Потерявшийся во времени - Аристарх Нилин

Я не стал возвращаться домой, а сразу выехал на работу. Не раздеваясь, устало опустился на диван, который стоял в комнате по соседству с кабинетом. Потом снял пиджак, галстук и, накрывшись пледом, попытался заснуть. Несмотря на усталость, сон не шел. В голове отчетливо вырисовывались напряженные лица присутствующих на совещании руководителей, фрагменты выступлений. Я пытался понять, что же в конце концов произошло, и что будет, после того, как операция завершится, и два крупных американских города превратятся в руины, а вместе с ними за несколько секунд умрут миллионы мирных жителей, которые так никогда и не узнают, что произошло, и почему вдруг такое яркое солнце вспыхнуло у них над головой. Они не успеют испугаться или почувствовать боли, они просто испаряться, но еще сотни тысяч, а может и миллионы, получат облучение, ожоги и травмы и будут мучительно долго умирать после этого.

Неужели мир достоин того, чтобы, достигнув расцвета, шагнув, пусть совсем недалеко, но все же в космос, уничтожил самого себя? Я перевернулся на бок и накрыл голову пледом, пытаясь спрятаться от света, проникающего сквозь занавески на окне. Пролежав минут десять, я встал, понимая, что уснуть не удастся, слишком много всего навалилось за этот день. Все смешалось, успех испытаний, сбитые спутники, совещание, и наконец, решение о нанесении ответного удара. Я прошелся по комнате, вышел в кабинет и заглянул в окно. Вдоль дорожки прохаживался часовой, вдали у раскидистой березы виднелся ещё один. Часы показывали шесть утра. Отойдя от окна, задернув тяжелые шторы и подойдя к столу, уселся в кресло. На столе лежали черновики записей, которые делал по ходу совещания. Бегло посмотрев на испещренные листы бумаги, остановился на последней записи:

— 02 октября последний срок операции. Не позднее 20 определить цели, задействовать резидентуру, вывести людей из зоны поражения, провести ликвидацию исполнителей операции из числа внутренних «ополченцев», привести все ракетно-стратегические войска в полную боевую готовность. В день проведения операции, вывести состав Совета в зону А, на случай ответной атаки противника. Провести утром совещание и наметить план проведения операции.

Неужели это конец, точнее начало конца? Я посмотрел в темноту кабинета, и словно увидев чью-то тень, произнес:

— Что делать будем?

И сам себе ответил:

— А впрочем, ответ дан, решение принято. Даже я уже не в состоянии остановить запущенный механизм.

И словно кто-то, стоящий в полумраке, спросил:

— Но почему? Ведь ты обладаешь реальной властью, ты член Совета, твой голос имеет вес? Разве не в твоей власти остановить все это?

Я криво усмехнулся, понимая, что разговариваю сам с собой и потому, мысленно ответил:

— Нет, даже моего влияния и веса не хватит, чтобы остановить операцию. И потом, кто сказал, что я хочу этого? Разве не я принимал все эти годы самое активное участие в наиболее важных операциях против американцев и их союзников? Под моим руководством, в бытность руководителем комитета внешней и внутренней разведки, были проведены наиболее значимые диверсии в Европе, Америке, других странах. Именно с моей подачи, начались переговоры, а затем активная поддержка всех экстремистских формирований внутри США, поддержка оружием, деньгами, внедрение в их ряды наших людей. Именно я, упорно подпиливал тонкую нить мирного сосуществования двух миров и теперь, когда настал последний отсчет, вдруг засомневался в правильности того, чем занимался последние несколько лет. Нет, отступать некуда, есть только один путь, вперед.

Я аккуратно перегнул пополам лист черновых записей совещания, потом разгладил его и положил в папку, на которой значилось — «Текущие дела». Еще раз взглянув на дверь, ведущую из кабинета и никого не увидев, я прилег на диван и заснул.

Часы показывали начало одиннадцати. Я выглянул из кабинета в приемную и, увидев Виктора, попросил его, чтобы он пригласил ко мне Кушнареву.

Ольга вошла в кабинет спустя несколько минут. Стройная, подтянутая, словно ей было не пятьдесят пять, а не больше сорока. В руках неизменная папка для донесений и записей по ходу беседы.

— Алексей Михайлович, вызывали?

— Да, выдержки ей не занимать. Того разговора, который произошел между нами не так давно, словно не было. Ни намека в глазах, жестах или разговоре. Впрочем, именно это выделяло её из всех, с кем мне приходилось работать все эти годы. Я посмотрел на неё и сразу перешел к делам:

— Вчера, точнее сегодня ночью, состоялось срочное совещание. Присутствовали все члены Совета и ряд представителей вооруженных сил.

— Произошло что-то серьезное, что потребовало столь экстренного совещания, да еще на таком уровне?

— К сожалению да. После удачных запусков двух наших спутников и проведенных испытаний, спустя три часа, они были сбиты и вероятность, что это сделали американцы, близка к ста процентам.

— Значит, вопрос решался о проведении ответных мер?

— К сожалению да.

— Почему к сожалению?

— Потому что решено провести на их территории подрыв двух ядерных зарядов, которые мы переправили на их территорию в прошлом году.

— Вы что с ума сошли? — вырвалось у неё, и в её глазах я прочел даже не страх, а скорее ужас.

— Наверно сошли. Однако решение принято. Срок две недели. Исполнителями будут боевики из террористических организаций, которые действуют на южном побережье США. Необходимо все выполнить так, чтобы наши люди не попали в зону подозрения. Задача очень сложная, но выполнить её мы обязаны.

— Но ведь, — она замолчала, словно не знала что сказать, или просто боялась.

— Что молчишь. Это наша работа и наш крест. Нам его нести, нам отвечать перед Богом и перед людьми.

— Но ведь погибнут миллионы и потом, если они решатся на ответный шаг, то война неизбежна и тогда конец!

— Ты думаешь, я об этом не думал, когда голосовал за принятие решения? Думал и все взвешивал и понимал, какую ответственность взваливаю на свои плечи, перед всеми кто погибнет и теми, кому предстоит остаться в живых, если таковые, конечно, будут, — последние слова я добавил медленно, словно цедил их сквозь зубы. Каждое слово давалось с трудом. Я словно оправдывался и от этого становилось противно и тошно.

— Но ведь человечество повиснет на волосок от гибели?

— А что ты предлагаешь? Молчать. Пожурить и послать американцам ноту протеста? Может вообще промолчать и сделать вид, что ничего не произошло, что вообще никаких спутников не было? Или прикажешь пустить все на самотек? Пусть разворачивают свою боевую спутниковую систему, и к лету у нас не будет ни одного спутника, не то что боевого, а телевизионного? Мы будем слепыми котятами, и тогда нас просто уничтожат, а мы и глазом моргнуть не успеем.

— Но ведь мы в любом случае сможем нанести контр удар, американцы это прекрасно знают.

— Да знают, но паритет будет нарушен, впрочем, он уже нарушен. Они вывели на орбиту свои спутники-убийцы, продемонстрировали их возможности, а мы в противовес им ничего не можем предложить. Какой выход?

— Значит война?

— Не говори раньше времени. Все еще может обернуться в лучшую сторону. Если операция пройдет так как надо, они должны все взвесить, прежде чем начать активные действия. Военные считают, что такая акция может умерить их пыл и вполне возможно, наоборот стабилизирует положение.

— Вериться с трудом.

— Слушай, что случилось? Я тебя не узнаю. Где твоя решительность. Впервые вижу тебя такой пессимисткой.

— Поневоле станешь, когда слышу такие новости.

— Новости как новости. Очередная сложная операция.

— Да конечно, с поправкой на то, что в ней используется ядерное оружие.

— Знаешь, никто не виноват, что они сбили наши спутники. А что мы можем предложить в ответ, есть соображения, говори.

— Нет, соображений нет.

— Вот именно. Ты думаешь, мне не страшна сама мысль, что в ответ они могут развязать войну? Страшна. Только я гоню её, понимаешь. Го-ню, прочь.

— Незаметно.

— Что?

— Незаметно, что гоните.

— Если бы не гнал, я бы не сидел здесь и не дискутировал с тобой на эту тему, а просто дал бы указания и все.

— В таком случае, жду указаний.

— Ладно, извини, погорячился. Легко, не легко, все это эмоции. Помнишь как в кинофильме «Семнадцать мгновений весны»  сказал немецкий генерал, — страшно умирать в одиночку, а скопом ерунда. По крайней мере, смысл именно такой.

— Остроумно, если бы было не так страшно. И потом, это была философия гибнущей нации, точнее строя.

— А разве мы не гибнем?

— Мы?

— Да мы. Помнишь, как все начиналось? Нас пятеро, точнее шестеро. В стране переворот, чрезвычайное положение, страна в ожидании перемен, а у нас энтузиазм и как говорил Маяковский, — «Громодье планов на будущее». Мы все жили работой, надеждой, мечтами, а что в итоге? Полицейский режим, военизированная экономика, нищий и запуганный народ, готовый идти на подвиги благодаря умелой агитационной пропаганде. По стране ходят озлобленные банды мародеров и бандитов, которых сдерживают только армия и полиция. И так не только у нас, во всем мире, с разницей только в общих идеологических установках, в концепциях, ради которых мы воюем друг с другом в этом мире, не понимая, что сами по себе концепции выдуманы нами же, а следовательно, являются мертвым придатком общества. Даже не общества, а государства, той машины, которая правит людьми и считает, что именно ей принадлежит право создавать теории, ради которых должны жить и умирать все остальные. Разве это не бред? Так разве мы не достойны того, чтобы освободить Землю для тех, кто поселится на ней после нас и не начнет все с чистого листа, не зная обо всех распрях, которые существовали в нашем мире?