Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

Услыхав из уст Лаврентьева любимое присловье председателя, все дружно засмеялись: «Такова! Такова!»

— Что в силах человеческих, все; думаю, сделаем, — закончил он. — А сил не хватит — партия поможет их найти.

— Вот верно сказал, товарищ Лаврентьев! — Дарья Васильевна пожала руку. Но пожатия руки ей показалось, видимо, мало. Она обняла Лаврентьева и трижды, как на пасху бывало, по старому русскому обычаю, расцеловалась с ним со щеки на щеку, под бурное одобрение, под смех, под аплодисменты всего собрания.

Потом молодежь подхватила скамьи, стулья, сдвинула их к стенам, середина зала опустела. Лаврентьев забился в угол, как некогда на студенческих балах. Он видел: все пошло в пляс под звуки баяна. Дарья Васильевна притопывала с завмагом, Елизавета Степановна резво кружилась с Ильей Носовым, который подстриг свою цыганскую бороду, надел суконный костюм и сразу приобрел горделивую осанку, Ирина Аркадьевна плавно плыла с председателем сельсовета. О молодежи и говорить нечего. Дед Савельич хотел было пересечь зал к выходу, но его затискали, затолкали, и он, бранясь и защищаясь руками от налетающих пар, беспомощно путался на середине.

Рядом с Лаврентьевым присел на свободный стул Антон Иванович.

— Не рано ли, Дементьевич, о трубах с народом заговорил?

— Рано ли, поздно ли — все равно говорить надо. Я о них целый месяц говорю, тянете что–то, товарищи правленцы.

— Понимаешь, Дементьевич, заплыл дренаж перед войной…

— Но то был фашинник. А будут прочные трубы. Сто лет продержаться могут. И вообще, не понимаю, вы же со мной согласились. На попятный теперь, что ли?

— Согласились, это верно. Только боязно: вдруг зря деньги ухлопаем. Да и нету их у нас, денег–то.

— Но в совхозе, как мне известно, не зря ухлопали.

— В совхозе! У них земли повыше наших, посуше. Совхозные паводка не знают, и деньгу им государство дает. Такое дело…

Антон Иванович ушел. Его место возле Лаврентьева занял колхозник из полеводческой бригады Евстигнеев, принялся расспрашивать о мелиорации. К Евстигнееву присоединился помощник Носова конюх Маштаков. Еще подошли колхозники, сдвинули ближе стулья, образовался тесный кружок.

— Возможное это дело? — спросил Лаврентьев.

— А почему невозможное? — ответил Евстигнеев. — Не такие мы маломощники, чтобы его не поднять. Подымем. Надоели, Петр Дементьевич, недороды. Не то время, чтобы с хлеба на квас перебиваться. Желаем круто идти вперед. Там про финансы кто–то сказал… Добудем финансы. Главное — чтоб цель ясная определилась и выход из прорыва. Цель есть, путь намечен — человек в полный шаг по этому пути к цели пойдет. Известное дело.

Подошел к Лаврентьеву и Карп Гурьевич.

— Скачем тут, Петр Дементьевич, — он утер вспотевшую лысину, хитро глянул из–под бровей, — а дед–мороз по домам с мешком ходит. Помните поди такого деда?

— Деда–мороза? Помню. — Лаврентьев никак не ждал подобного разговора от серьезного, рассудительного старика. В памяти его возникло детство и те простенькие, но дорогие сердцу материнские и отцовские дары, которые он первым январским утром находил у себя под подушкой. — Да, бродит дедка, бродит работяга! — поддакнул он в тон Карпу Гурьевичу.

— Бродит, бродит! — Карп Гурьевич кивнул головой и снова хитро глянул из–под бровей.

— Петр Дементьевич! — крикнула Ася. — Вы сегодня неуловимы. Опять пропали! Ищу, ищу… Приглашайте меня на танец.

— Какой я танцор!..

Он и в самом деле был неважный танцор, Наташа с трудом обучила его нескольким па, и, кроме того, он опасался, как бы его не подвела больная рука. Но Ася и слушать ничего не хотела, втащила в толчею, никакие па тут почти были не нужны, а руку его — это Лаврентьев сразу почувствовал — бережно и предупредительно поддерживала сама девушка. Он с благодарностью взглянул в ее радостные глаза, и ему захотелось танцевать на колхозном балу хоть до утра.

Утро уже было близко. Лаврентьев не стал злоупотреблять вниманием Аси — не обязана же она только с ним и проводить время, — тихонько вместе с Елизаветой Степановной выбрался из зала, подал ей ее великолепную шубу, под руку проводил до дому и зашагал к себе, на все село насвистывая что–то чрезвычайно бодрое. Как за несколько часов может измениться настроение человека! В эти часы произошло крайне важное событие, в эти часы Лаврентьев почувствовал, что в колхозе, недавно еще таком чужом, он принят не только отдельными людьми, а всем большим коллективом, коллективом требовательным, не легко принимающим в свою среду нового человека. И еще почувствовал он, что нужен этим людям не только в будни, но и в праздник.

Ощущение этого глубоко взволновало Лаврентьева, взволновало по–хорошему, радостно. Он шел легко, полной грудью вдыхая морозный воздух. Кругом все казалось ему каким–то величественным и огромным. Величественная ночь — порог Нового года, огромный свод звездного неба, будто исколотого острой золотой иглой, подчеркнуто отчетливая тишина… И в этой тишине угадывались начала больших, значительных дел; именно больших и значительных, потому что вместе с такими людьми, в семью которых вошел он, Лаврентьев, сегодня хотелось думать лишь о чем–то очень значительном.

Теплые, светлые мысли возникали о них, об этих людях, сдержанных, дружелюбных, богатых душевными силами. Тепло подумалось и о Людмиле Кирилловне. Где, кстати, она сейчас, как и с кем встретила новогодний праздник? На комсомольском балу ее не было видно.

Если бы Лаврентьев знал, где и с кем проводила праздничную ночь Людмила Кирилловна, он бы, пожалуй, изменил своим суровым правилам и постучался в двери больницы.

Людмила Кирилловна еще днем получила приглашение на бал: билет, отпечатанный Асей, ей принесли комсомолки. Она обрадовалась приглашению; можно будет посидеть среди воскресенцев отнюдь не в качестве врача, шутливо поспорить с Антоном Ивановичем, поговорить с Дарьей Васильевной, с которой Людмила Кирилловна привыкла советоваться по поводу всех своих начинаний, и, наконец, просто потанцевать — вспомнить зеленую юность.

Вечером, закончив дела в амбулатории и в больнице, она занялась сборами. Шипел примус, калился утюг, гладились платья, примеривались перед зеркалом. Окончательный выбор пал на любимое: — длинное, синее в белый горошек, отделанное по подолу и у ворота тонкими кружевами. Меж этих кружев на грудь, на матовую кожу лег кулон из топазов. Людмила Кирилловна загляделась в зеркало, — давно она не видела себя такой молодой и привлекательной. С некоторым вызовом подумала о Лаврентьеве: неужели и нынче он будет с ней таким же, как всегда?

Близко к полуночи она, нарядная, возбужденная, торопливо шагала в туфельках по снегу, — хотела на минутку забежать в больницу, сказать фельдшеру Зотовой и санитарке Дусе, что часа в три их сменит и они тоже смогут побыть на колхозном празднике. Своих верных помощниц она застала в женской палате. Там лежали бабушка Павла Дремова, Устинья, с опасным нагноением ладони — уколола рыбьей костью, и доярка из совхоза Маша Климкова, с переломом ноги.

Людмила Кирилловна остановилась в дверях. Семилинейная лампа в палате светила тускло, но Устинья, или, как ее все звали, баба Устя, бодрая старушонка, ухитрилась заметить и необычную прическу Людмилы Кирилловны, едва прикрытую белой пуховой косынкой, и платье, видное из–под пальто, — запричитала:

— Ах, красавица, ах, королевна какая! Да покажись нам, бедолажным, порадуй горемычных.

Старушка была въедливая, напористая. Пришлось и косынку снять и пальто распахнуть.

— Под венец только! — порешила бабка Устя. Климкова звонко рассмеялась. На смех, на шум, кутаясь в серый байковый халат, пришел из соседней палаты единственный ее обитатель — заскучавший плотник Банкин, которому недавно удалили камень из печени. Встал в дверях.

— Не бойся, не съедим, — подбодрила его бабка. — Заходи, Троша, гулять будем. Новый год–то мимо нас думает проскочить. Не проскочит, за полу ухватим. — Бабка хитро посматривала на всех, старалась бодрить и веселить своих сотоварищей, так не вовремя угодивших в больницу. — Что мы, не люди? Микстуркой чокнемся, порошочками закусим.

И не хватило у врача сил уйти на праздник, покинув своих пациентов в сумрачной палате. Людмила Кирилловна сняла пальто, послала тетку Дусю к себе домой за бутылкой вишневой наливки, вместе с Зотовой накрыла круглый стол, разыскала в кухне чашки, вилки.

Как ни странно, и в больнице в эту ночь было весело. Немножко выпили, закусили; Банкин рассказывал смешные истории с ведьмами и домовыми, бабка Устя скрипучим голосом пела частушки средней скромности.

Незаметно бежали часы. За Людмилой Кирилловной дважды приходили из школы девушки, посланные первый раз Асей, второй раз Антоном Ивановичем, но Людмила Кирилловна осталась с больными. И когда Лаврентьев шагал по улице мимо больницы, в одной из ее палат еще веселились. Он этого даже и предположить не мог. Он был уверен в том, что Людмила Кирилловна одиноко коротает время у себя дома или, скорее всего, уже спит. Переполненный радостными чувствами, взволнованный, он пожалел ее и тут же о ней позабыл. Легкие ноги вынесли его за село, на подъем к усадьбе; дорогу ему внезапно пересек заяц. Лаврентьев свистнул на косого и засмеялся, даже не ведая чему.