Правдивая история завоевания Новой Испании - Берналь Кастильо

Когда же Кортес спросил Писарро, что случилось с его остальными спутниками-солдатами, а именно с Варриентосом, Эредией «Старым», Эскалоной «Молодым» и Сервантесом «Остряком» [(Chocarrerо)], он, после долгих вывертов, принужден был признаться, что оставил их там, дабы они, пользуясь чудесным климатом и почвой, громадным золотым богатством и полной мирностью края, могли организовать большую плантацию какао, маиса и хлопка, устроить внушительный птичий двор и не спеша обследовать золотоносные реки. Кортес воздержался от упреков, зато с глазу на глаз резко, говорят, обрушился на своего родственника за его низменный образ мыслей, который побудил его, забывая общее дело, заняться спекуляциями с какао и птичьими дворами. Сейчас же был отправлен солдат Алонсо Луис с письменным приказом всем остальным, которые были с Писарро, немедленно вернуться.

Со всех сторон, таким образом, посланные вернулись с образцами золота. Богатство страны было установлено, а посему Кортес, после всестороннего обсуждения, решил обратиться к Мотекусоме, чтобы тот повелел со всех касиков и поселений страны собрать дань для Его Величества, да и сам, как наиболее богатый вассал, показал бы пример. Мотекусома согласился, но предупредил заранее, что во многих местах такой приказ ничего не даст, ибо запас золота уже исчерпан, за исключением низкопробных украшений. Всюду были разосланы гонцы, особенно в те места, где добывалось золото; приказано было немедленно выслать столько же золота, сколько обыкновенно доставлялось Мотекусоме, и для образца приложены были два слитка9. Прибыл гонец и к великому касику-храбрецу, родственнику Мотекусомы, провинция которого, согласно моим запискам, была расположена от Мешико в 12 легуа, но тот наотрез отказался не только от присылки золотых слитков, но и от послушания Мотекусоме вообще. Таким ответом Мотекусома был настолько оскорблен, что сейчас же отрядил несколько лучших военачальников, снабдил их своим кольцом с печаткой со знаком и велел им схватить ослушника. Действительно они его захватили и привели пред очи Мотекусомы; но пленник не только не оторопел, но держал такие речи, что в них нельзя было не видеть припадка сумасшествия, чему, говорят, он был подвержен и раньше. Посему Кортес, узнав о приказе Мотекусомы немедленно казнить мятежного принца, выпросил его у Мотекусомы и всячески старался смягчить его участь, обещая вернуть и свободу. Впрочем, Мотекусома был иного мнения: он хотел, чтобы того, по крайней мере, примкнули к той же цепи, на которой сидели уже остальные бунтовщики.

Через 20 дней вернулись все сборщики дани, посланные по всем провинциям. Мотекусома пригласил к себе Кортеса, наших капитанов и кое-кого из нас, солдат, с которыми он познакомился во время наших дежурств, и держал следующую приблизительно речь: «Сеньор Малинче, и все вы, сеньоры капитаны и солдаты! Я давно уже должник вашего великого короля, хотя бы потому что он взял на себя тяготу послать своих людей в столь дальние страны. Примите посему сие золото в качестве дани, а недостаточность его извините кратковременностью сбора… Что же касается лично меня, то весь клад моего отца я предназначаю императору; я знаю — вы этот клад уже видели, но знаю также, что ничего из него не взято. Теперь берите его и пошлите вашему великому сеньору с указанием: вот что шлет Вам Ваш верный вассал Мотекусома. Кроме того, прибавлю еще несколько зеленых камней исключительной ценности, которые мы называем chalchiuis, а также три лука, усеянные драгоценностями, и один золотой самородок весом в две карги. И вообще, я готов бы дать все, что имею, но немного сейчас у меня осталось, ибо остальное передал я вам за это время в виде подарков и подношений».

Столь милостивые и щедрые речи привели Кортеса и нас всех в приятное изумление; мы почтительно сняли наши шлемы и сердечно благодарили великого Мотекусому. Действительно, Мотекусома не медлил с исполнением обещанного: через какой-нибудь час началась уже сдача великого клада. Сокровищ было так много, что на их извлечение и просмотр понадобилось три дня! Читатель получит достаточное впечатление, если я скажу, что клад этот, нагроможденный в три большие кучи, представлял ценность в 600 000 с лишком песо, причем серебро и иные драгоценности — не золото, не принимались во внимание. Не включено было также и то золото, которое оказалось не в изделиях, а в виде золотых самородков, слитков и песка. Впрочем, вся масса целиком была перелита в золотые широкие бруски, величиной в три пальца; выполнили плавку индейцы-ювелиры из Аскапоцалько, поселения недалеко от Мешико. Уже после этого прибавилось еще много вещей, присланных Мотекусомой: много драгоценностей удивительной работы, замечательные самоцветы, роскошно украшенные луки, множество вышивок из жемчуга и перьев… Словом, никогда бы не кончить с точным перечислением всех этих прелестей! Кортес велел изготовить железное клеймо с королевским гербом, и все золотые слитки были таким образом перемечены, с согласия всех нас и от имени Его Величества, под надзором Кортеса и назначенного [казначея], которым был в ту пору Гонсало Мехия, и контадора Алонсо де Авилы; художественных изделий на сей раз не тронули, так как жаль было их разрушать. Настоящих весов и гирь у нас не было, и хотя по решению Кортеса и этих же чиновников Асьенды10 Его Величества были изготовлены разновески: в одну арробу, и другие в половину арробы, и в две либры, и в одну либру, и в половину либры, и в четыре онсы, и несколько онс11, — все же при взвешивании точности не было, да на какую-нибудь половину онсы никто и не обращал внимания. Вот после этого взвешивания и была объявлена та сумма, которую я ранее называл, — больше 600 000 песо; но мы считали, что подлинный итог куда выше. По нашему мнению, теперь нужно было лишь выделить королевскую пятину и все остальное поделить между капитанами и солдатами, не забывая и тех, кого мы оставили в Вера Крусе. Но Кортес хотел еще обождать с дележкой, ибо общая сумма скоро еще возрастет. Большинство же из нас, как капитанов, так и солдат, требовало не откладывать дележа, ибо нам казалось, что все три кучи как-то странно уменьшались изо дня в день, так что не хватало уже доброй трети. Подозрение высказывалось против Кортеса и его приближенных, а посему нельзя было более медлить.

Вот как происходил этот раздел. Из всей массы, прежде всего, взята была одна пятая для короля и другая — для Кортеса, такая же, как и для Его Величества, согласно тому договору, который мы заключили с ним на дюнах, выбирая его в генерал-капитаны и старшим судьей. Затем Кортес потребовал вычета тех расходов, какие он понес на острове Куба при снаряжении армады, а также возмещения Диего Веласкесу за суда, нами уничтоженные, наконец, оплату издержек по отправке наших посланцев в Кастилию. Далее, скостили пай для 70 человек гарнизона Вера Круса, а также стоимость его коня, который пал, и кобылы Хуана Седеньо, которую убили у Тлашкалы. Только затем приступили к наделению непосредственных участников. Но и тут шли в таком порядке: сперва для монаха [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] и для священника Хуана Диаса, затем для капитанов, всадников, аркебузников и арбалетчиков; всем предоставлялось по двойному паю. Когда же, после стольких надувательств, очередь дошла до нас, остальных солдат, по расчету — один пай на человека, то этот пай был столь мизерен, что многие его даже не брали, и тогда, конечно, и их доля шла в карман Кортесу!12… Разумеется, тогда мы должны были молчать, ибо кому же было жаловаться на обман и у кого требовать справедливости! К тому же Кортес не жалел ни ласковых слов, ни обещаний, а наиболее опасным крикунам ловко умел затыкать рот сотней-другой песо. Доля товарищей в Вера Крусе была отправлена на хранение в Тлашкалу; большинство капитанов превратили свой пай, при помощи все тех же ювелиров из Аскапоцалько, в увесистые цепи, а Кортес, помимо того, велел себе изготовить еще большой золотой сервиз. Не отставали и солдаты, особенно те, которые сумели обеспечить себя еще до всякого раздела, и вскоре появилось множество слитков и других ценностей. Разумеется, тотчас пошла и игра с высокими ставками, особенно когда некий Педро Валенсиано из пергамента изготовил карты, столь удачные по разметке и разрисовке, что их нельзя было отличить от настоящих, испанских.