Армагеддон был вчера - Генри Олди

Тоска заедала меня, и раннее утро за окном было мутным, гнусно-заплесневелым, будто Дед Мороз спрятал эту зиму в сундук на долгие годы, где зиму побила моль, истерзала, выгрызла целые клочья, а теперь зиму выдали нам на остаточное глумление… хотелось чаю, горячего чаю, но еще больше хотелось проснуться в смятых простынях, ощутить стылость уходящего кошмара — и улыбнуться вслед белыми губами, выдохнуть с облегчением, проталкивая слова поршнем сквозь заиндевевшее горло…

Я даже не сразу понял, что в дверь звонят.

Заливисто так, соловьиным посвистом.

Вскочив и уронив стул, я опрометью кинулся к дверям. Так мальчонка, запертый дома ушедшей на базар мамашей, бросается навстречу — эй, мамаша, зар-раза, ты куда меня заперла?! Ты куда ушла, мамаша, на кого ты меня, сиротинушку…

— Кто там? — машинальный вопрос, вопрос-рефлекс, отработанный годами.

—Мы.

— Мы?! — переспрашиваю я, чувствуя себя персонажем из старого глупого анекдота про наркомана. — Какие такие мы?

Ну не мог, не мог этот сиплый бас принадлежать моему замечательному кентавру! Режьте меня на части, заплетайте вокруг стерженьков, перья сизые вставляйте по самые гланды — никак не мог! Но звонок-то правильный?.. или нет? Как там Фол свистел? Тирьям-пам-па-папам… а может, папам-пам?

— Дядько Йор вже дома? — осведомляются снаружи на чудовищном «суржике».

— Не… нет его. Еще нет.

Если требуемый дядько Йор — псих Ерпалыч, он же Молитвин Иероним Павлович, он же беглый сотрудник НИИПриМа, то я сказал правду.

— А якщо пошукаты? — бас раздраженно скрежещет и добавляет после томительной паузы: — Ты, хлопче, одчиныв бы, а? Мы ж тебя не знаем, не ровен час, дверь вышибем и за вихры…

Чувствовалось, что это не пустая угроза.

— А ты… вы… собственно, с кем имею честь?! — задаю я сакраментальный вопрос, внутренне сжимаясь в страхе за судьбу своих вихров.

Уж больно многим их за последние дни потрепать хотелось.

— Матюгальники мы, — со всей наивозможной степенностью ответствует бас, доверху заполняя подъезд обертонами. — Валько-матюгальник со Второй Песочной. Нас дядько Йор на сегодня кликали, бомжа-счезня у Руденок гонять. Та ты одчиняешь чи глазки строишь, йолоп хренов?!

— Тут сейчас Фол вернется, — сообщаю я на всякий случай, чувствуя себя пацаном, стращающим ворога лютого призраком старшего брата. — Ты Фола знаешь? Он, между прочим, за хлебом поехал… одно колесо здесь, другое — там. Понял?

— За хлебом — то славно. Утомлюсь, тебя лупцуючи, а ось и хлебушек! Не казав, он черного привезет чи батончиков? Страсть люблю черный, с сальцем, с часнычком…

Я плюю на конспирацию и начинаю «одчинять».

Валько-матюгальник со Второй Песочной оказался тщедушным мужичонкой в ватнике. Ниже меня на полголовы. Такому не чужие вихры трепать, а законную супружницу умасливать, дабы трешку на пиво выдала. Впрочем, кроличий треух сидел на макушке Валька с достоинством боярской шапки («горлатная» — пришло на ум полузабытое словцо), а клочья ваты, обильно торчавшие из прорех, превращали телогрейку в подобие царской мантии.

Горностай вульгарис.

А если учесть, что Вальково «мы» звучало истинно по-королевски… «Мы, Валько XIV, Матюгальник всея Срани Дальней, Ближней и Средней, милостиво повелеваем — ржаного нам хлебушка, и побольше!..»

Отодвинув меня в сторону, гость прошествовал в коридор и перво-наперво огляделся.

— А не брешешь, хлопче? — неласково буркнул он, шмыгая красным от холода носом.

На кончике носа висела и все не хотела падать здоровенная капля.

— Насчет чего? — я мало-помалу обретал уверенность.

Да такого заморыша соплей перешибешь, это вам не с архарами рукоприкладствовать! Может быть, я все-таки главный герой? Просто мне об этом сказать забыли?

— Насчет дядька Йора. Ей-Богу, брешешь… Эй, дядько, ты здеся? Вернулся? Хоронишься, да?!

Я взял Валька за круты плечи и попытался развернуть к двери передом, а ко мне, так сказать, задом. Куда там! Он даже не шелохнулся, словно я двигал не его, а битком набитый комод.

— Не, не сбрехал, — сообщил матюгальник со странным удовлетворением, к которому примешивалась изрядная доля душевного расстройства: дикая, удивительная смесь, о которой впору стихи писать. — Нема-таки дядька. А ты, хлопче, стало быть, той самый пьяндыжка, шо дребедень всяку сочиняешь… нам эти, колесатые, про тебя сказывали. Лады, лады… Будем собираться, благословясь! Мулетка готова?

Видимо, по лицу моему было ясно видно, что я думаю относительно боеготовности загадочной «мулетки», ибо Валько соизволил добавить:

— Ну, оберег! Нам счезня без мулетки гонять несподручно… Ох, ты-таки йолоп, хлопче, — даром что колесатые за тебя горой… Плетень, плетень новый где?!

В слове «плетень» Валько делал ударение на первом слоге, и я начал кое-что понимать. Мотнувшись в комнату, я уцепил с пола красоту свою нетленную, в пять проводков с грусть-тоскою пополам; а заодно и связку оперенных электродов прихватил.

— Это? — злорадство просто текло из всех моих пор, когда я протягивал сокровища вредному матюгальнику. — Как мулетка, сойдет? Электродиков не желаете-с?! Свеженьких, с пылу, с жару?!

Он не отозвался на подначку.

Он вообще застыл соляным столбом, уставясь на сунутый ему под нос «плетень».

— Сам робыв? — наконец прохрипел Валько. Такой хрип я слышал лишь однажды: есть у меня пластинка с джазовым квартетом, так там бас-саксофон на субтоне шалит. — Не, ты не молчи, хлопче, ты колись: сам? Чи дядько Йор пособляв?!

— Сам, сам. — Я сбегал на кухню, нацедил водички в чашку с отбитой ручкой и притащил Вальку: поправляться. — Самей некуда.

Странные дела: на этой кухне у Ерпалыча было аж две жертвенные горелки! Похоже, плиту на спецзаказ делали. И в красном углу, на аккуратненькой полочке, рядом со свечками лежали три колоды одноразовых иконок. Две нераспечатанных и одна пустая на треть. Впрочем, удивляться я уже разучился.

Чашка была выхлебана матюгальником, что называется, «в единый дых».

— Ну, хлопче… ну, мастак!.. А колесатые, стервь их душу, брехали — пьяндыжка, мол, белоручка, долго дрючить придется… А дроты оставь, оставь! Неча бомжа-счезня дротами наскрозь пырять — сильно озлобиться может. Там в хате ремонту тыщ на пять — хрена нам его, гада, по-лишнему злобить?!

— Хрена, — грустно согласился я.

— Дык шо, йдэмо? Подмогнешь, раз мастак… Мулетка — она, ежели кручельник поруч, шибче варит! Тут близенько, через дорогу…