардиналу его былые промахи. Письма «от королевы» стали приходить чаще, причем во многих Мария Антуанетта просила кардинала ссудить ей небольшие суммы — то пять, то десять тысяч, а однажды даже 50 тысяч ливров на дела благотворительности. Подобные просьбы Рогана не удивляли — ни для кого не было секретом, что королева часто проигрывала крупные суммы и, не имея в достатке наличности, делала долги.