Требуется жадная и незамужняя - Лена Валевская

Но за этот миг картина полностью поменялась.

Удача решила, что хорошего помаленьку, и переметнулась к противоположной стороне.

Спину ожгло, словно на нее плеснули кислотой. Выпрямившись, я успела увидеть, как старый Лют выдергивает из тела Ёна острый кончик длинного изогнувшегося скорпионьего хвоста.

Ёна зашатало, словно пьяного. Он сделал шаг назад, его тут же повело вправо, потом влево. И, в довершении всего, начали разъезжаться ноги. Ён мотнул головой на длинной шее, словно стряхивая дурман. А потом вдруг всем телом рухнул в траву, как подкошенный.

Я захлебнулась криком, ловя отголоски растекающейся по его жилам жгучей боли. А свёкор уже поворачивался в мою сторону, отыскивая свою жертву совершенно черными бешеными глазами.

И тут к разъяренной Твари метнулась такая маленькая и хрупкая в сравнении с ним фигурка в футболке и джинсах.

— Гиль! — кричала Кристина. — Гиль! Прекрати!

«Зачем она вернулась?» — заметалась в ужасе мысль в моей голове. — «Сумасшедшая!»

— Папа! — верещал откуда-то сверху, с деревьев, Лютик. — Папа!

Мне показалось, что я схожу с ума. Почему вы здесь? У вас же был такой замечательный шанс! Хотя бы у вас…

Отрешенно, тупо наблюдала я, как худенькая блондинка повисла на лапе лютого чудовища, обхватив ее руками и ногами. А он почему-то не убивает ее, не разрывает на части и не пробивает насквозь…

Огромный страшный и безумный Лют замер и просто смотрит на настолько же безумно-храбрую человечку постепенно светлеющим взглядом.

Перед глазами что-то мелькнуло, и на земле оказался пятилетний ребенок с русыми волосами. Опять голышом, да что ты будешь делать, отстранено подумала я, понимая, что надо бы укутать малыша, но у меня не осталось ни сил, ни желания шевелиться. Сюрреалистичность ситуации заставляла усомниться в собственном психическом здоровье. Была, конечно, вероятность, что старый Лют всё же добрался до меня и убил, как и собирался. Так, по крайней мере, было бы понятнее и логичнее этого странного поведения свёкра. И уж точно лучше, чем видеть лежащее в траве безжизненное тело любимого.

— Папа! — Лютик уже добрался до Ёна и тормошил его, заливаясь слезами. — Проснись!

Одна из восьми застывших лап дернулась и судорожно поджалась к брюху. Я забыла, как дышать. Тело Ёна охватило тусклое сияние. Трансформация длилась дольше, чем раньше. Слишком долго, но, в конечном итоге, на земле навзничь лежал человек — совершенно обнаженный, словно обескровленный, со спутанными, рассыпавшимися по траве черными волосами. Он тяжело дышал — но дышал!

Не помня себя от счастья и уже не обращая внимания на пугающую и опасную близость его безумного папочки, я бросилась к мужу.

— Ён! Он сильно тебя ранил? Очень больно? Скажи хоть что-нибудь!

— Яд, — хрипло выдавил Ён и закашлялся. — В хвосте…

По телу мужа прошла мощная, выгнувшая его судорога. Глаза распахнулись, невидяще, в болезненном напряжении, уставившись в ночное небо.

Хвост Люта не просто выглядел скорпионьим. И поблескивающий влажный яд на его кончике не был бутафорией.

Лютик схватил папу за руку и расплакался.

— Ён! — запаниковала я. Вызвала на ладонь светящийся исцеляющий шарик, попутно убив несколько ближайших деревьев, но такая мелочь не волновала жену, пытающуюся спасти любимого мужа. С размаху впечатала древесную энергию в грудь Ёна. Ну же!

Мышцы Ёна слегка расслабились, судорога отпустила тело. Муж хрипло, прерывисто вздохнул и закрыл глаза.

Получилось? Исцелен?

— Спасибо, — едва слышно выдавил из себя Ён. — Так… легче…

Хотелось посмотреть на его рану. Убедиться, что она привычно затягивается, доказывая живучесть этих пришельцев из неведомого и жестокого мира. Но я боялась. Ведь для этого придется перевернуть мужа на живот, а ему и так плохо.

— Ты же справишься, да? — умоляла я то ли Ёна, то ли судьбу. — На тебе же всё заживает как… на Люте!

Он не ответил. Но его взгляд, отчаянно вцепившийся в мое лицо, стремительно бледнеющая кожа и скривившиеся в горькой улыбке губы оказались куда красноречивее любых слов или пустых утешающих обещаний.

— Нет… — прошептала я, все еще не веря. — Нет…

И вливала, вливала в него древесную энергию, уничтожая вокруг всё большую и большую площадь лесного массива.

С отчаянием ощущая, как покидает любимого его собственная жизненная сила.

Глава двадцать третья. Королевская воля

Не знаю, сколько прошло времени. Мне было всё равно. Мир перестал существовать и больше не имел значения. Вся реальность сфокусировалась до этого бледного лица с закрытыми глазами и утекающей по капле жизни. До едва ощутимого дыхания. До невыносимой боли и недосказанности между нами. До глухого отчаяния и двух сердец, одно из которых вот-вот перестанет биться, а другое мечтает застыть вместе с ним навсегда.

Давно уже погасли, растворились в Ёне последние бесполезные шары исцеляющей энергии. Осталась лишь слабость, дикая усталость, полное отсутствие сил. Я лежала поперек груди неподвижного, вечность назад потерявшего сознание мужа, и не могла пошевелиться сама. А надо ли? Имело ли теперь хоть что-нибудь смысл? И стоило ли вообще просыпаться?..

— Мам! — яркой молнией врываясь в кокон апатии и безразличия, позвал меня детский голосок. — Мама!

Кто это? Дитя, что тебе надо… Дай мне спокойно уйти вместе с ним…

— Ну, мама же! — кто-то нещадно меня тормошил. В голосе звенел страх.

Я нехотя, через силу приподняла голову. И чуть не вскрикнула. На меня смотрели зеленые глаза Ёна. Живые, полные эмоций и слез. Родные чудесные глаза!

— Мама! Ты очнулась? — спросил обладатель этих глаз, и наваждение спало.

Ён по-прежнему был без сознания, в своем ложе из жухлой травы, умытый синеватый лунным светом. А рядом с ним на корточках сидел Лютик. Еще одно мое сердце. Еще один смысл моей жизни.

— Мам, — прошептал он. — Останься со мной…

Родной мой… Солнышко…

Мне сделалось стыдно и совестно. В своем горе я едва не забыла о ребенке. Как я могла?

— Папе совсем плохо? — прошептал Лютик и всхлипнул.

— Лютик… скажи… папа тебе что-нибудь рассказывал про яд в кончиках ваших хвостов? От него есть противоядие? Можно как-то вылечиться?

— Папа говорил, когда я вырасту, надо быть осторожным и никого не задевать жалом. А сейчас мой хвостик просто хвостик. А как вылечиться, я не знаю. Папа говорил, что сильнее нашего яда нет ничего во всех мирах. Мы можем убрать любой яд внутри себя. Кроме этого.

Последняя встрепенувшаяся надежда осыпалась догорающим пеплом.

Сердце под моей ладонью всё еще билось — медленно, в неуверенном и слабом ритме. Но долго ли это продлится? Сколько у нас с Ёном осталось времени? День, час?