Пуритане. Легенда о Монтрозе - Вальтер Скотт

Берли, принимавший участие в преследовании противника и только теперь возвратившийся на поле сражения, застал войско повстанцев в состоянии полного разброда и замешательства. Обладая способностью опытного военачальника не теряться в любых обстоятельствах, он предложил выделить сотню наименее истомленных людей для несения лагерной службы, составить временный комитет из числа тех, кто выполнял до этой поры обязанности военачальников, передав ему, впредь до избрания командиров, верховное руководство, и поручить Гэбриелу Тимпану отметить дарованный небом успех подобающей проповедью, обращенной ко всей повстанческой армии. Он особенно настаивал на последней из перечисленных мер, и не без веской причины, так как это был единственный способ занять внимание массы повстанцев и доставить возможность ему и еще двум-трем военачальникам держать военный совет, не отвлекаясь противоречивыми мнениями и бессмысленными криками целого войска.

Гэбриел Тимпан превзошел ожидания Берли. Два битых часа проповедовал он без запинки; и, конечно, ничьи легкие и ничьи наставления, кроме как мистера Гэбриела Тимпана, не могли бы в течение столь долгого времени приковывать внимание слушателей, и притом в таких критических обстоятельствах. Но он в совершенстве владел секретом грубого и незамысловатого, красноречия, присущего многим проповедникам той эпохи; оно было бы с презрением отвергнуто аудиторией, обладающей хоть крупицею вкуса, но явилось хлебом насущным для слушателей Тимпана. Взятый им текст был из сорок девятой главы Книги пророка Исаии: «И плененные сильным будут отняты, и добыча тирана будет избавлена, потому что я буду состязаться с противниками твоими, и сыновей твоих я спасу».

«И притеснителей твоих накормлю собственною их плотью, и они будут упоены кровью своею, как молодым вином; и всякая плоть узнает, что я господь, спаситель твой и искупитель твой, сильный Иаковлев».

Речь, произнесенная Тимпаном на эту тему, была разделена на пятнадцать частей, причем каждой части сопутствовало семь практических приложений основного тезиса проповедника; два должны были служить целям утешения, два — устрашения, два изъясняли причины вероотступничества и гнева господнего, а последнее возвещало обещанное и чаемое освобождение. Первую часть своей речи он посвятил собственному освобождению и освобождению своих товарищей по несчастью; он воспользовался случаем, чтобы сказать несколько слов в похвалу молодого Милнвуда, от которого, как от защитника ковенанта, он ожидал великих деяний. Вторую часть он заполнил перечислением кар, которые неминуемо в близком будущем поразят тираническое правительство. То он говорил тоном разговорным и обыденным, то возвышал голос, и тогда речь его становилась бурной и стремительной; иные места ее были высокопарны, иные, напротив, опускались до уровня самого непритязательного шутовства; то с огромным воодушевлением отстаивал он право всякого свободного человека чтить господа бога в соответствии с велениями собственной совести, то возлагал вину за бедствия и муки народные на непростительную небрежность правителей, которые не только не провозгласили пресвитерианства общенациональным исповеданием, но отнеслись с преступной терпимостью к сектантам разного толка — папистам, прелатистам, эрастианам, присвоившим себе название пресвитериан, индепендентам, социнианам и квакерам,{122} коих всех Тимпан предлагал изгнать из страны одним решительным актом парламента и тем самым полностью восстановить былое благолепие скинии. Потом он подробно остановился на учении об оборонительных действиях и о сопротивлении Карлу II,{123} отметив, что этот монарх, вместо того чтобы пестовать, как отец, шотландскую церковь, в действительности не пестовал никого, кроме прижитых им вне брака детей. Затем он распространился относительно образа жизни и развлечений этого веселого государя, и, надо признаться, кое-что и в самом деле заслуживало тех выражений, которыми сыпал наш не очень-то учтивый оратор, окрестивший короля презренными именами Иеровоама, Омри, Ахава, Шаллума, Факея и всех прочих нечестивых царей, упоминаемых в книгах Паралипоменон.{124} Свою речь мистер Тимпан заключил следующим текстом Писания: «Ибо Тофет давно уже устроен; он приготовлен и для царя, глубок и широк; в костре его много огня и дров; дуновение господа, как поток серы, зажжет его».

Едва Тимпан кончил проповедь и спустился с высокой скалы, служившей ему пастырской кафедрой, как на его месте появился новый оратор, резко отличавшийся от него своим обликом. Достопочтенный Гэбриел был человек преклонного возраста, плотный, с громовым голосом, квадратною головой и тупыми, невыразительными чертами лица, отчего и казалось, что плоть в нем берет верх над духом, а это едва ли было пристойно для глашатая слова божьего. Молодой человек, обратившийся теперь с увещаниями к этому столь необыкновенному сборищу, Эфраим Мак-Брайер, был не старше двадцати лет; и все же весь его облик наглядно свидетельствовал, что, при своем чахоточном сложении, он к тому же еще изнурен бдениями, постами, всяческими лишениями, связанными с пребыванием в тюрьме и тяготами скитальческой жизни. Несмотря на молодость, он уже дважды претерпел заключение продолжительностью в несколько месяцев; он много страдал, и это создало ему большой авторитет среди приверженцев его секты. Усталыми глазами окинул он толпу и поле сражения, и взгляд его зажегся ликованием, а бледное выразительное лицо покрылось болезненным, мгновенно вспыхнувшим и так же угасшим румянцем радости. Он сложил руки, поднял голову и, прежде чем обратиться к народу, видимо, мысленно погрузился в благодарственную молитву. Вначале его тихая, нетвердая речь как будто не могла выразить волновавшие его мысли. Но напряженное молчание слушателей, жадность, с которою они ловили каждое его слово, подобная той, с какою изголодавшиеся иудеи собирали манну небесную, произвели, очевидно, соответствующее действие на самого проповедника. Речь его стала отчетливее, жесты живее и энергичнее; все говорило о том, что религиозный пыл одолел телесные недуги и слабость. Красноречие Мак-Брайера также не было лишено налета грубости, свойственной его секте, но, сглаженное природным вкусом, оно было свободно от наиболее нелепых и смешных недостатков проповедей его единоверцев; стихи Писания, терявшие порою в их устах смысл из-за неуместного применения, звучали у него красочно и величаво и производили такое же впечатление, какое в старинных соборах производят солнечные лучи, проникая сквозь стрельчатые окна с изображенными на них наитиями святых и мучеников за веру.

В ярких красках обрисовал он бедственное положение церкви в последний период ее неурядиц. Он сравнил ее с Агарью,{125} следящей среди безводной пустыни за угасанием жизни в ее возлюбленном чаде; с Иудой{126} под пальмою, скорбящим о разорении храма, с Рахилью,{127} оплакивающей свое бесплодие и отвергающей утешения. Но он достиг вершины сурового и величавого красноречия, когда непосредственно обратился к людям, еще не успевшим остыть после битвы. Он призывал их не забывать о великих делах, сотворенных ради них господом, и упорно идти вперед, не оставляя того пути, на который вывела их победа.

— Ваши одежды окрасились, но не соком виноградной лозы; ваши мечи обагрены кровью, — восклицал он, — но это не кровь коз и ягнят; пыль в пустыне, которую вы попираете, пропиталась туком и кровью, но это не кровь быков, ибо «жертва у господа в Восоре и большое заклание в земле Едома». То не были первенцы от стад, мелкий скот для сожжения жертвы, эти тела, что лежат, словно удобрение на поле, вспаханном рачительным хозяином; не благовоние мирры, ладана или душистых трав, то, что доносится до ваших ноздрей; но эти залитые кровью тулова — трупы тех, кто держал лук и копье, кто был жестокосерд и безжалостен, чей голос рокотал, словно море, кто садился в седло не иначе, как обвесив себя оружием, словно отправлялся на бой; это трупы могучих воинов, что пришли сразиться с Иаковом{128} в день освобождения его, и этот дым — дым тех огней, что пожрали их. И эти дикие холмы, что вас окружают, не скиния, изукрашенная кедровым деревом и серебром, и вы не священники, прислуживающие у алтаря с кадильницами и факелами; в ваших руках меч, и лук, и орудия смерти, и говорю вам воистину, даже тогда, когда древний храм пребывал в изначальной славе своей, даже тогда не была принесена жертва, более угодная богу, чем та, которую вы принесли сегодня, предав закланию тирана и утеснителя, когда скалы были алтарем вашим, небеса — сводами святилища вашего, а ваши добрые, остро отточенные мечи — орудиями жертвоприношения. А посему не бросайте плуга на борозде, не сходите с тропы, на которую однажды вступили, будьте как славные витязи во времена оны, призванные господом ради прославления его имени и ради освобождения угнетаемого народа, не останавливайте своего бега, раз вы начали состязание, чтобы конец не стал хуже начала. Итак, водрузите над этой страною стяг, трубите в трубы с горных вершин; пусть пастух не лепится к стаду своему и сеятель — к вспаханной ниве; но будьте на страже, оттачивайте наконечники стрел, начищайте до блеска щиты, изберите себе начальников тысяч и начальников сотен, полусотен, десятков; пусть пешие будут как дыхание ветра; пусть всадники устремятся, точно потоки неиссякаемых вод, ибо переправы пред угнетателями разверзлись и бичи их сожжены, ибо лица их воинов обращены вспять; господь был за вас, и он сломал лук власть имеющего; пусть сердце каждого уподобится сердцу отважного Маккавея,{129} пусть рука каждого будет рукою могучего силой Самсона, пусть меч каждого станет мечом Гедеона, поражавшего насмерть любого врага, ибо знамя реформации плещется на горах в изначальной красоте своей, и врата адовы не одолеют его.