Путь Абая. Том 1 - Мухтар Ауэзов

В своем салеме родным Кунанбай просил за него не тревожиться и особенно успокоить его старую мать. «В Омск съездить придется, но все должно кончиться благополучно», — сообщал он. Но, несмотря на это, Зере овладела немая печаль. Она стала чаще вздыхать и молиться. Временами, сама того не замечая, она среди молитвы громко говорила вслух: «Один он у меня был… один… единственный, несчастный…»— и этими немногими словами выдавала все, что непосильной тяжестью давило ее душу.

Обсудив распоряжение корпуса, Алшинбай, майор, Чернов и Тинибай решили, что уклоняться от поездки в Омск Кунанбаю не следует. Майор тотчас выслал вперед «почту с пером»,[92] кратко сообщая в корпус: «Выезжаем». Следом за ней должны были двинуться Кунанбай и майор со всеми материалами: он решил ехать сам и добиваться прекращения дела.

Вскоре Кунанбай тронулся в путь. В поездку были взяты и лучшие кони, и теплые уютные сани, и провиант на дорогу, и запасная упряжка. Набив деньгами карманы и голенища, Кунанбай выехал в сопровождении двух жигитов и верного Мирзахана.

С самого отъезда из Каркаралинска Кунанбая никак не переставало мучить сомнение. Он не доверял «вареной голове», несмотря на принятые тем богатые взятки и данные в ответ добрые обещания, и перед отъездом настойчиво просил Алшинбая и Тинибая: «Следите за майыром. Разрешите все вопросы до конца и пришлите мне вдогонку человека с сообщением…»

Через три дни после отъезда Кунанбая догнал в пути жигит Алшинбая. День был морозный, но солнечный. Жигит прискакал с заводным конем в поводу. Пышные гривы обоих буланых жеребцов, волнами струящиеся вниз, длинные челки и блестящие хвосты были покрыты серебром инея. От взмыленных коней валил пар — нарочный летел, не жалея их.

Жигит помог Кунанбаю сойти с саней, отвел его в сторону, вполголоса передал ему поручение Алшинбая, потом пожелал счастливого пути, распрощался с путешественниками, и тройка Кунанбая помчалась дальше.

Кунанбай поделился новостями с одним Мирзаханом:

— Алшинбай передал: ждите майыра в Павлодаре, задержитесь там и дальше поедете вместе.

— Выходит, он не собирается менять своего слова? — спросил Мирэахан.

— Не должен… Зачем ему идти на измену? — ответил Кунанбай и замолчал. Потом он добавил — Мы ведь и сами можем прижать его. Скажу в свое время…

Мирзахан не переставал недоумевать: если «вареная голова» верен своему слову, — зачем же он все-таки отправил Кунанбая в Омск?

Но Кунанбай объяснил спокойно:

— Так нужно! Он должен показать перед всеми, что по первому же распоряжению корпуса он и меня отправил в Омск и сам выехал туда. Важно оправдаться, а что значит поездка? Омск недалеко, рукой подать.

В Павлодаре, где Кунанбай прождал четверо суток, «вареная голова» действительно нагнал их. В первый же вечер он пригласил Кунанбая к себе. Кунанбай явился с одним только Мирзаханом.

Майор остановился у своего приятеля — русского купца Сергея, гостеприимного, дружившего с казахами. Он принял Кунанбая и Мирзахана без хозяина, в отдельной, богато обставленной комнате. Он уже свободно говорил по-казахски, хотя в Каркаралинске все еще держал переводчика.

— Ну, Кунанбай Оскенбаевич, тебе, наверное, не терпится посмотреть бумаги с обвинениями против тебя? Так, что ли? — обратился он к Кунанбаю.

— Покажи! Все до единой покажи!

— Что ж, покажу, обманывать не буду! Дал слово Алшинбаю, значит, покажу! — сказал майор.

Он запер дверь на крючок и вытащил из дорожной сумки целую кипу бумаг, сшитых в толстые книги. Кунанбай, следя за ним, зябко потер ладони и спросил:

— Что у тебя так холодно, майыр? Я совсем озяб, вели-ка затопить!..

Майор внимательно посмотрел на него, позвал слугу и приказал затопить печь. Слуга быстро притащил охапку дров, заложил в печь и затопил. Майор достал две бутылки коньяку, расставил закуски, предложил выпить Кунанбаю и сам поднял рюмку.

Кунанбай угостил и Мирзахана. Он не переставал уговаривать майора выпить еще и продолжал беседу. Огонь в печке разгорался все сильнее, — уже жарко пылали ярко-алые угли. Майор основательно выпил и охмелел.

Кунанбай, ткнув пальцем в кипу бумаг, лежащих на столе, обратился к нему:

— Майыр, мы достаточно долго работали вместе. И гостили друг у друга и делились всем между собой. Открой мне их все! Пусть это будет знаком нашей крепкой, нерушимой дружбы!

— Больше ничего нет, Оскенбаевич, — ответил майор. — видит бог, нет! Вот — все, что есть! Больше ни клочка!

Кунанбай поднялся с места, зашел за кресло майора, наклонился над бумагами — и вдруг охватил майора сзади, скрутил ему руки назад и крикнул Мирзахану:

— Живо, Мирзахан! Кидай все бумаги в печку!

Майор начал рваться и всеми силами пытался освободиться, но Кунанбай еще с молодых лет славился ловкостью и до сих пор отличался большой силой. Он не давал майору двинуться с места.

Мирзахан уже успел швырнуть кипу бумаг в пылающую пасть печи. Майор, поняв свое бессилие, принялся умолять Кунанбая:

— Довольно, Оскенбаевич, перестань! Ведь это же казенные дела! Что ты делаешь?.. Как же мне теперь быть?

Через несколько минут от бумаг осталась только куча пепла. Мирзахан и Кунанбай закрыли печь и переглянулись молчаливой улыбкой. Майора окончательно развезло: он сидел в кресле, закрыв глаза и развалившись; казалось, он крепко уснул…

В ту же ночь Кунанбай выехал из Павлодара и двинулся дальше.

Как только гости вышли из комнаты, майор вскочил с места, — он был совершенно трезв. Покачав головой, он выпил еще несхолько рюмок коньяку и позвал хозяина дома.

Сергей — надежный друг. Они обо всем договорились. Выйдя неслышно во двор, они подожгли один из небольших сарайчиков. В этом сарае стояли сани, на которых приехал майор, а в санях заранее были свалены старые кошмы и ворох бумаг. В одну минуту все было охвачено пламенем…

Слабый дымок маленького пожара не впервые окутывал полным мраком ловкие проделки майора. Со стороны Сергея это была услуга за услугу: в прошлом году Сергей присвоил казенные товары и обанкротился, майор точно таким образом устроил ему «пожар», а затем составил акт, заверил печатью и спас Сергея от беды. Сегодняшний «пожар» был просто отплатой за прошлогоднюю услугу.

Утром Сергей без труда спелся с прожорливым городским начальством, — вызвали положенных свидетелей и составили акт, в котором было указано, что все дела сгорели во время пожара в доме Сергея.

На шестой день пути Кунанбай и майор с актом в кармане, порознь друг от друга, прибыли в Омск.

В течение двух недель канцелярия корпуса вела следствие над Кунанбаем. После нескольких коротких допросов Кунанбая признали невиновным, он был полностью оправдан. Майор, спокойно закончив свои дела, поехал к себе в округ.

Едва Кунанбай, оправданный таким своеобразным способом, вернулся в Каркаралинск, в Тобыкты один за другим понеслись верховые — каждому хотелось доставить радостную весть и получить суюнши.[93] Кунанбай не торопился в аул. Он надолго задержался в Каркаралинске.

Описывая подробности поездки в Омск людям Алшинбая и другим надежным друзьям, Мирзахан не щадил красок. По его рассказам выходило, что майор был настроен очень враждебно; он будто бы угрожал Кунанбаю собранными материалами, ссылался на закон. «Вот чем уничтожу!.. Вот чем с липа земли сотру!.. Как ты из этого выпутаешься?»— высокомерно говорил он и со злорадством развертывал перед Кунанбаем одну бумагу за другою. Изображая майора злым и властным, Мирзахан одновременно делал его каким-то ротозеем, простофилей. Но не было ни одного слушателя, который усомнился бы в правдивости его рассказов, — все принимали их за чистую монету. Мирзахан всячески подчеркивал «непоколебимую храбрость», «ловкость и находчивость» Кунанбая. С посланными верховыми сказки Мирзахана доходили и до аулов Кунанбая, раздутые и приукрашенные.

Кунанбай, снова примирившись с майором и всеми каркаралинскими чиновниками, пробыл в городе до самой весны. Он хлопотал о предоставлении ему должности, но теперь уже не мог и мечтать об ага-султанстве.

Когда растаял снег и первая зелень покрыла обсыхающую землю, Кунанбай покинул Каркаралинск и поехал в аул в должности волостного Тобыкты, сместив Майбасара и получив назначение на его место.

Не успел он еще выехать из Каркаралинска, как эта весть долетела до его аулов.

Странное чувство владело Абаем этой весной. Оно делало его равнодушным к окружающей суете и шуму, к радостям и печалям близких людей. Он весь — и мыслью и чувством — погрузился а новый, одному ему доступный мир. И домбра и бумага послушно повторяли горячие, прочувствованные слова его песен и стихов — откровенные признания молодого взволнованного сердца. Но как много еще осталось невысказанным, как много песен было еще не спето! Тайны сердца рассказаны не все. А сказанное — так бедно и скудно… О, если бы нашелся друг, который захотел бы заглянуть в его смятенное сердце и прислушаться к его голосу, — он излил бы ему в напевах не передаваемую словами тоску, наполняющую его душу!..