Книга о русской дуэли - Александр Востриков

С. А. Панчулидзев, человек достаточно авторитетный в делах чести, по этому поводу высказался однозначно: „В данном случае прав д'Аршиак: замена пистолетов, раз они взяты в руки противника, не допускается“ {150, с. 84}.

Таким образом, запрет на замену оружия, перезаряжение вроде бы существовал (в отличие от фехтовальных дуэлей, на которых поврежденная шпага заменялась без каких-либо возражений), но почти в каждом конкретном случае пистолет все-таки заменялся или перезаряжался. (Ср. ситуацию, возникшую на дуэли Печорина и Грушницкого.)

Случалось, что один из дуэлянтов замечал, что оружие его соперника неисправно, — и предлагал заменить или перезарядить его. Такое чрезвычайное благородство, безусловно, накладывало отпечаток на весь дальнейший ход поединка: „В это время Глинский, сделав шаг вперед, остановился и сказал своему противнику: „У вас выкатилась пуля из вашего пистолета“. В самом деле, пуля лежала у ног его; секунданты взяли пистолет, чтобы снова зарядить, — и это ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое доказывало благородство Глинского, или мысль о том, какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона, стреляя пустым порохом и подставляя грудь под пулю на верную смерть — или оба эти ощущения вместе, только они видимо поколебали храбрость француза“ {77, с. 286}.

В традиционную форму дуэли могли вноситься дополнительные условия, превращающие ее в исключительную. Таково предложение Печорина: „Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом даже легкая рана будет смертельна; это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет. И тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий, кому первому стрелять… Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться“. Такое требование не противоречило идее и ритуалу благородного удовлетворения, но в значительной степени ужесточало условия.

В позднейших кодексах записано, что любая дуэль, в которой результатом предусмотрена смерть одного из соперников, считается исключительной. Однако смертельные поединки были, и вся их исключительность состояла в том, что оставшийся в живых соперник рисковал подвергнуться серьезному наказанию „за жестокость“. Условие Печорина помогало совместить требование смертельного поединка с возможностью сохранить дело в тайне, так что само по себе оно допустимо.

Для Лермонтова, конечно же, важно другое. Печорин предлагает свое условие только потому, что, как он считает, оно поможет ему в его сложной психологической контринтриге против Грушницкого. Печорин превращает свой недостаток в преимущество. Он знает, что в руках у пего незаряженный пистолет, — и предлагает драться на самых жестоких условиях, будучи убежден, что Грушницкий не сможет убить безоружного. В этом он оказывается прав. Но Грушницкий не в силах и отказаться от своей затеи. И вот тут-то Печорин попадает в поставленную им самим ловушку: приходит его очередь стрелять, и уже он должен убить человека, который не мог убить его. Более того, если бы Печорин, например, выстрелил на воздух — примирения быть не могло, ведь Грушницкий понял, что его бесчестный замысел раскрыт. Жить с таким пятном на чести, зная, что о его подлости будет известно в обществе, невозможно.

Таким образом, мы видим, что нововведения в строгий сценарий ритуала могут привести к самым трагическим последствиям.

Еще более наглядно это проявляется в сюжете „отложенного выстрела“. Один из героев повести А. А. Бестужева-Марлинского „Вечер на бивуаке“, полковник-гусар Мечин, рассказывает друзьям-офицерам „случай“ из своей жизни — историю любви к некой Софии S. Любовь казалась взаимной, Мечин уже готов был сделать формальное предложение, но вместо объяснений с княжной он вынужден объясняться с неким капитаном по поводу „весьма нескромных на ее счет выражений“. Наутро на дуэли капитан первым выстрелом (по жребию) тяжело ранит Мечина. Полтора месяца храбрый гусар был на грани жизни и смерти, но наконец-то выздоровел — для того чтобы узнать, что София выходит замуж за его противника! И тут Мечин „вспоминает“, что он не выстрелил на поединке, — и решает воспользоваться своим „правом“. Старый преданный друг мешает ему осуществить жестокое намерение, устроив неожиданную и срочную командировку, и романтический сюжет продолжает движение к не менее романтической развязке: Мечин старается забыть Софию в боях, в одном из которых медальон с ее изображением спасает его от турецкой пули. Муж Софии оказывается подлецом, разоряет и бросает ее, и она вскоре умирает от чахотки на руках у случайно оказавшегося рядом Мечина.

Мечин в столкновении со своим противником ведет себя как истинный бретер: требует извинений на коленях, назначает очень суровые условия (дуэль на пяти шагах) и т. д. Для его гусарского сознания вполне нормально потребовать „долг“ — выстрел — через полтора месяца после дуэли. Но это действительно „противу всех правил“, дуэльный ритуал обладал единством времени, места и действия, он должен был начаться и окончиться на поле чести. В редких случаях поединок мог быть отложен и возобновлен после какого-то перерыва — но обязательно с самого начала. Отложить один только выстрел — это условие исключительное, и Пушкин в „Выстреле“ показал, как оно превращает дуэль в убийство.

Теперь ясно, что строгое соблюдение устоявшейся традиции проведения ритуального боя отнюдь не всегда было пустой формальностью, а отступление от традиции могло превратить дуэль в убийство.

С другой стороны, небольшое „уточняющее“ правило могло обратить дуэль в фарс. Н. А. Дурова рассказала историю о том, как ей пришлось быть секундантом на дуэли неких офицеров Р*** и К***: „Мы все пошли за город. Разумеется, дуэль была неизбежна, но какая дуэль! Я даже и в воображении никогда не представляла ее себе так смешною, какою видела теперь. Началось условием: не ранить друг друга в голову; драться до первой раны, Р*** затруднился, где взять секунданта и острую саблю; я сейчас вызвалась быть его секундантом и отдала свою саблю, зная наверное, что тут, кроме смеху, ничего не будет особенного. Наконец два сумасброда вступили в бой; я никак не могла да и не для чего было сохранять важный вид; с начала до конца этой карикатурной дуэли я невольно усмехалась. Чтоб сохранить условие не ранить по голове и, как видно, боясь смертельно собственных своих сабель, оба противника наклонились чуть не до земли и, вытянув каждый свою руку, вооруженную саблей, вперед как можно далее, махали ими направо и налево без всякого толку; сверх того, чтоб не видеть ужасного блеска стали, они не смотрели; да, как мне кажется, и не могли смотреть, потому что оба нагнулись вперед вполовину тела. Следствием этих мер и предосторожностей, чтобы сохранить первое из условий, было именно нарушение этого условия: Р***, не видя, где и как машет саблею, ударил ею князя по уху и разрубил немного; противники очень обрадовались возможности прекратить враждебные действия. Князь, однако ж, вздумал было шуметь, зачем ему в противность уговора разрубили ухо; но я успокоила его, представя, что нет другого средства поправить эту ошибку, как опять рубиться. Чудаки пошли в трактир“ {56, с. 474–475}.

Полный отказ от ритуала иногда по смыслу оказывался ближе к дуэли, чем небольшое, на первый взгляд, отступление.

Существовали и другие виды единоборств, которые могли выполнять некоторые функции дуэли. Во-первых, это специальные квазидуэльные небоевые формы. Наиболее распространено было так называемое самоубийство по жребию (иногда его называли „американской дуэлью“, но это же название более устойчиво связывалось с другой формой, о которой мы скажем чуть ниже). Двое соперников тянули жребий: на одной бумажке было начертано „смерть“, на другой — „жизнь“; вытащивший „смерть“ должен был покончить с собой. Жребий мог бросаться по-разному — либо традиционно (две бумажки в шляпе), либо как-то иначе. В „Поединке“ А. И. Куприна подполковник Лех рассказывает, как „один офицер предложил другому <…> американскую дуэль, причем в виде жребия им служил чет или нечет на рублевой бумажке. И вот кто-то из них <…> прибег к мошенничеству: <…> взял да и склеил две бумажки вместе, и вышло, что на одной стороне чет, а на другой нечет“. Анекдот, к сожалению, остался незаконченным.

Мы уже рассказывали о столкновении князя М. П. Долгорукого с Н. А. Тучковым. Напомним, что, по одной из версий, вместо дуэли Тучков предложил выйти под шведские ядра, чтобы сама судьба кинула жребий.

Был еще один вариант — из двух пистолетов заряжался только один (или только в один вкладывалась пуля), а затем соперники выбирали оружие и стрелялись, обычно с малого расстояния. В некоторых кодексах именно такой поединок описан под названием „дуэли через платок“ — как исключительный и недопустимый.