Журнал Наш Современник №6 (2003) - Журнал Наш Современник

На чертовы деньги, в чертовом подполье мастер сочиняет роман о Понтии Пилате, который в ранних редакциях “Мастера и Маргариты” прямо именуется “евангелием от Воланда”.

В “Table-talk” А. С. Пушкина встречаем рассказ о необыкновенной страсти некоего В. А. Дурова — брата знаменитой “кавалерист-девицы”.

“Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы. Иногда ночью в дороге он будил меня вопросом: “Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?”. Эксцентричный Дуров думает украсть деньги, обратиться к Ротшильду, занять у государя...

М. А. Булгаков, тщательно собиравший материал для пьесы о Пушкине, конечно, был знаком со следующими пушкинскими письмами, в которых уже сам поэт мечтает овладеть суммой в сто тысяч рублей.

В письме жене из Болдина в сентябре 1834 г.:

“Ох! кабы у меня было 100 000! как бы я все это уладил...”.

В черновике письма Бенкендорфу весной 1835 г. (подлинник — по-французски):

“Чтобы платить все мои долги и иметь возможность жить, устроить дела моей семьи и наконец без помех и хлопот предаться своим историческим работам и своим занятиям, мне было бы достаточно получить взаймы 100 000 р. Но в России это невозможно”.

Пушкин мечтает о сумме, нежданно доставшейся мастеру. Еще одна нить незримо соединила Пушкина и мастера.

“Боже мой, если бы хотя часть этих денег!” — сказал он, тяжело вздохнув­ши, и в воображенье его стали высыпаться из мешка все виденные им свертки с заманчивой надписью “1000 червонных”.

В гоголевском “Портрете” художник Чартков нежданно-негаданно получает вожделенную сумму (кратную выигрышу мастера).

Заметим, что несомненна преемственная связь этих произведений Н. В. Гоголя и М. А. Булгакова. Наблюдается удивительное сходство в трак­товке темы денег.

“Хвала вам, художник! вы вынули счастливый билет из лотереи”, — пишет жуликоватый подкупленный журналист, видимо, пытаясь красиво высказаться о редкостном даровании, доставшемся Чарткову. Но выходит как бы намек на денежный выигрыш в лотерею.

Странный ростовщик, живой и после смерти, ссужает Чарткова червон­цами. Традиционно для русской литературы, он имеет черты антихриста.

Первый путь, намеченный им в воображении — это почти путь мастера. Работать, запершись у себя в квартире, не обращая внимание на внешний мир.

Но весь ужас в том, что нельзя на деньги, полученные от нечистой силы, вести святую жизнь. Художнику нельзя, связавшись с нечистой силой, в своих творениях прославлять свет и добро.

В “Портрете” отец художника Б. сталкивается с искушением, видимо, подстерегшим и мастера.

Он, начиная портрет ростовщика, вдруг испытывает притягательную силу зла, стремится оправдать его существование, показать с выгодных позиций. Свет льется сверху, как бы оправдывая и благословляя князя тьмы, который может убить, уничтожить всех святых и ангелов, оказаться притягательнее их.

“Окна, как нарочно, были заставлены и загромождены снизу так, что давали свет только с одной верхушки.

“Черт побери, как теперь хорошо осветилось его лицо!” — сказал он про себя и принялся жадно писать, как бы опасаясь, чтобы как-нибудь не исчезло счастливое освещение.

“Экая сила! — повторил он про себя. — Если я хотя вполовину изображу его так, как он есть теперь, он убьет всех моих святых и ангелов; они побледнеют пред ним. Какая дьявольская сила!”

Заметим это многозначное “черт побери” в устах художника, которого и на самом деле нечистый чуть не уловил в сети.

Человек не может удержаться на границе добра и зла. Мастер, в романе которого, как и в “Мастере и Маргарите”, сосуществуют добро (обаятельное в своей слабости, но уж очень немощное) и зло (деятельное, могущест­венное), не удерживается на грани бесстрастия, а соскальзывает в лапы сатаны, потому и не заслуживает света.

Признаем, что и М. А. Булгаков не избежал тяготения к веселой шайке Воланда, проделки которой радуют и забавляют автора и читателя.

Но сатанизма из такого наивного увлечения еще не вытекает.

А. С. Пушкин писал:

“Зачем же и в нынешних писателях предполагать преступные замыслы, когда их произведения просто изъясняются желанием занять и поразить воображение читателя? Приключения ловких плутов, страшные истории о разбойниках, о мертвецах и пр. всегда занимали любопытство не только детей, но и взрослых ребят; а рассказчики и стихотворцы исстари пользовались этой наклонностью души нашей”.

Обратим внимание на одну деталь, скорее всего, подсознательно введенную замечательным художником Булгаковым. Потенциально выигрышную облигацию мастер засунул в корзину с грязным бельем. Не отложил бережно в ящик комода, не позабыл в кармане пиджака, не бросил небрежно на стол...

Мастер, потратив неожиданно доставшийся капитал на, казалось бы, благое дело, надеется этим “очистить”, “отмыть” деньги. В убеждении, что деньги поддаются “очищению”, заключалась роковая ошибка мастера.

Едва ли не главное искушение, уготованное алчным москвичам шайкой Воланда — дармовые червонцы. Здесь, конечно, в первую очередь вспоминается денежный дождь в театре Варьете на сеансе черной магии.

“Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах также не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег”.

Отметим, что сеанс в Варьете начинается с карточных фокусов. Затем колодой награждается какой-то картежник. Вероятно, из-за его страсти к игре черти благоволят к нему.

“— Пусть она останется у вас на память! — прокричал Фагот. — Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна”.

Потом колода карт, подаренная еще одному гражданину, превращается в пачку червонцев. Деньги и карты, выигрыш и проигрыш еще со времен “Пиковой дамы” оказывались в ведении нечистой силы.

“...Но ведь Пушкин в карты не играл, а если и играл, то без всяких фокусов!” — говорит главный герой “Записок на манжетах”, невольно выгораживая, вытесняя Пушкина в область света, хотя широко известна страсть А. С. Пушкина к карточной игре. Играл он, конечно, без всяких шулерских фокусов.

“Бумажки, граждане, настоящие!” — утверждает Фагот.

Воланд потом не подтверждает заверений Фагота.

“— Ай-яй-яй! — воскликнул артист. — Да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки?”.

На то они и черти, чтобы обманывать и не выполнять обещаний. Но разве сатане, в распоряжении которого все денежные богатства мира, трудно использовать настоящие червонцы, которые не оборачиваются вдруг или в валюту, или в резаную бумагу?

На наш взгляд, здесь Булгаковым проводится следующая глубокая идея. Люди наивно думают, что владеют деньгами, знают их достоинство. Ha самом деле деньги выбиваются из-под людской власти. Они либо превращаются в резаную бумагу, самоуничтожаясь и уничтожая надежды на блага, которые с помощью червонцев могли быть приобретены. Либо рубли оборачиваются валютой, тоже норовя оказать влияние на судьбу владельца кошелька. В те годы валюта была “мертвым грузом”, за ее хранение можно было лишиться свободы.

Деньги подчиняются не людской власти, а только власти сатаны, он и определяет их достоинство.

“— Впрочем, мы замечтались, — воскликнул хозяин, — к делу. Покажите вашу резаную бумагу.

Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее и — остолбенел... В обрывке газеты лежали червонцы.

— Дорогой мой, вы действительно нездоровы, — сказал Воланд,  пожимая плечами.

— А, — заикаясь, проговорил он, — а если они опять того...

— Гм...— задумался артист, — ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим! Рад нашему знакомству”.

Занимательна фигура этого “грустного скупердяя” и тайного богача буфетчика, хранящего тысячи в пяти сберкассах и золотые десятки дома в подполье. Он, как бы следуя завещанию Книгопродавца А. С. Пушкина, “копит злато до конца”. Между тем, этот конец уже близок. Воланд предска­зывает Андрею Фокичу смерть в больнице через девять месяцев.

“— Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, — продолжал артист, — какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями”.

Воланд советует избрать путь героев “Пира во время чумы”.

Итак, — хвала тебе, Чума!

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы,