В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди

Конечно, ты нервничаешь, — сказала Эмили. — Ты выходишь замуж. Но, по крайней мере, ты выходишь за человека, который тебя обожает.

Думаю, да…

Думаешь? Да он готов целовать землю, по которой ты ступаешь.

А тебя не насторожило бы такое обожание?

Эмили закатила глаза, потом нахмурилась и сказала:

Послушала бы ты себя. Вот смотри: ты — писательница, которую публикуют, помолвлена с человеком, который искренне верит в твой талант, собирается освободить тебя от забот о хлебе насущном, чтобы ты могла полностью посвятить себя искусству, да к тому считает тебя лучшей женщиной планеты. И, зная все это, ты можешь говорить только о своем страхе перед таким обожанием. Нет, ты сумасшедшая.

Каждая имеет право на некоторые сомнения перед таким сертезным шагом, не так ли?

Да, если только ей не удалось заарканить такого завидного жениха.

Он ведь не добыча. Эмили.

Ты опять за свое!

Хорошо, хорошо…

Знаешь, что я тебе скажу: если ты действительно не хочешь выходить за Джорджа, я с радостью займу твое место. А пока попытайся смириться с тем, что тебе повезло в любви. Я знаю, для тебя это чудовищное испытание…

Эмили, я действительно влюблена. Просто… немного нервничаю, вот и все.

Мне бы твои заботы.

Эй, девчонки!

Мы подняли головы. Джордж приближался к столику, его рот застыл в широкой улыбке. Не зря окружающие, глядя на него, неизменно отмечали его «мальчишеский» задор. Идеально уложенные ные на пробор светлые волосы, тяжелые роговые очки, веснушчатое лицо, слегка взъерошенный вид (даже когда он был одет с иголочки, в один из шитых по заказу костюмов его любимой марки «Брукс Бразерс») — все это придавало ему какого-то озорства, и казалось, будто и в свои двадцать восемь он готов гонять мяч на футбольном поле в Эксетере (его школьной альма-матер).

Но, когда он подошел и сел за стол, я поймала себя на том, представляю его солидным банкиром, каким он станет лет через двенадцать, когда молодецкий лоск; сменится степенностью и респектабельностью. И уже не останется ни тени мальчишества, ни огонька восторженности.

Что-то не так, дорогая?

В его голосе сквозило беспокойство. Я вышла из своего тревожного транса и наградила его теплой, любящей улыбкой:

Просто задумалась, милый.

Бьюсь об заклад, она сочиняет сюжет следующего рассказа, — сказал он, обращаясь к Эмили.

Или мечтает о свадебной церемонии, — произнесла Эмилли с еле заметной иронией, которую мой жених, к счастью, не уловил.

А, так вот вы о чем тут болтали!

Уф.

Да, я знала, что Джордж Грей был вполне заурядным человеком. Да, он был из тех, кто предпочитает стоять на terra firma[27]. У Джорджа не было ни странностей, ни капризов. Пытаясь быть cтрастным и романтичным, он зачастую выглядел откровенно глупым. Но зато он с обезоруживающей искренностью признавался, что начисто лишен воображения и не способен к полету фантазии. На нашем третьем свидании он сказал:

Положи передо мной бухгалтерский отчет, и я буду увлено изучать его часами — с таким же наслаждением, как кто читает хороший роман. Но вот слушать симфонию Моцарта для меня потерянное время. Я не понимаю, что там слушать.

Не нужно искать в музыке какой-то смысл. Тебе просто должно нравиться то, что ты слышишь. Знаешь, Дюк Эллингтон однажды сказал: «Если музыка приятнга на слух, значит это хорошая музыка».

Он смотрел на меня с нескрываемым восхищением.

Ты такая умная.

Ну, это громко сказано.

Ты такая культурная.

Но ты тоже не из Бронкса, Джордж. Я хочу сказать, ты ведь учился в Принстоне.

Это вовсе не гарантия того, что выйдешь оттуда культурным человеком, — сказал он, и мы оба расхохотались.

Мне нравилась его самоирония. Нравилось и то, с каким упоеним он забрасывал меня книгами, пластинками, билетами в театр и на воскресные филармонические концерты — хотя я и знала, что для Джорджа слушать произведения Прокофьева в исполнении оркестра под управлением Родзински равносильно двум часам в кресле дантиста. Но он никогда и виду не показывал, будто ему скучно. Ему нравилось доставлять мне удовольствие, нравилось учиться.

Он был прожорливым читателем — увлекался в основном увесистыми фактографическими книгами. Он был, пожалуй, единым известным мне человеком, кто прочел все четыре тома «Мирoвoro кризиса» Черчилля. Беллетристика, как он признавался, не особенно его интересовала. «Но ты можешь подсказывать мне, что нужно прочесть».

Так я подарила ему «Прощай, оружие!» Хемингуэя. На следующее утро он позвонил мне на работу.

Боже, что за книга, — сказал он.

Ты уже прочитал?

Еще бы. Как же он здорово пишет, правда?

Да, у Хемингуэя этого не отнимешь.

И про войну… так грустно.

А тебя тронула история любви Фредерика и Кэтрин?

У меня слезы текли по щекам, когда я читал финальную сцену в госпитале.

Мне приятно это слышать.

Но знаешь, о чем я подумал, когда дочитал книгу?

О чем же, любимый?

Если бы ей попался хороший американский доктор, она бы наверное, выкарабкалась.

Мм… никогда об этом не думала. Но пожалуй, да, ты прав.

Не то чтобы я обвиняю швейцарских врачей…

Да и Хемингуэй, наверное, тоже не это имел в виду.

Просто, знаешь, после этой книги я бы определенно не хотел, чтобы ты рожала в Швейцарии.

Я тронута.

А что еще я могла сказать?

Да, что поделать, он был таким ординарным. Но я решила, что вполне смогу ужиться со столь прозаичным человеком, ведь главное, чтобы он был порядочным, ответственным, и меня так и подкупало его внимание ко мне. День свадьбы неумолимо приближался, и все это время я старательно глушила в себе сомнения о будущем с Джорджем, мысленно повторяя: он такой замчательный.

Да, хорошо, я не возражаю, — сказал Эрик после того, как наконец познакомился с Джорджем. — Он дружелюбный парень. Пожалуй, слишком дрркелюбный, если честно.

Как можно быть слишком дружелюбным? — спросила я.

Он очень хочет понравиться. Прямо из кожи вон лезет, чтобы угодить.

Но это ведь не самое плохое качество, не так ли? К тому же он, понятное дело, нервничал перед встречей с тобой.

С чего ему вдруг нервничать? — удивился Эрик.

Для Джорджа встреча с тобой — это все равно что встреча с отцом. Он чувствовал, что, если ты не одобришь его кандидатуру, свадьба может не состояться.

Большей глупости трудно придумать.

Он немного старомоден…

Старомоден? Вернее сказать, он из палеозоя. Впрочем, мнение мало что значит, ты ведь все равно не послушаешь моего совета.