Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

– Дай-то Бог! – вздохнула Ольга. Потом спросила: – Как идут дела с обращением в веру христианскую, батюшка, много ли народу прибавилось?

– Ох, мало, матушка! Вот, Гарольда твоего, слава Богу, в Григория перекрестили. А ещё лодочник один за деньги твои окреститься согласен, а другие над ним смеются, потому как он бражник беспробудный и пьяница. Нет, мать Ольга, нельзя добиться смирения на Руси без крещения Святослава. Люди так и молвят: коль Перун ему, мол, победу даёт, так за что будем от богов своих отрекаться? Надо срочно женить князя на христианке!

И они пустились в обсуждение подробностей.

В тот же день в Киев прибыл гонец от Святослава и поведал о победе над хазарами на Миусе и Донце-реке.

Высыпал народ на улицу, стал песни петь. Тотчас все пошли к Мольбищу, где Наместник Великого Могуна сотворил всенародное моление и прославление Святослава с дружиной. А потом люди на радостях устроили великие гулянья.

Княгиня на улицу не показывалась. И кияне рекли между собой:

– Что ж это мать Ольгушка, княгиня наша, победе русской не радуется?

И шло в народе смущение, и на греков озлобление, что скоро греки те всё в Киеве к рукам приберут.

– Бог Перун помогает нашей дружине на поле брани, – рекли старые люди, – и за то мы своих богов почитать должны, а не идти за чужими!

И случилось так, что повстречали кияне по дороге батюшку Алексиса, что спешил в свою церквушку. Окружили они попа византийского, стали одежду на клочки рвать, затрещины да пинки сыпать, может, и до смерти забили бы, не подоспей на шум Гарольд с дружинниками. Отбил он попа у киян, привёз обратно в княжеский терем.

Жалкое зрелище предстало перед княгиней: весь в лохмотьях, синяках да кровоподтёках, отец Алексис, всхлипывая от боли, страха и обиды, протянул руки к Ольге:

– Ай и злой же твой народишко, княгиня, хотел меня Перуну в жертву отдать! Не будь Гарольда с дружиною, так и загинул бы ни про что! За службу мою тебе верную живота лишиться мог!

Ольга тотчас велела кликнуть теремных людей, чтобы помогли батюшке, помыли, переодели, мёду крепкого дали для успокоения. Потом сердито повернулась к Гарольду.

– Слушай, Григорий, – обратилась она к нему, называя новым христианским именем, – сколь это будет продолжаться? Смуты сии да бесчинства? Отчего люди достойные не могут спокойно по Киеву ходить и вынуждены у меня в тереме прятаться? Не я ли дала тебе власть полную, чтоб смутьянов ловил и карал нещадно?

Гарольд переступил с ноги на ногу.

– Народ, княгинюшка, не просто так мутится…

– Отчего же?

– А мутится он оттого, что не видит тебя ни на улицах, ни на Мольбище в честь победы Святославовой…

– Не желаю я деревянным богам, сим грубым идолам кланяться, не хочу ходить на поганское Капище!

– Правду речёшь, княгинюшка, – отозвался Алексис из-за стола, уже умиротворённый жбаном мёду и жареным поросёнком, – не ходи на бесовское Капище, и за то будешь в Раю вместе с пресвятой Богородицей!

– Дело твоё, мать-княгиня, – продолжал Гарольд. – Только народу объясниться надобно, можешь больной сказаться, да хоть лик свой светлый на миг явить, дабы всех успокоить…

Поразмыслив, согласилась княгиня, что Гарольд дело речёт, без того смуты хватает. Вышла на крыльцо высокое наружное, показалась народу, махнула платком расшитым.

Люди обрадовались, видя княгиню здравой и весёлой, и кричали ей троекратную «славу».

Особенно много люда собралось на киевском Торжище. Там ходил слепой Боян, ведомый за полу отроком. Вот сел он на своём привычном месте, взял гусли, коснулся перстами струн и запел:

А и славному граду Киеву – слава!И народу славянскому – слава!И князю Хороброму – слава!И всему Дому его!И великому гусельщику Соловью,Что землю Русскую пел, – слава!А прежде всех – богам киевским слава!И Велесу – богу Певцов, покровителю и заступнику!Кто же богов попирает наших – повинен презрению.Когда ещё Ирий Родами правилИ жили Роды в согласии,И потому им боги славянскиеБыли защитой и помощью.Ежели сноп руками ломатьИли даже рубить секирою,То надвое не разрубишьИ руками не разломишь.А ежели сноп растрястиИ взять соломинку каждую,То она и секирой рубится,И руками легко ломается.Так и люди, что врозь расходятся,Под чужой пятой обретаются.Вот пришли варяги Аскольдовы,Стали Русь крестить силой воинской,И богу чужому визанскомуЗаставляли служить и кланяться.Деды наши того не приняли,Веру прежнюю не утратили.И пришли варяги Олеговы,И клялись на горе ПеруновойВизантийских богов изгнать.А теперь вот хазары с ЯхвоюК нам с восхода прийти замыслили.Яхве сей есть жидовский бог.Византийцы его раскрасили,Нарядили в ризы злачёные,Выдают за новое божество.Вот про то, миряне, должно вам знатьИ не славить жидовского бога в Киеве!

Гарольд, проезжая с дружинниками по Торжищу, увидел столпотворение. Остановившись, послушал песню, а потом решительно направил коня к Бояну, раздавая по пути тычки и повелевая разойтись.

– Ты почто, старик, людей мутишь? – остановился он перед Бояном. – Почто свару раздуваешь? Или указ княжеский тебе неведом?

Боян медленно повернул голову:

– Кто ты есть, что так дерзко глаголишь старшему? Аз есмь слеп и не вижу тебя…

– Я Гарольд, начальник киевский!

– А я думал, начальник у нас Святослав. А днесь, значит, не тот, кто в поле, а кто на задах, командует…

В толпе раздались смешки. Лицо Гарольда стало наливаться яростью.

– Да как ты смеешь, старик, такие речи вести? – прошипел он. Потом оглянулся на охрану и ткнул кнутом в направлении гусляра. – Возьмите его!

Дружинники начали спешиваться, но как-то неуверенно и неохотно.

– Не смей трогать Бояна! – раздался громкий уверенный глас.

– Кто там ещё в темницу хочет? – грозно повысил голос Гарольд, оглядывая толпу.

Народ слегка расступился, и вперёд выступил пожилой, но крепкий муж в небогатой одежде с волховскими знаками на груди. Гарольд узнал в нём Избора-кудесника, зачинщика прошлой смуты, которого так и не изловили тогда. Вот и сидел бы в своём лесу, так нет, опять в Киев явился, да ещё и речи какие ведёт!

– Не тронь Бояна, – повторил волхв, – поскольку он – Велесов внук. Все его тут знают и почитают. А тронешь – восстанет народ, прольётся кровь. А ты ведь поставлен князем лад меж людьми беречь.

Волхв говорил ясно и чётко, глядел таким чистым пронзительным взором и такая сила была в его словах, что казалось, всё его существо было пронизано той силой и уверенностью в своей правоте. И Гарольд, и дружинники видели и чувствовали, что весь люд – на стороне волхва.

Свенельдич, уже поднявший было перст, чтобы указать на кудесника и повелеть схватить его, так и не смог решиться. Да и охрана стояла, переминаясь с ноги на ногу. Сильно было в русских людях почтение к старшим, особенно к кудесникам и боянам.

Наконец Гарольд махнул рукой дружинникам, буркнул «Разойдись!» и поехал прочь.

Но слова Бояна и пронзительный взор волхва накрепко засели в сердце начальника Киевской стражи, и в который раз занозой засвербел вопрос: а правильно ли он сделал, обратившись к греческой вере? Он ведь из рода свеев, которые всегда почитали Одина, а славяне именуют его Перуном. И отец его Свенельд при князе служит славянским богам. Не поспешил ли он, поддавшись уговорам княгини?

С мрачным челом вошёл он вечером в княжеский терем.

– Здрава будь, мать-княгиня!

– И ты здравствуй, Григорий! Что скажешь? Всё ещё мутится народ в Киеве?

Гарольд помялся, не зная, с чего начать.

– Думаю, мать Ольга, нельзя так сразу веру народную отменить. Видел я днесь на Торжище волхва Избора, хотел в железо взять, да не поднялась рука, – великая сила в нём, и люди все его слушают.

– Сыне мой наречённый Григорий! – всплеснула руками Ольга. – Это бесы тебя прельстили и ослепили твои очи! Не верь волхвам, а моли Бога, чтоб дал тебе ангела-хранителя и помог осилить дьявольское прельщение!

– А разве не прав Боян, что византийцы посеребрили и позолотили жидовско-хазарского Яхве и нам, как новую веру, дали?

– О чём речёшь ты, чадо моё? – воскликнула Ольга. – Как можешь такое помыслить!

– Смутился я духом, – признался Гарольд. – Не взыщи, мать-княгиня, пошли кого другого, а я не могу трогать волхвов и боянов…

Ольга вспылила было, но потом одумалась.

– Послушай, Григорий, сходи-ка к отцу Алексису, поговори с ним о том, что тревожит, исповедайся… – предложила она.