Delirium/Делириум - Лорен Оливер

— Так собаки нас не учуют, — деловито шепчет он в ответ.

Я ещё никогда в жизни не встречала никого, кто в подобных обстоятельствах вёл бы себя с таким самообладанием. Мелькает мысль, что, может, страшные сказки, которые я слышала в детстве, не совсем сказки. Может, Изгои действительно какие-то нелюди, чудовищные, страшные создания?

И тут же мне становится стыдно. Ведь он только что спас мне жизнь!

Он спас мне жизнь — от рейдеров. От людей, которые, согласно всеобщему мнению, обязаны охранять и защищать нас. От людей, которые должны защищать нас от подобных Алексу.

Здравый смысл, по всей вероятности, приказал долго жить. Голова кружится, мне нехорошо. Я пошатываюсь, ударяюсь спиной о стенку. Алекс подхватывает меня и помогает устоять на ногах.

— Присядь, — говорит он тем же командным тоном, каким обращался ко мне всё это время. Хорошо, когда есть кто-то, кто принимает за тебя решения. Остаётся только подчиниться его тихим, но безоговорочным приказаниям. Я опускаюсь на дощатый пол сарая, влажный и шершавый. Должно быть, снаружи луна проглянула сквозь облака; через дырки в стенах и крыше внутрь проникают серебристые лучи и повсюду ложатся лёгкие пятна света. За головой Алекса едва виднеются какие-то полки, в углу сарая — горка банок, скорее всего, из-под краски. Теперь, когда мы с Алексом оба сидим, в сараюшке и развернуться негде — хибарка всего каких-то нескольких футов в ширину.

— Я взгляну на твою ногу, о-кей? — по-прежнему шёпотом говорит он.

— О-кей, — соглашаюсь я. Даже теперь, когда я сижу, головокружение не прекращается.

Он садится на пятки, подогнув колени, и кладёт на них мою ногу. Когда он начинает заворачивать штанину, только тогда я обнаруживаю, что она насквозь мокрая. Должно быть, от крови. Закусываю губу и прижимаюсь спиной к стене, ожидая, что вот сейчас вся взорвусь болью, но ощущение его рук на моей коже, сильных и прохладных, ослабляет боль, как бы скользит поверх неё — словно тень, скользящая по поверхности луны во время затмения, ослабляет её блеск.

Закатав штанину до колена, он осторожно наклоняет меня набок, чтобы можно было взглянуть на мою икру. Я упираюсь локтем в пол и чувствую, как всё перед глазами плывёт. Должно быть, я потеряла немало крови.

Он коротко, резко выдыхает сквозь зубы.

— Что, плохо? — спрашиваю я. Взглянуть самой мне не достаёт смелости.

— Лежи спокойно, — отвечает он.

Да, должно быть, дело швах, просто он не хочет мне говорить. И в этот момент меня охватывает такая огромная благодарность к нему и такая страшная ненависть к тем людям снаружи — охотникам, дикарям, их острым зубам и тяжёлым палкам — что у меня занимается дыхание. Приходится заставлять себя дышать нормально.

Алекс тянется в угол сарая, не снимая моей ноги со своих колен. Возится с каким-то ящиком, и я слышу, как щёлкают металлические зажимы. Через секунду он склоняется надо мной с бутылкой в руке.

— Будет немного больно, — предупреждает он.

Жидкость обжигает кожу, и от острого запаха спирта у меня щекочет в ноздрях. Я едва не вскрикиваю. Алекс протягивает мне руку, и я, ни о чём не думая, хватаюсь за неё.

— Что это? — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

— Спирт для притираний, — отвечает он. — Дезинфекция.

— Откуда ты знал, что он здесь есть? — спрашиваю я, но он хранит молчание.

Он забирает у меня свою руку, и только тут я замечаю, что, оказывается, буквально вцепилась в неё изо всех сил. Но мне не до смущения или испуга: каморка словно сжимается и расширяется, всё вокруг плывёт и темнеет...

— Чёрт, — бормочет Алекс. — Ты просто истекаешь кровью!

— Вообще-то, мне не так уж и больно, — еле слышно говорю я. Это, конечно, враньё чистой воды. Он так спокоен, так собран, что мне поневоле тоже хочется выказать мужество.

Всё теперь стало таким странно-отдалённым — топот бегущих ног и крики снаружи искажаются, словно доносятся через слой воды; сидящий рядом Алекс тоже кажется где-то за тридевять земель. Наверно, мне всё это снится? Или я вот-вот потеряю сознание...

И тут я решаю, что, конечно, вижу сон, потому что Алекс принимается через голову стаскивать с себя рубашку.

Мне хочется крикнуть: «Что ты делаешь?»

Выпроставшись из рубашки, Алекс начинает рвать её на длинные полосы. Каждый раз, когда раздаётся громкий звук рвущейся ткани, он бросает нервный взгляд на дверь сараюшки и замирает, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.

Я никогда в своей жизни не видела парня без рубашки, кроме совсем маленьких мальчиков да — с большого расстояния — ребят на пляже, но тогда я и глаз боюсь поднять, чтобы не угодить в неприятности.

Но сейчас ничего не могу поделать и смотрю, смотрю... Лунный свет едва касается его лопаток, и они неясно светятся, словно крылья у тех ангелов, что я видела на рисунках в хрестоматиях для чтения. Он строен, но мускулист; когда он двигается, я могу рассмотреть контуры его рук и груди, так изумительно, невероятно, прекрасно не похожие на девичьи. При взгляде на его тело мне хочется думать о беге на свежем воздухе, о тепле, поте и сладкой усталости. Меня обдаёт жаром, бросает в трепет, словно в груди бьются тысячи крохотных птичек. Не знаю, из-за кровопотери или чего-то другого, но каморка кружится так быстро, что, кажется, нас скоро выбросит отсюда, нас обоих выбросит прямо в ночное небо. Если раньше Алекс был где-то далеко-далеко, то теперь он заполняет собой всю комнату: от его близости я не могу дышать, не могу ни двигаться, ни говорить. Каждый раз, когда он проводит пальцами по моей коже, время словно замирает, как будто боится раствориться в бесконечности. Я чувствую — весь мир замирает, кроме нас. Нас.

— Эй... — Он протягивает руку и притрагивается к моему плечу — только на одну секунду, но в это мгновение всё моё тело уменьшается, собирается в одну эту точку — ту, которой касается его рука, и под его пальцами она вспыхивает пламенем. Я никогда ничего подобного не чувствовала. Никогда мне не было так хорошо. Наверно, я умираю? Эта мысль почему-то вовсе меня не огорчает. Наоборот, даже становится забавно.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я и начинаю тихонечко хихикать. — Ты голый!

— Что? — Даже в темноте я различаю, как он прищуривает на меня глаза.

— Я никогда не видела парня... в таком виде. Без рубашки. Во всяком случае, не так близко.

Он начинает аккуратно наворачивать разорванную рубашку на мою ногу, туго перетягивая её.

— Укус довольно глубокий, — говорит он. — Но это должно остановить кровь.

Фраза «остановить кровь» звучит так пугающе, от неё так отдаёт клиникой, что я мгновенно прихожу в себя и сосредоточиваюсь. Алекс заканчивает перевязку, и теперь нога больше не горит от боли, а лишь тупо ноет под давлением импровизированного бинта.