Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Первое, что я различаю, еще не придя окончательно в себя, — это запах. Я вся мокрая от пота, и испарения моего тела поначалу единственное, что доступно моему восприятию. И они мне не противны. Я сама с собой в полном единодушии. Неуверенность порождается только внешними причинами. Опасением вызвать отвращение.

Но в эту чуть ли не счастливую минуту я — всего-навсего запах. И только постепенно возвращаются мои пространственные объемы с их определенными контурами. Мой вес, который, причиняя мне боль, придавил к жесткому полу мои мышцы и хрящи. Ощущение счастья сходит на нет. Но я ощущаю различный вес обеих половин моего тела. Болезненное перенапряжение в правой стороне. Все опять повторяется. Перекличка всех членов моего тела дает, впрочем, в итоге успокаивающий результат. Я, кажется, цела и невредима.

Мой друг склоняется надо мной, поднимает меня, я наслаждаюсь, ощущая о себе заботу. Хоть на минуту-другую.

Задание. Бормочу я.

Какое задание?

Ах, ничего. Говорю я, поскольку считаю, что не следует рассказывать о моих видениях.

Откуда во мне эта тревога? Такое чувство, что я постоянно должна что-то создавать? Почему я должна снова и снова доказывать свое право на существование? Почему у меня все сводится к огромному напряжению? Я же знаю свои ошибки и свои границы и никогда не была особенно уверена в себе. Как же могу я одновременно быть столь безмерно нескромной? Может, корни этого обстоятельства надо искать в разладе между неуверенностью и притязанием? Я же достигла успехов. Но это мне нисколько не помогло. Наоборот. Каждый успех усиливал разногласие. Я ненавидела этот успех, но достижение успеха стало моей манией. Я походила на канатоходца, который внезапно замечает, что он боится высоты.

И вот она — катастрофа во всех областях. Мне даже кажется, что все это не лишено известной внутренней логики. Кто высоко заносится, тому не миновать упасть. А вывод — конец. Точка. Или бегство к началу. Или необходимо ощутить высшее предназначение, чтобы спасти мое чувство собственного достоинства?

Ах, какие запутанные размышления. Хиросима. Мысль о том слишком ужасна, чтобы играть с ней. Случайное совпадение двух — для хода мировой истории абсолютно несущественных — событий не дает ощутимых результатов. А если уж — почему именно я?

Бессмысленное возмущение: почему именно я! В различных отделениях больницы встречал меня этот возглас. Мы, натренированные мыслить: без причины нет следствия, бываем потрясены, если нас настигают удары судьбы. И такое, стало быть, еще случается. Надо же, однако, что-то делать. В конце-то Концов, всегда ведь люди могли что-то делать. Но я сейчас еще не готова к этому. Не может же все просто-напросто так закончиться. Но мы сойдем в могилу прежде, чем это поймем. В малом и в великом, во всем. У нас нет никакого опыта с угрозой, которая нависла над человечеством. В нашей истории развития ничего подобного не встречается. Мы не можем довериться интуиции. Так, стало быть, чтобы поставить вопрос о собственном, сокровенном задании, вначале должно произойти нарушение химического равновесия в стволе мозга?

Мой отец. Лизе Майтнер. Они еще могли питать надежду, что кое-как проскочат.

Хотя я никогда до конца не понимала эту их надежду. Сколько бы ни пыталась я их понять, каждый раз все во мне протестовало: почему же миллионы людей позволили себя приканчивать, не оказывая сопротивления. Даже если бы оно ничего не изменило, сигнал был бы подан.

А я? Что изменила бы я?..

Когда акционерному обществу «Надежда» по добыче сланца грозило банкротство, у отца возникла идея. Они стали предлагать шифер в качестве облицовочного материала для цоколей домов. Кроме того, его стали обрабатывать под мрамор. Надлежащие шлифовальные станки и резальные машины поставлял машиностроительный завод, владельцем которого была записана моя мать. Из-за ограниченной ответственности. Мои родители с того времени жили в режиме раздельности имущества. Прекрасные проспекты извещали о новинке. Товарные поезда катились. Для множества казарм, которые строились, требовались огромные количества облицовочного материала. Спрос удовлетворялся с трудом. Денег теперь было вполне достаточно. Со временем можно будет и второго ребенка послать в Швейцарию учиться в школе. И женить или выдать замуж. Во всяком случае, так можно было планировать. Я, так сказать, результат нововведения, а также казарм.

День, когда Лизе Майтнер стала «беженкой из рейха», был и для моего отца довольно горьким. Ребенок, которого произвела на свет его жена, был девочкой.

Я долго жила с сознанием, что обязана своим существованием политической наивности. Раздумывая теперь над этим, я полагаю, что мое сотворение было своего рода актом личного сопротивления. Актом самоутверждения. Стремлением отца не допустить, чтобы из него был создан бездушный объект. И вот сообщение: замысел осуществился не полностью.

Криста Вольф: Кассандра. «В какой мере женщина способна действительно утвердить себя как писатель? В той, в какой женщины по историческим и биологическим причинам соприкасаются с совсем другой действительностью, чем мужчины. Совсем иначе соприкасаются с действительностью, чем мужчины, и это выражают. В той мере, в какой женщины принадлежат не к властителям, а к подвластным, столетиями, к объектам объектов. Объекты второй степени, достаточно часто объекты таких мужчин, которые сами являются объектами…»

Это звучит логично. Не могу ничего возразить против этого. Но по какой-то причине я впадаю в дурное настроение. Если это действительно так, то я отреклась бы от своего женского существования, ибо это оскорбляет мою гордость. Тут уж я не испытываю даже солидарности.

Подобный ход событий имеет всегда две стороны. На одной стороне разыгрывается атака, создание бездушных объектов как средств поддержания власти, а на другой стороне субъекты сохраняют свою автономию. Или не сохраняют. Неужели этот механизм действительно столь эффективен, что избежать ни того, ни другого невозможно?

А может быть, Лизе Майтнер?

Намеченный к окончательному решению объект. Трижды униженная. Более всего из-за собственного профессионального промаха. Которому она могла противопоставить успехи. Что ей, однако, не помогло. Лишенная творческого базиса. Она страдала. Была несправедлива и отчаивалась.

А я?

Все старания моей матери передать мне навязанную ей некогда роль терпели поначалу неудачи. Я росла сыном своего отца. Мы вместе эксплуатировали мать. Вместе создали себе духовный мир и высмеивали попытки матери сопровождать нас туда. Мои интересы и склонности, мои детские друзья, мои представления о будущем — все мужское.

Попытка моей матери, дочери почтенного семейства, вырваться из своего окружения — дело давнее. Она приобрела специальность и какое-то время по этой специальности работала. На нее оказали давление, и она должна была принять решение. Она выбрала его. Будущие свекровь и свекор потребовали от нее торжественного обещания держать в тайне ее досадную оплошку — ее службу. Человек любит то, во имя чего приносит жертвы. В любви нет справедливости. А мой отец? Он не воспринимал ущемленность моей матери как изъян. Это отвечало его отношению к женщине в целом. Так разве удивительно, что меня, дабы любить меня совершенно иначе, он, не долго думая, обратил в сына.

Однажды, когда я достигла известного возраста, ему, видимо, бросилась в глаза моя истинная биологическая конституция. Осознав это, он был ошеломлен и счел нужным указать мне на мою роль как женщины. Никогда впоследствии никто меня так не оскорблял. Я — пария, и вследствие этого предубеждения и высокомерное отношение к людям проникли глубоко в мою суть. Трещина рассекла меня на две половины. Мать могла бы заслужить мое уважение разве что как отравительница.

И только угрожающие признаки болезни взломали меня. Они погибнут вместе. Мужчина во мне. Женщина во мне. Как же мне не воскликнуть: кто я? Почему же я столь мало себя уважаю? Уважать самих себя, нам, требующим уважения от других. Заботиться о себе и уважать другого. В противном случае мы вместе будем отмечены галочками, как объекты.

Вся эта болтовня о самоосуществлении. И эти вопли. И одержимость. Размышляли ли мы хоть когда-нибудь об этом со всей серьезностью. Чего же мы тогда хотим. Всего? Этого не может быть. Расчет не оправдывается, с какой стороны ни посмотри. Я знаю, о чем говорю. Нельзя же, в конце-то концов, жаловаться на требования общества высокой производительности и одновременно возводить его выдающиеся результаты в мерило собственной работы. Нужно искать свое призвание. Сломать застывшую систему ролей в той или иной социальной группе.

Нужно было искать свое призвание. Иной раз я вовсе не хотела быть сильной. В мечтах видела осуществленную мечту о заступнике, чтоб был на голову выше меня, чтоб позволено мне было быть ребенком. За это я наплевала бы на всю эмансипацию.