Национальная Россия: наши задачи - Иван Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В революционной России господа «февралисты» пошли еще дальше: в марте 1917 года, на революционных радостях и в знак братского умиления – они освободили из тюрем всех уголовных и дали им право голоса, о чем не без негодования и не без презрения свидетельствует начальник Всероссийского Уголовного Розыска, умный и даровитый Аркадий Францевич Кошко (ныне покойный). Ну, что же, тюрьма – хорошая школа жизни; и «невинные страдальцы» (мошенники, грабители и убийцы) имели полное основание войти в радость февральского, а потом октябрьского режима и проявить свою «гражданственность»… И действительно: проявили!
«Обидели» только сумасшедших и обошли детскую…
Забыли дать свободу помешанным. Или, по крайней мере произвести революционную проверку и демократическую чистку среди них, чтобы оставить вне голосования одних буйных и идиотов… – Помилуйте, среди душевнобольных так много добрых и даровитых людей! Душевнобольными были поэт Батюшков, благороднейший Глеб Успенский, даровитый Гаршин, гениальный Врубель, поэт Кёльдерлин, романтик Шуман и столь популярный среди мистических дам стихописатель Райнер Мария Рильке… Да, наконец, сам Дмитрий Иванович Писарев, нигилистические заслуги коего общепризнанны и воспеты даже в энциклопедических словарях, – сидел в сумасшедшем доме, потому что вообразил себя «богом»… (факт!). Как же можно лишать сумасшедших права голоса – огульно?
Да и детей не следовало бы обижать: у них души чистые, доверчивые и добрые; они наверное стали бы голосовать за «справедливость» – все: галчата, волчата, пыжики, рыжики и все остальные…
К сожалению, надо признать, что это тяготение к расширению голосующего кадра считается у фанатиков формальной демократии сущим проявлением «демократичности» или прямо ее критерием: чем большее количество людей имеет право голоса, тем «демократичнее» данный режим… Ибо они исходят из ложного воззрения, будто человек «воистину» участвует в государственной жизни тогда и именно тем, что от времени до времени всовывает в государственную «урну» установленный билетик, чтобы высказаться по вопросу, в котором он мало или ничего не понимает и выдать свое личное, классовое или партийное вожделение за всенародную и государственную пользу…
О политической порочности и слепоте
Когда наблюдаешь из года в год политическую жизнь в формальных демократиях запада, то изумляешься тому, до какой степени здесь начало количества подавило и вытеснило требования качественности. Откуда эта уверенность, что государственное дело настолько элементарно, просто, общедоступно и легкопостижимо, что для него не требуется никаких квалификаций, ни умственных, ни нравственных, ни политических? Сапожник долго учится сапожному делу, в политике политическая подготовка якобы не нужна. Горшечник без умения ничего не стоит; а в государственных делах якобы понимает первый встречный, достигший двадцати лет и явно не буйствующий в сумасшествии, хотя бы его политическая компетентность равнялась нулю. Посмотрите, какую аналитическую силу суждения развивает рабочий из электрической мастерской, когда ему надо установить, почему у вас «перегорала пробка»; он созерцает всю вашу квартиру; прослеживает путь проводов; мысленно, а потом и технически изолирует каждый выключатель и каждую лампу… И добивается своего. Он этому учился. Он владеет своим предметом. Он понимает, знает, судит и ответственно служит. А государственное дело бесконечно сложнее; политика бесконечно ответственнее и горизонт здесь необходим совсем не квартирного масштаба…
И вдруг оказывается, что государство есть дело улицы. Подобно тому, как по улице всякий может ходить, всем позволено, все для этого хороши, так и в политике – качества не нужно. Тут никакой «компетентности» не надо; ни анализа, ни синтеза, ни сведений, ни понимания, ни ответственности; «ходи» – и все тут. Впрочем, и это иллюзия, ибо цивилизация на каждом ходу напоминает нам, что ходить по улице есть целое искусство, а то как раз окажешься в больнице или в морге. Но судить в политике – выбирать, избираться, примыкать к партиям, требовать, сговариваться, в выгодную минуту промолчать, в другую минуту солгать, нырнуть, угодить и пролезть – это все доступно всякому, это дано всем «от природы»; для этого ни качества, ни квалификации не требуется.
И вот политика, безразличная к качеству людей, качественно снижается, и начинается государственное разложение.
Подумать только: согласно догмату формальной демократии право голоса должно неотъемлемо принадлежать всем, кто прожил на свете необходимое число лет, кто не попал в сумасшедший дом и кто не осужден за тяжкое уголовное преступление с лишением прав. Все компетентны в делах справедливости, свободы, хозяйства, техники, семьи, школы, академии, церкви, суда, армии и национального спасения…
Неужели все? Конечно все!! Сомневаться в этом могут только «враги демократии», «реакционеры», «фашисты», «тоталитаристы» и прочие «подозрительные» или «отверженные» люди.
Допустим, что это так, и сделаем выводы. Причислим к честным и компетентным гражданам и остальных. Вот они: все непойманные воры, пройдохи-спекулянты, заведомые интернационалисты, дезертиры, продажные изменники родины, внезапно исчезающие дипломаты, детопокупатели, растлители, пьяницы, курители опиума, рабы кокаина, содержатели и содержательницы публичных домов, профессиональные контрабандисты, гангстеры, апаши, сутенеры, шулера, сводники и сводни, конокрады, ростовщики, политические и неполитические заговорщики всех сортов и калибров, взяточники, аморальные проныры…
Словом, все то нравственное гнилье, все те общественные подонки, которые все вместе образуют политическую чернь. Эта та самая городская чернь, которую Карлейль потрясающе изобразил в своей «Истории французской революции»; та самая чернь, которая, растерзав тело мадам Ламбаль, целый день носила по городу на шесте ее половые органы; та самая чернь, которую в Англии художественно обрисовал Шекспир (в Исторических Хрониках), а в русской революции закрепили с таким мастерством Шмелев и Коровин (в книге о Шаляпине). В подвалах Чеки я часами слушал взволнованные излияния этой черни, всех этих «анархистов-комбинаторов», жутких полуматросов, выпущенных Керенским из тюрем свирепых убийц, спившихся полуинтеллигентов, садистов, пройдох, примкнувших к коммунистам и уже у них проворовавшихся… Излияния, в коих правда и ложь, гнусное хвастовство и неправдоподобный цинизм смешивались в отвратительное единство. Я запомнил на всю жизнь программный гимн первых лет: «Бога нет, царя не надо, мы урядника убьем, податей платить не будем и в солдаты не пойдем»… Таковы были все эти «зеленые», «махновцы», и вся прочая разбойная «атаманщина», показавшая себя в 1917–1921 годах в России…
А в будущей России, на основаниях «всеобщего и равного» голосования к ним присоединятся – чекисты-энкаведисты-смершники, профессиональные доносчики, изолгавшиеся советские карьеристы, активные безбожники, коменданты концлагерей, разрыватели могил (в погоне за золотыми зубами), ограбители трупов, продавцы котлет из человеческого мяса (1921–1932—1933), «бывшие» урки, пронырливые «иерочекисты», наемные шпионы иностранных держав и все прочие погубители России.
Формальная демократия никогда не посмеет лишить их права голоса. Все они будут признаны «полноправными» гражданами, «высококомпетентными» в деле спасения России, воспитателями русского народа. Тем более будут признаны избирательные права за теми, кого следует отнести не к черни, а к массе политических слепцов! Люди, не разумеющие смысла свободы, долга, служения и ответственности; люди, решительно не понимающие государства, его жизни и его интересов; люди, не знающие русского прошлого и не могущие разуметь исторические задачи России; люди с горизонтом деревушки, шалаша, советской землянки, сакли, чума, юрты… Куда поведут они, слепые, нашу страну, если не в разложение и не в яму? Правда, со слепого не взыщешь, но не безумно ли доверять ему водительство?
Все это отнюдь не означает, что людей политически-порочных и политически слепых надо «лишать всех правь»… Но это означает, что предоставляемые им публичные права должны быть соразмерны их государственному горизонту и их политической силе суждения. Публичные права суть права, дарующие человеку участие в решениях государства и в созидании и осуществлении его власти. Нелепо давать «права власти» – людям порочным и слепым, нелепо и гибельно. Нелепо провозглашать такую свободу, которая развязывает в государстве порочные и слепые силы, нелепо и гибельно. То, что здесь необходимо и спасительно, – это не «лишение всех прав», не превращение человека в «раба», или в «вещь», а ограничение его публичной дееспособности, такое ограничение, которое соответствует его духовной дефективности и в то же время урезает силу его порочного или слепого духа.