Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Та подавленно молчала… Лизка повернулась к фельдмаршалу Миниху.
– Что скажете, фельдмаршал? Что теперь с нами будет?
Прославленный старик тоже молчал, всматриваясь в неподвижную морскую гладь, расстилавшуюся перед ними.
– Нужно ехать в Кронштадт, ваше величество, – произнес он наконец. – Это единственная наша надежда. Оттуда вы сможете если не диктовать свои условия, то хотя бы контролировать ситуацию. Вы будете главенствовать, ведь армия за вас. Вы посулите гвардейцам полное удовлетворение их нужд, и, возможно, это их остановит. Еще можно спасти положение. Еще можно спасти все…
– Что – все? – растерянно, чуть не плача, спрашивал Петр.
– Честь свою, ваше величество. Если не жизнь, то честь.
Придворные бесцельно слонялись по аллеям, между фонтанами, сидели на балюстрадах и в увитых плющом беседках. Толком никто ничего не знал. Оставалось только ждать… Сколько будет длиться это безысходное, безнадежное ожидание, сказать тоже никто не мог.
Возле канального шлюза обосновалась имперская канцелярия. Петр безостановочно изобретал указы – один за другим, – полные ругани в адрес Екатерины, четыре писца тут же писали их набело, а император подписывал манифесты на шлюзовом поручне. Графа Девьера послали в Кронштадт, чтобы приготовил крепость для императора и его свиты.
В конце концов у Петра от переживаний схватило живот, и пришлось делать несколько приемов стального порошка. Придя в себя, император потребовал жаркого и ломоть хлеба. На деревянную скамью поставили требуемое, рядом – бутылки бургундского и шампанского. Только теперь государь отправил в Ораниенбаум посланников с требованием находящимся там войскам прибыть в Петергоф.
В восемь часов вечера голштинцы прибыли. Однако Миних был настроен скептически:
– Неужели ваше величество уверены, что голштинцы способны удержать русскую ярость? Не только стрелять, но даже икать им запретите, иначе от Петергофа останутся одни головешки.
Ждали Воронежский полк, квартировавший в Царском Селе. Однако к вечеру выяснилось, что воронежцы отправились в столицу – к Екатерине.
Наконец причалила шлюпка, в которой прибыл князь Иван Барятинский, несколько утешивший его величество: в Кронштадте тихо и спокойно, а граф Девьер готовит крепость к приему законного императора. Придворные возликовали:
– Скорее, скорее…
– В Кронштадт, в Кронштадт! – радостно кричала вместе со всеми вновь обретшая надежду на благополучный исход Лизка Воронцова.
Кронштадтская гавань, ко всеобщему удивлению, оказалась заперта. Бросили якорь. Кронштадт казался сказочным, заколдованным замком. Петр выбежал на бак и, стащив с груди андреевскую ленту, размахивал ею, как вымпелом, крича во весь голос:
– Я ваш император! Почему закрыли гавань?
– Какой еще император? – невозмутимо ответили с берега. – У нас давно Катерина…
Из крепости начали стрелять! Петр даже не особенно испугался, только изумленно попятился, когда первое ядро шлепнулось в воду совсем рядом с ним. Спешно обрубили якорный канат, на веслах и парусах помчались прочь.
– Плывем в Ревель, – приказал Миних.
В три часа ночи Петр высадился в Ораниенбауме, ему было дурно. Он начал составлять письмо к жене:
– Дьявол, я уже согласен поделить с ней власть над Россией!
Екатерина проследовала в Ораниенбаум. Гвардия шла за ней, полностью признавая ее главнокомандование. Гусары же Алексея Орлова и артиллерия отправились вперед и сейчас, вероятно, уже достигли Петергофа.
В Сергиевой пустыни Екатерину ждал вице-канцлер Александр Голицын с письмом от Петра.
– Проезжали ли вы Петергоф? – спросила Екатерина.
– Проезжал. Гусары и артиллерия уже там.
– И как голштинцы?
– Гусарам пришлось проучить их – кулаками. Екатерина прочла письмо и тяжело вздохнула.
– Ответа не будет.
Протянула Голицыну руку для поцелуя:
– Это вам заменит присягу.
В Петергофе генерал Измайлов вручил Екатерине второе письмо от мужа.
– Откуда вы прибыли? – спросила она, спешиваясь.
– Из Ораниенбаума… от его величества.
– Величие его ложно! – гордо ответила Екатерина. – Что в письме?
– Отречение, матушка.
Екатерина мигом взломала печати на конверте.
– Почему карандашом? – недовольно произнесла она. – Куда это годится? Ужель и чернил найти не смог? К тому же сие отречение составлено бездарно. Придется переписать. Я сама его напишу!
Глава 30
Колики и апоплексический удар
Екатерина плотнее укуталась в плащ. Отчего-то ей и в голову не пришло приказать зажечь хоть одну свечу. Стылые сумерки, черные стены, едва угадывающиеся кресла посреди гостиной. Руки в который уже раз сжали рукоять шпаги, пальцы наткнулись на темляк. Чужой, непривычного плетения. Мальчик, что подал его, смутно знаком.
Вахмистр Потемкин.
Она мало кого знала в полку. Кроме Григория и Алексея Орловых, которые могли затмить собой добрую дюжину красавцев.
– Григорий, душа моя, а кто этот мальчик?
– Потемкин, Катенька. Тоже Григорием зовут.
– Славное имя. Из каких он?
– Южных кровей, матушка.
– Ученый отрок. Сие добрый знак. Не зря, видать, все вокруг затеяно.
То было сказано днем. Сейчас же, глубоким вечером, глядя на зарево пожарища, вспомнила великая княгиня, что уже дважды встречались они. В первый раз то было пять лет назад (Господи, всего пять лет – а кажется, что в другой жизни!). Тогда московские студенты представлялись в Ораниенбауме великокняжеской чете. Второй же… Да, трудно представить, но она забыла, с кем стояла у гроба Елизаветы, названой матушки и всесильной императрицы. Тот рейтар, смотревший на нее так, что, казалось, дай ему волю – испепелил бы своей страстью.
– Однако сие уже третья наша встреча. Бог троицу любит. Не зря, ох, не зря я встречаю тебя, мальчик.
Петр сам выбрал место для временной ссылки – им оказалась Ропша. Туда бывший император и отправился бесславно – в карете с опущенными шторами, в сопровождении Алексея Орлова, Федьки Барятинского, капитана Пассека и других таких же гуляк и сорвиголов. С ними ехал и не так давно попавший в поле зрения Екатерины вахмистр Потемкин.
Войска потянулись в обратный путь. Кабаки и трактиры были для солдат растворены – пошел пир на весь мир: солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие вина, сливали все вместе без разбору в кадки и бочонки.
Только удалось прилечь, Екатерину подняли с постели:
– Беда! Измайловская лейб-гвардия поднялась по тревоге. Кто-то ляпнул, что король прусский тридцать тысяч солдат у Невы высадил, чтобы Петрушку вызволить. Ой, беда! Перепились все.
Екатерина натянула лосины и ботфорты:
– Коня! Да подай шпагу и перчатки. Орловы где? Гетман?
– Тоже пьяные…
Екатерина вонзила шпоры в крутые бока жеребца. За ней уже спешили адъютанты с коптящими факелами. Вот и гвардейцы. Злые, остервенелые… Усатые лица, искаженные рты…
Бриллиант заржал, взвиваясь на дыбы перед толпой.
– Стойте! Я сама перед вами… стойте!
Ее узнали.
– Матушка наша… Виват!
Екатерина отсалютовала измайловцам шпагой:
– Славной российской гвардии… ур-р-ра-а!
Вбросила клинок в ножны. Приподнялась в стременах.
– Ребята! Я, как и вы, не спала три ночи! И вот только легла, как вы разбудили меня. А у меня ведь завтра тяжелый день – я должна быть в Сенате. Прошу, расходитесь!..
С раннего утра все мосты, площади и перекрестки были взяты под прицел пушек, пикеты усилены, кабаки заперты. Но похмелье уже сменило вчерашний задорный угар. Со всех сторон все чаще слышалось:
– Что ж мы, братцы? Петр как-никак внук Петра Великого, нашей крови, русской. А Катерина кто? Немка и есть! И про сына забыла, чай, наследник-то законный имеется! Как же мы, не подумавши?
Екатерина принялась раздавать награды направо и налево. Ордена, чины, «души»… И среди друзей и соратников мгновенно началась настоящая перепалка – чьи заслуги больше, чей вклад ценнее…
А вскоре произошло и совсем уж возмутительное, вопиющее событие. За обеденным столом Екатерины, в присутствии придворных, Гришка Орлов изволил пошутить:
– А ведь я, матушка, такое влияние на гвардию имею, что если бы захотел совместно с братишками тебя с престола скинуть, то через месяц справился бы…
Екатерина смолчала. Зато не смолчал Кирило Разумовский:
– Месяц, говоришь, Гриша? Так мы б, месяца не дожидаясь, тебя бы уже через неделю за шею повесили.
…В Петербурге, стараясь побыстрее завоевать популярность, императрица сбавила налоги на соль. Но вопреки расчетам, вопреки ожиданиям простые люди, собравшиеся у дворца, не разразились ликующими криками, а молча постояли некоторое время, перекрестились и разошлись. Екатерина, стоявшая у окна, не выдержав, произнесла во всеуслышание:
– Какое тупоумие!
