Крутен, которого не было - Василий Купцов

— А как, Игг, убивало оно? Ты говорил, что не яд…

— Как огонь, что ли, невидимый… — старик пребывал в растерянности, — Или как гром неслышимый… Одно скажу — раненой часть мозга была, а как — ума не приложу!

— Так что писать?

— Пиши только то, что видел собственными глазами, да слышал вот этими ушами, — улыбнулся Иггельд.

— А как Вострок чего насочинял, а потом нам рассказал?!

— Тут уж ничего не поделаешь, твое дело — от себя не присочинить! Слышал, небось, в старину переписчиков глиняных табличек плетьми били за небрежность, за ошибку — могли руку отсечь, но была провинность, за которую в стену замуровывали!

— Ну и что?

— Вот, то — самое, если присочинить кто чего своего — замуровать! — Иггельд брови нахмурил — во какие мы грозные!

— И ничего подобного! — рассмеялся Младояр, — Такая казнь за другое полагалась, ежели свое имя под другим написанным поставить…

Необходима осторожность

Младояр едва нашел Иггельда — тот пользовал столетнего Дубогляда, жившего на самом краю города в подкосившемся теремке. Лекарь помнил — когда-то и дом был молод, взобравшись на второй этаж, подвыпившие гости любили горланить оттуда срамные песни. А теперь уже никто не рискнет взобраться по шаткой лестнице наверх — терем, того и гляди, завалится. И никому не хочется чинить прогнившие стены, умрет дед-сто-лет, снесут дом, да новый выстроят.

Княжич знал, что имя этого старика когда-то гремело во всех княжествах, понимавших речь внуков Сварога, Дубогляда считали отважнейшим воином, непобедимым поединщиком. Но богатырь не сделал того, что подобает отважному воину — он не погиб в битве, не умер от ран, не утонул в морском походе, и теперь старику предстояло то, чего втайне боится любой дружинник — умереть в собственной постели, в окружении плача да стенаний близких. Впрочем, хотя старик уже не вставал, день его смерти, может, уже и назначенный Судьбой, не был еще известен людям.

— Поживет еще! — заключил Иггельд бодрым голосом, наложив целебные мази на стариковские язвы, в голове же пронеслись совсем другие мысли: «Да не дадут боги дожить до такой беспомощности! Нет, надо уйти вовремя, при первом намеке на слабость. Когда сил не станет на меч броситься, бесполезно молить о помощи в этом деле у других — никто не исполнит. Младояра попрошу — разве поможет? Нет… Оно так, есть еще и яд, но такой уход — позор для старого вояки!»

Возраст давал о себе знать и лекарю, то ли дело в молодости — все в руках горело, а теперь — прислониться бы к теплой печке… Руки медленно собирали разложенные мази да тряпицы обратно в туясок, а мысли уходили все дальше, цепляясь одна за другую:

"Ведь есть же племена, где дети благонравные своих престарелых родителей в зиму собирают, на сани — и в лес. Пройдет дней с полдюжины — возвращаются дети любящие, косточки — в мешок, соберутся родичи — оплакивают, богам требу воздают.

А есть и такие, которые своих предков поедают, косточки обсасывают. А те — вроде и не против… «Лучше покоиться в родных желудках, чем в земле и глине!». Откуда сие? Ага, это на папирусе было, из земли Кеме. Странная грамота, хорошо — прочитал до Младояра, ведь припрятать пришлось! Сказка — не сказка, записал ее мудрец Эдель Ман, что жил две тысячи лет назад. Будто где-то далеко, меж звезд, поставили зеркало огромадное, и все, что на поверхности земли делалось, в том зеркале отражалось. Будто люди изготовили малые зеркала, да в них взглянули, и увидели то, что дважды отразилось. И будто такие дали далекие, что отражение до того большого зеркала две тысячи лет идет, и обратно — те же две тысячи. Итого — четыре. Заглянули люди в малые зеркала, да увидели, что в их мире четыре тысячи лет назад делалось… Не может, конечно, такого быть! Какой бог так зеркало отполирует? И, вообще, голову людям морочат придумками разными. Да еще и шутят. Мол, собрал воспитатель детишек, решил племя, давно когда-то жившее, да добрыми обычаями отличавшееся, в волшебном зеркале показать. Заглянули детишки — а там добры люди собственных мамок поедают, да нахваливают! Нет, в прошлое так просто не заглянешь, не дано нам знать, как народы в древности жили, кроме как по их же записям…"

— Там такое, такое! — именно эти слова выдохнул Младояр, легок на помине, едва старый лекарь вышел от больного.

— Что там такого-такого? — улыбнулся лекарь-волхв, уже по тону воспитанника учуявший, что ничего страшного и опасного не произошло, скорее — случилось нечто интересное…

— Волхонка берег в Козлиной излучине подмыла окончательно, земля обвалилась, а там — пещера открылась! А в той пещере — мертвые люди… — Затараторил отрок.

— Надеюсь, никого не покусали?

— Кто? — растерялся Младояр.

— Да твои мертвые люди!

— Не… — княжич расплылся в улыбке, — Сидят смирехенько!

— Что же, бывали времена, когда люди своих мертвецов не сжигали, а в земле хоронили, — пожал плечами старик, — да и сейчас такие народы есть. Многие южане считают, что земля, вода, ветер да огонь — священные стихии, а тело человеческое, тем паче — мертвое, погано, и потому нельзя умерших хоронить ни в одной из стихий.

— И как они обходятся, — заинтересовался отрок, — ну, эти народы южные?

— Строят такие домики без крыш, выкладывают на полки умерших, там их воронье разное и поедает начисто!

— А кости?

— Кости рядом прячут…

— Нет, в пещере не только кости, они там, как живые лежат! Один — точно, так дышит даже.

— Есть народы, что своих мертвецов, особливо знатных, потрошат, потом в смолах вываривают, что б мухи да жучки не поели, да так и хоронят. Луту даже пирамиды каменные складывали, что б в них те тушки потрошенные хранить, а иные, за Черными землями — только головы отрезают, мозги изымают, да сушат. — Иггельд почесал в голове, — А еще есть такие, что мертвецов высушивают, пока они такими легкими не становятся, ну — как…

— Рыба сушеная, — хихикнул Младояр.

— Вообще-то, хихикать над мертвыми нельзя, — покачал головой лекарь-волхв, — но сравнение довольно точное!

— Эти мертвецы, ну, в пещере… Не сушенные и не потрошенные! Они — будто вчера умершие. И не душные!

— Стало быть, волшба… Или еще чего, мне не ведомое! — заключил Иггельд.

— Волхвы пришли, вход в пещеру оберегами обвешали, руны писали, водой поливали, духом реки заклинали, огонь священный разводили у входа, да повелели держать неугасимо, двое ведунов остались… — произнеся все это на едином выдохе, княжич сбился.

— Ну, а еще что?

— Еще дружинников троих поставили, да велели всякого, кто в пещеру сунется, по харе…

— Да ну?! — засмеялся Иггельд, — А еще?