Исторические портреты - Александр Борисович Широкорад

17 июля к ней приехал «царь» Дмитрий. Встреча двух расстриг была очень хорошо отрежиссирована. Она состоялась на поле, где собралось несколько тысяч людей. Обливаясь слезами на большой дороге (Ярославском шоссе), «мать» и «сын» бросились в объятия друг друга. Затем сладкая парочка отправилась в шатёр, где некоторое время они беседовали наедине. Выйдя из шатра, «царица» села в карету и медленно поехала к Москве. Её «сын» шёл пешком рядом с каретой. Ночь они провели в путевом дворце у самых стен столицы.

На следующий день состоялся торжественный въезд в Москву. Теперь царь ехал верхом рядом с каретой матери. Над Москвой непрерывно гудели колокола. Прибыв в Кремль, мать и сын отправились на службу в Успенский собор.

Местожительством царицы был определён Воскресенский монастырь, куда нежный «сын» каждый день наносил визит. В день приезда «матери» Лжедмитрий назначил срок коронации — 30 июля.

И действительно, коронация состоялась в срок. По обычаю русских царей царский дворец был разукрашен, а путь через площадь в Успенский собор устлан золототканым бархатом. В соборе возле алтаря Отрепьев повторил заученную речь о своём чудесном спасении. Патриарх Игнатий надел на голову самозванца венец Ивана Грозного, бояре поднесли скипетр и державу. Чтобы ещё раз подчеркнуть своё родство, Отрепьев приказал короновать себя ещё один раз у гроба «предков» в Архангельском соборе. Облобызав надгробия всех великих князей, самозванец вышел в придел, где находились могилы Ивана Грозного и Фёдора. Там его ждал архиепископ Архангельского собора Арсений. Он возложил на голову самозванца шапку Мономаха. При выходе из собора бояре осыпали нового царя золотыми монетами.

По обычаю после коронации приближённых царя ожидали награды. Естественно, прежде всего были награждены поляки и верные самозванцу русские худородные дворяне типа Басманова. Кое-что получили и бояре. Фёдор Мстиславский получил вотчину в Венёве, прощённый Василий Шуйский — волость Чаронду, Богдану Бельскому вернули все его старые вотчины, конфискованные Борисом Годуновым.

Особое внимание самозванец уделил своим «родственникам». Так, Михаил Нагой получил боярство, чин конюшего и большие подмосковные вотчины Годуновых. Но больше всех получили Романовы. Скромный инок Филарет возведён в сан ростовского митрополита.

После коронации самозванцу настал черёд платить самым большим кредиторам — польскому королю и Юрию Мнишеку.

Но самоуверенный авантюрист не терял присутствия духа. Мало того, он первым из русских правителей принял императорский титул. Теперь в официальных обращениях Отрепьев именовал себя так: «Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь Цесарь», или «Мы, непобедимейший монарх божьей милостью император и великий князь всея России и многих земель государь и царь самодержец и прочая, и прочая, и прочая». Увы, самозванный император не мог по-латыни написать свой титул без грамматических ошибок.

Узнав о воцарении Дмитрия, польский король Сигизмунд поспешил отправить в Москву велижского старосту Александра Гонсевского. Официально акция Гонсевского представлялась визитом вежливости. Сигизмунд приветствовал Дмитрия по случаю его воцарения и приглашал его на свою свадьбу с эрцгерцогиней Констанцией. Но, очевидно, для такого заурядного поручения король не избрал бы одного из своих лучших воевод. Гонсевский должен был поднять вопрос о передаче обещанных королю русских земель и о совместной войне со Швецией. В королевской канцелярии даже подготовили текст письма «шведскому узурпатору Карлу» от великого князя московского Дмитрия. (Сигизмунд явно, не был лишён чувства юмора!)

Принять требования короля для самозванца означало подписать самому себе смертный договор. Передача Польше русских земель неизбежно привела бы к перевороту в Москве. К войне со Швецией Россия была не готова. Шведские войска отличались хорошим вооружением и прекрасной выучкой, поэтому шансы на победу были невелики. И, наконец, целью войны для Сигизмунда было свержение с престола короля Карла IX и объединение двух государств под властью короля Сигизмунда. Понятно, что появление польско-шведского государства, «от можа до можа» (от Чёрного моря до Северного Ледовитого океана), эдакой сверхдержавы XVII века, стало бы величайшей опасностью для России.

Но поляки явно не на того напали. Гришка решил обыграть всех: и Сигизмунда, и польских панов, и даже римского папу.

Для начала Дмитрий придрался к титулу в королевской грамоте. Гришке принципиально не хотелось числиться великим князем московским, а хотелось писаться не менее чем «императором» и «непобедимым Цесарем». Гонсевский от такого поворота буквально обалдел и демонстративно раскланялся.

Я воздержусь от подробного описания дипломатических нюансов польско-русских отношений. Скажу лишь, что Сигизмунд и Дмитрий пытались надуть друг друга на уровне мошенников-рецидивистов. Так, Сигизмунд начал шантажировать Дмитрия, что-де Борис Годунов жив и скрывается в Англии, и обещал помощь в борьбе с «Годуновым». Хитрый Гришка отвечал королю: «Хотя мы нимало не сомневаемся в смерти Бориса Годунова и потому не боимся с этой стороны никакой опасности, однако с благодарностию принимаем предостережение королевское, потому что всякий знак его расположения для нас приятен».

В свою очередь, Дмитрий вступил в связь с панами, учинившими очередной рокош в Речи Посполитой. Возглавил движение пан Зебржидовский, который покровительствовал Гришке во время пребывания его в Польше. Бунтовщики распространяли слухи, что царь Дмитрий шлёт им на помощь большое войско под командованием Василия Шуйского. До посылки войска дело не дошло, но Гришка получил сильный козырь в переговорах с Сигизмундом III.

16 мая 1605 года папой стал Павел V, Камилл Боргезе. Его предшественник, Климент VIII, предусмотрительно оставил без ответа второе письмо Дмитрия от 30 июля 1604 года, где претендент по-прежнему настаивал на своей преданности папскому престолу, точнее указывал на вознаграждение, которое ожидал получить. Читая депешу Рангони от 2 июля 1605 года о событиях в Москве, Павел V вдруг воспрянул духом. С 4 августа папские грамоты летели в Польшу к польскому королю, к кардиналу Мациевскому, к самому Мнишеку, заклиная их воспользоваться ниспосылаемым свыше случаем. Римскому папе казалось, что уния уже торжественно провозглашена в Москве, и он готовился к отправлению своего легата. А пока, в ожидании, он с таким нетерпением торопил отъезд графа Рангони, что нунций, не имея возможности так скоро снарядить племянника в дальний путь, решился послать вперёд одного из его секретарей, Луиджи Пратиссоли, который при случае должен был просить посредничества Дмитрия для доставки польскому нунцию кардинальской шапки, давно ожидаемой им. Рим не мог бы отказать новообращённому, который вёл за собой в лоно церкви миллионы людей!

Но Пратиссоли не удалось в Москве даже начать разговор об унии. 15 ноября 1605 года ему пришлось отправиться обратно в Краков с письмом Дмитрия к нунцию. В письме царь просил представителя папы исходатайствовать для него в Кракове и Риме разрешение Марине в день её