Бумеранг судьбы - Татьяна де Росней

Когда я пришел, они с Режин ужинали, сидя перед телевизором. Смотрели новости. Диктор как раз что-то рассказывал о грядущих выборах в США. Что-то об этом высоком поджаром кандидате в президенты, почти что моем ровеснике, которого люди называли черным Кеннеди. Отец смотрел телевизор молча, он выглядел усталым. Есть ему не хотелось, но горку таблеток так или иначе нужно было принять. Режин шепнула мне, что через неделю мой отец ложится в больницу.

– У него сейчас тяжелый период, – добавила она, с удрученным видом качая головой.

Когда с ужином было покончено, Режин ушла в другую комнату, чтобы позвонить подруге. А я объявил отцу, надеясь, что он соблаговолит оторваться от экрана, что хочу с ним поговорить. Он кивнул, давая понять, что слушает. Но когда он наконец посмотрел на меня, в его глазах я прочел такую тоску и усталость, что не смог выговорить ни слова. Это был взгляд человека, который знает, что скоро умрет, и не хочет бороться за свою жизнь. Взгляд, в котором слились воедино глубочайшая печаль и спокойная покорность судьбе. Он взволновал меня до глубины души. Не было больше властного отца, беспощадного критика. Передо мной сидел больной старик со зловонным дыханием, дни которого были сочтены и который не хотел слушать ни меня, ни кого бы то ни было из живущих.

Слишком поздно… Поздно говорить, что он много для меня значит, что я знаю о его болезни, знаю, что он умирает. Я опоздал со своими вопросами о Джун и Кларисс и не решусь уже ступить на скользкую почву расспросов. Отец слегка прищурил глаза, но выражение его лица не изменилось. Он ждал, когда же я заговорю. А поскольку я молчал, в конце концов он пожал плечами и, даже не подумав настоять на разговоре, отвернулся снова к телевизору. В театре в такие моменты на сцену падает занавес – спектакль окончен. Ну же, Антуан, это же твой отец! Сделай над собой усилие, возьми его заруку, дай ему понять, что ты рядом, что ты думаешь о нем, даже если тебе это тяжело. Пересиль себя, скажи, что ты беспокоишься о нем, скажи, пока не стало слишком поздно! Посмотри на него, он скоро умрет, ему осталось совсем немного… Ты больше не можешь это откладывать!

Я вспомнил, как в молодости, когда его волосы были черными и густыми, совсем не похожими на нынешние три жалкие пряди, строгое лицо отца вдруг озарялось яркой улыбкой. Как он обнимал нас и нежно целовал. Как на прогулке в Булонском лесу сажал Мелани себе на плечи, как покровительственно клал руку мне на спину и легонько подталкивал вперед – и я чувствовал себя самым сильным мальчишкой в мире. Нежные поцелуи ушли в прошлое со смертью моей матери. Отец стал требовательным, жестким, всегда готовым критиковать и никогда – выслушать. Мне хотелось спросить почему жизнь сделала его таким желчным, таким неприязненным. Не смерть ли Кларисс стала всему виной? Не потеря ли единственного человека, рядом с которым он ощущал себя счастливым? Может, он узнал, что она была ему неверна? Что она любила другого? Или другую, любила женщину? Не это ли невыносимое унижение разбило сердце моего отца, разбило самую его душу?

Но я ни о чем не стал у него спрашивать. Ни о чем. Я встал и направился к входной двери. Он не шевельнулся. Вопил телевизор. И Режин, только в другой комнате.

– До свидания, пап.

Он что-то пробурчал в ответ, не повернув головы. Я вышел и закрыл за собой дверь. Оказавшись на лестнице, я не смог сдержать слез – горьких слез сожаления и боли, которые, стекая по щекам, обжигали мою кожу, как кислота.

Глава 52

– Нет, я не смог поговорить с отцом. Это невозможно.

– Не злись на себя, Антуан. Так будет еще хуже.

На меня вдруг наваливается сон, словно кто-то набросил мне на голову тяжелое одеяло. Анжель укладывает меня в постель и усыпляет ласковыми поглаживаниями, касанием внимательных уважительных рук, которые каждый день соприкасаются со смертью. Я проваливаюсь в беспокойный сон. Словно тону в бушующем, бездонном море. Я вижу странные сны. Мне снится мать, стоящая на коленях в своем красном пальто на пути у поезда. Отец улыбается радостно, как это было давным-давно, карабкаясь на опасную вершину по крутому заснеженному склону, и его лицо красное от загара… Мелани в длинном черном платье, с раскинутыми в стороны руками лежит на черной воде в бассейне, на носу у нее солнцезащитные очки… И я сам, пытающийся проложить себе путь в густом лесу, причем мои голые ноги вязнут в жидкой грязи, кишащей насекомыми…

Проснувшись, я вижу, что на дворе день, и какое-то время сижу в оцепенении, не в силах понять, где нахожусь. Потом вспоминаю. Я у Анжель, в недавно обновленном доме у реки, построенном в XIX веке, в котором когда-то располагалась начальная школа, в центре Клиссона. До знакомства с Анжель я никогда не слышал об этой древней живописной деревушке под Нантом. Каменный фасад дома увит плющом, на черепичной крыше высятся две трубы. А обнесенный стенами бывший школьный двор превратился в сказочный сад. Я растягиваюсь на удобной кровати Анжель. Ее со мной рядом нет. Ее сторона постели холодна. Я встаю и спускаюсь на первый этаж. Меня встречает аппетитный аромат кофе и поджаренного хлеба. Блеклый желтоватый свет проникает в окна. Растения и деревья в саду покрыты тончайшей пленкой инея, словно пирожные глазурью. С моего места в окно мне видны только верхушки развалин, которые когда-то были укрепленным феодальным замком Клиссона.

Анжель сидит за столом, поджав одну ногу под себя. Она внимательно читает какой-то документ. Рядом стоит открытый ноутбук. Подойдя ближе, я понимаю, что она читает медицинскую карту моей матери. Анжель переводит взгляд на меня. Под глазами у нее темные круги. Наверное, она мало спала этой ночью.

– Что ты делаешь?

– Жду тебя. Не хотела тебя будить.

Она встает и готовит мне кофе. Она уже одета. Как обычно на ней черные джинсы и свитер с воротником, тоже черный, на ногах ботинки.

– Похоже, ты совсем не спала.

– Я просмотрела медицинскую карту твоей матери.

По ее тону я догадываюсь, что она намеревается сказать мне что-то очень важное.

– И? Ты что-то нашла?

– Да, – говорит она. – Сядь, Антуан.

Я усаживаюсь рядом с ней. В залитой солнечным светом кухне тепло. После ночи, полной беспокойных сновидений, я не уверен в том, что готов к новому испытанию. Я собираюсь с силами.

– И что ты нашла в этой карте?

– Как ты знаешь, я не врач, но работаю в больнице и каждый день вижу по нескольку покойников. Я читаю их медицинские карты, разговариваю с врачами. Я хорошенько изучила карту твоей матери, пока ты спал. Сделала кое-какие выписки. Поискала информацию в Интернете. И отправила электронные письма знакомым врачам.

– И? – спрашиваю я, внезапно понимая, что кофе не идет в горло.

– Мигрени у твоей матери начались за два года до смерти. Не слишком частые, но сильные. Ты что-нибудь об этом помнишь?

– Раз или два… Она лежала в полной темноте, и к ней приходил доктор Дардель.

– За несколько дней до смерти у нее был криз и ее осматривал врач. Вот, смотри!

Анжель протягивает мне ксерокопию документа. Я узнаю наклонный почерк доктора Дарделя. Я уже видел этот документ среди других, предшествовавших смерти Кларисс. «7 февраля 1974 года. Мигрень. Тошнота, рвота, боль в глазах. Двоение в глазах».

– Да, я уже это читал. Это что-то значит?

– Что ты знаешь об аневризме, Антуан?

– Это маленький пузырь, который образуется на поверхности артерии головного мозга. Стенка аневризмы тоньше, чем стенка артерии. Беда, если она вдруг лопнет.

– Что ж, неплохо.

Анжель доливает себе кофе.

– А почему ты спрашиваешь?

– Думаю, твоя мать действительно умерла от разрыва аневризмы.

Потеряв дар речи, я смотрю на нее. Наконец я бормочу:

– Значит, они с Бланш не дрались?

– Я высказываю свое мнение, вот и все. Последнее слово в этой истории за тобой. Это твоя правда.

– Думаешь, я преувеличиваю, Бог знает чего себе навоображал? Что у меня паранойя?

– Нет. Конечно же нет.

Она кладет руку мне на плечо.

– Не горячись. Твоя бабка была старой каргой, ненавидевшей гомосексуалистов, в этом никто не сомневается. Но выслушай меня, хорошо? 7 февраля 1974 года доктор Дардель осматривал твою мать на авеню Клебер. У нее была жестокая мигрень. Она лежала в постели, в полной темноте. Он предписал ей принимать лекарства, которые она обычно пила, и на следующий день ей стало лучше. По крайней мере, он так решил. Твоя мать тоже так думала. Но аневризма имеет свойство увеличиваться, и, возможно» так было и в этом случае, о чем никто не догадывался. Когда аневризма увеличивается, до того как она лопнет и вытечет кровь, она давит на мозг или на оптический нерв, на мышцы лица или шеи. «Мигрень, тошнота, рвота, боль в глазах, двоение в глазах». Если бы доктор Дардель был помоложе и следил за новыми тенденциями в медицине, с такими симптомами он немедленно отправил бы твою мать в больницу. Два врача, мои друзья, подтвердили, что именно так они и поступают в подобных случаях. Может, в тот день у доктора Дарделя было много работы, может, его ждали другие серьезные больные, может, ситуация не показалась ему критической. Как бы то ни было, аневризма увеличилась в размерах и 12 февраля, то есть через пять дней, она лопнула.