Изольда Великолепная - Карина Демина

– Фермы, – уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. – Как для скота?

– Именно. Держат женщин. Нескольких произ… мужчин. – Он очень вовремя поправляется. – И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять – двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл, лишь если конечная цена покроет все расходы.

В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть знала, конечно, что рабство – это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы… меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.

Но, полагаю, законно.

– Чтобы цену повысить, раба обучают. К примеру, вышивке. Или игре на музыкальных инструментах. Врачебному делу. Да чему угодно. Некоторых девочек воспитывают почти как благородных.

Я вовремя прикусываю язык, с которого готов был сорваться глупый вопрос. Кайя хмурится, и челюсть выдвигается вперед. Ему не по вкусу то, что происходит, в том числе собственное бессилие. Как я это понимаю? Не знаю, понимаю, и все.

Я слышу его, но не словами, а… просто слышу.

– Они… стоят дорого. Никто не будет вредить имуществу, которое стоит дорого. – Мой муж словно оправдывается. Перед кем? Передо мной? Или перед собой? – И с каждым годом – дороже.

Так, встаем. Руки за спину. Вид целеустремленный. Ну хотя бы пространства для движения хватает.

– Первый закон я смог провести семь лет тому. В протекторате оказалось много людей, которые не имеют работы, потому что ее имеют рабы. Этих людей я должен был содержать.

Шаг строевой. И мне приходится поворачиваться, чтобы не упустить Кайя из виду.

– Но лорд-казначей крайне не любит тратиться, что и неплохо для казначея. Он поддержал предложение ввести налог с рабовладельцев.

А не тот ли это казначей, который по совместительству отец Ингрид? Как по мне – редкого сволочизма человечище. Ну да я предвзята в своем мнении.

– Три года назад я налог повысил…

Система понятна. Теперь раб должен отрабатывать не только стоимость, но и содержание, включая этот самый налог.

– …в том числе ввел пошлины на ввоз и регистрацию…

Бюрократией по бюрократии? Оригинальный выход. Кайя остановился за моей спиной и вздохнул.

– Я думал, что во второй раз они мне точно в доверии откажут.

– Это как? Вроде импичмента?

– Что такое «импичмент»?

Я объяснила. Вообще сложно объяснять что-то их светлости, когда она возвышается над нашей светлостью и ея обозревает с высот.

– Похоже, – выносит вердикт Кайя.

– А разве ты не главный здесь?

А как же тирания и беспринципное самодержавие? Тем более в божественном-то исполнении? Скипетром по лбу, короной – по зубам? И плаха финальным аргументом?

– Главный, но… закон должен быть одобрен Советом. Или изменение закона. Или… многое. Совет против нашей с тобой свадьбы, но он подчинится, потому что закон на моей стороне. И я не позволю его изменить. Да и они понимают, что затевать войну из-за неподходящей невесты – глупо.

Я – неподходящая невеста?

Хорошая оговорка.

– Другое дело – рабы. Это деньги, и очень большие. Первый закон был принят, поскольку многим рабство уже не выгодно. Я сумел набрать большинство. А вопросы налогообложения я решаю самостоятельно. Однако, не исполнив мое решение, Совет отказал бы мне в доверии. Это означало бы всеобщий мятеж. И мне бы пришлось захватить каждый замок и каждый город, вырезать старшие ветви семей. И наново принять присягу у выживших. Или убить их тоже, до тех пор пока не найдутся желающие присягнуть.

Гм. Жестко у них здесь. Конечно, я предполагала, что нотой протеста и гордым выходом лордов из состава Совета дело не ограничится, но вот чтобы настолько… Да уж, до сборов подписей под открытым письмом с целью выразить негодование политикой правящей партии им еще эволюционировать и эволюционировать.

– Конечно, я могу это сделать, – вполне спокойно продолжает Кайя. И я опять проглатываю очередной вопрос. Да, их светлость крут немерено. Пора бы усвоить. – Но ценой большой крови. Это неприемлемо.

– Они тебя шантажируют.

– Поверь, это взаимно. Главное – не давать рычагов давления. Пока я действую по закону, повода отказать мне в доверии нет.

О да, похоже, нашей светлости прозрачно намекают, что дорогу здесь лучше переходить в строго отведенных для этого местах. И вообще правила местные выучить, чтобы ненароком не подставить Кайя. В моем неторопливом мозгу постепенно складываются кусочки мозаики.

– Вы из-за этого с Урфином ссоритесь?

Какое у него стало выражение лица! Одновременно и виноватое, и сердитое. И снова рука к шрамам потянулась. Может, просто зудят? Ну какого лешего я их трогала? Разбередила душу.

– Он… не хочет понять, во что мне обходятся его выходки.

В частности, последняя, с чудесным появлением нашей светлости, которое привело в незамутненный восторг всю местную элиту.

– В позапрошлом году мы собирались запустить…

– Вы?

Он кивает и признается:

– Мне сложно со всеми этими законами разбираться. Я их знаю и соблюдаю, а вот чтобы как-то использовать – этого нет. У Урфина лучше выходит. Он вообще умнее меня. И проекты эти составлял так, чтобы выглядели… пристойно.

Кайя не выдерживает и наклоняется, щекой касаясь моей щеки. Ну вот, а про дела как же? Не то чтобы я против…

– Ты просто ну очень светишься, – шепотом признается он. – Тебе не жалко?

Знала бы, чего жалеть, пожалела бы. А так – пусть, если ему хорошо. Мне хочется, чтобы Кайя было хорошо, потому как подозреваю, что это состояние ему слабо знакомо.

– Мне надо бы говорить о цветах и пронзенных любовью душах, а не про все это д… эту грязь, – поправляется, хотя с первым термином я тоже согласна.

– А ты умеешь о цветах? И этих… пронзенных?

– Нет.

Врет наверняка. Но меня и предыдущая тема вполне устраивала.

– Мы собирались провести закон о праве на откуп. Цену устанавливал бы сам хозяин… для начала. Еще через год-другой признали бы за специальной комиссией право цены регулировать. И ввели бы займовую систему, чтобы любой мог перейти из полного рабства в откупное. Понимаешь?

Мне сложно понимать, когда он настолько близко. Но, кажется, суть в том, что государство дает деньги человеку выкупиться из частного рабства в государственное.

– Откупник – это уже не совсем раб, но человек, который попал в затруднительное положение.

– Я… понимаю. – Кажется, голос изменился. И теперь уже надо разобраться, кто кого провоцирует, а то сейчас не выдержу и… нет, попытки изнасилования психика их светлости точно не выдержит.

Кайя, верно догадываясь о коварном моем замысле, отстраняется, причем с явной неохотой. Ну и надо ему себя мучить?

Целомудренный какой. Вообще-то блюсти честь – это женское занятие, сродни вышиванию.

– Урфин попал в одну историю…

– С той эпидемией?

– Да.

Кратко. Резко. И я слышу эхо боли. Явно так слышу. Четко. Еще одна рана? Сколько их у Кайя? И почему никто не видит? Или видят, но плевать?

Но в целом понятно. Урфин вляпался. Совет разозлился. Проект пришлось убрать, чтобы не развязать ненароком гражданскую войну. И Кайя мучится совестью сразу по нескольким причинам. Этак они мне мужа до суицида доведут. Но кое-что осталось невыясненным.

– Те шрамы у него – это последствия… приключения?

– Как вы их…

Опа. Снова на «вы»? И боль меня оглушает. Ненадолго, но хватает, чтобы прочувствовать. Я вцепляюсь в руку Кайя и дергаю, приказывая:

– Садись.

Послушный какой…

– Когда я в себя пришла, то увидела. Он пол мыл. – Я глажу ладонь, пытаясь сказать, что все хорошо. Я ведь тоже Бэтмен и могу внушать. Пусть бы внушить ему немного спокойствия. – Все хорошо.

– Все плохо, Иза. Вы…

– Ты.

– Ты, – повторяет Кайя, – все равно ведь узнаешь.

Постараюсь во всяком случае.

– Это я сделал.

Что? Мне показалось, что я ослышалась. Нет, не ослышалась. Во взгляде Кайя – смертная тоска, и руки мертвеют, он точно закрывается от меня.

– Погибли многие. Совет потребовал наказания. По закону. Он был виноват. Он сам признался, что виноват и… и не сожалеет ничуть. Отвечать хотел… они бы обрадовались поводу. Уже ничего нельзя было исправить. Только не сделать еще хуже.

Суки. Что тут еще сказать.

– Я и поступил. По закону. Выпорол его. Как раба, понимаешь?

Самолюбие пострадало, так сказала Ингрид? И спина тоже. Но голова ведь цела.

– А потом к рабам и отправил. – Это признание делается уже почти шепотом. – Теперь, что бы я ни сделал, на него никто иначе, чем на раба, не взглянет. Никогда.

И я получаю замечательную возможность убедиться, что мои способности – это скорее минус, чем плюс. То, что творится в душе Кайя, – не описать словами. Там такой затяжной личный ад, который мне не закрыть. Света не хватит. И я делаю то, что кажется мне разумным: забираюсь на колени и обнимаю Кайя. Мы просто сидим, но его боль постепенно отползает.