Тихая застава - Валерий Поволяев

Минут через тридцать сзади грохнул взрыв.

«Сработала одна граната, – отметил Панков, – плотно, однако, душки сели на хвост. Без боя не обойтись. Идут они в два раза быстрее нас. Так скоро догонят. Надо выбирать место для достойной встречи».

– Бобровский! – позвал он старшего лейтенанта.

Командир десантников, тяжело хрипящий, со сжатыми зубами, пробрался сквозь цепочку к Панкову. Сзади вторично глухо всколыхнулось пространство, звук пробежал по горам и затих – сработала вторая граната.

– Ну что, капитан, будем принимать бой? – спросил Бобровский.

– А что, разве есть другой выход? Если они нас догонят, то они будут нам диктовать условия, а не мы им. Этого допускать нельзя. Надо выбирать место для боя.

– Ну что ж, выбирать, так выбирать.

Место они выбрали удобное – горная дорога сужалась, в каменный сжим едва мог протиснуться бортовой военный «газик», плюс ко всему дорога делала крутой поворот и, чтобы машина случайно не сверзлась в бездну, на краю было поставлено несколько низких бетонных столбцов, но они были слишком слабы, чтобы удержать машину, если та поползет вниз, – так, лишь ориентир для водителя, не больше, – у столбцов поставили мины.

– Значит, так, со мной остаются Дуров, Кирьянов и трое десантников, – сказал Панков. – Бобровский, кто из твоих людей останется – определи сам… Итого – шесть человек. Остальные продолжают движение!

– Я тоже остаюсь, – сказал Бобровский. Понимая, что Панков будет ему отказывать, он упрямо, по-бычьи нагнул голову.

– Нет, ты с колонной должен продолжить движение, – сказал Панков.

– Я остаюсь! Приказывать ты, капитан, мне не можешь. Не ты – мой командир!

– Пойми, Бобровский, так нужно – это во-первых, а во-вторых, я старше тебя по званию, – терпеливо, словно дело имел с больным, оглядываясь на подчиненных, начал втолковывать Панков, – а по уставу младший по званию подчиняется старшему. Один из нас должен остаться здесь, другой – уйти с колонной. Тяжелораненые, Бобровский, твои люди, ты их должен унести.

– Я никому ничего не должен. Это война, – Бобровский поудобнее повесил автомат на плечо. – У тебя вон… – старший лейтенант покосился на Юлию, стоявшую неподалеку, она, прислонившись спиной к камню, отдыхала, – женщина появилась…

Панков почувствовал, как у него погорячели щеки.

– Это к делу не относится, – пробормотал он.

– Еще как относится! Ведь должны же мы жить ради кого-то! А у меня такой цели нет, – Бобровский сплюнул под ноги.

– Перестань, Бобровский!

– Пустая фраза! Перестань, не перестань, это ничего не меняет.

– Может быть, фраза и пустая, но все-таки я старший, а не ты. Если будем препираться – проиграем. Время потратим на никчемные споры, а потом и самих себя пустим в расход. Поэтому, Бобровский, извини, но я вынужден воспользоваться правом, данным мне… Я приказываю! Понял?

– Может, монету кинем?

– Никаких монет!

– Ладно, – нехотя сдался Бобровский.

– Ты пойми, тебе будет труднее, чем мне, тебе людей надо спасти, вывести их. А нам что? Нам, татарам, все равно, – Панков улыбнулся, постарался, чтобы улыбка его выглядела как можно беспечнее, – нам ведь все равно, что на спусковой крючок нажимать, что душков в канаву оттаскивать… Других забот у нас нет. А ты… Ты уводи людей! – он шагнул к Бобровскому, обнял его, похлопал ладонью по спине. – Единственная просьба: подкинь немного патронов к пулемету. Из своего запаса, из десантного. А то у меня… – Панков выразительно развел руки в стороны.

– Ладно, – снова нехотя произнес Бобровский.

Панков подошел к Юлии.

– Юль, мы останемся, – он почувствовал, как в горле у него возникло что-то теплое, захлюпало предательски, покашлял в кулак, пояснил хрипло. – В глотку что-то попало… Прошу прощения. Мы остаемся, Юль.

Юлия посмотрела на капитана горько и серьезно, уголки губ у нее дрогнули, и она спросила сырым шепотом:

– Почему?

– Потому что мы должны прикрыть вас.

– Почему вы, а не кто-то еще? Почему не этот лохматый? – так она обозвала Бобровского. – Почему не…

– Потому что я – командир, Юлия. Звучит это, конечно, выспренно, по-дурацки высоко, будто тезис из патриотической литературы, но командир есть командир, и я не могу оставить кого-то вместо себя. Не имею права просто.

– На погибель ведь…

– Никакой погибели, Юля, не будет, мы не позволим, чтобы нас перещелкали, как курят… В годы Отечественной войны дивизии останавливали, а это – тьфу! Горстка басмачей!

Юлия сморщилась, покрутила в воздухе рукой.

– Ах, как я хочу, чтобы все вы были живы! Кому надо молиться, чтобы вы были живы?!

Одного только этого вопроса, одной фразы, – даже не самой фразы, а тона, которым она была произнесена, было достаточно, чтобы Панков увидел некий свет, пролившийся ему с неба, он почувствовал его, впитал в себя, словил радостный лучик, будто цветок, упавший в руки, пробормотал смятенно:

– Ах, Юлия, Юлия! – Достал из кармана блокнот, написал на нем несколько слов, отодрал лист: – На, если раньше меня доберешься до штаба отряда, отдашь капитану Базиляку. Он все сделает… Поможет и с работой, и с жильем.

– Раньше-то в отряд я вряд ли смогу попасть.

Панков в ответ лишь улыбнулся.

– И вот еще что… – он достал из рюкзака несколько бумаг, связанных вместе, пачку денег, альбом с фотоснимками и красную пластмассовую коробку с орденом, – сохрани все это, ладно? Ведь мало ли что, – он снова скупо улыбнулся. – Все под Богом ходим…

Юлия вздохнула:

– Все.

Воздух всколыхнул еще один сдавленный, сплющенный расстоянием взрыв. «Третья граната, – отметил Панков, – всё, больше на дороге у душков ничего не стоит. Чиста дорожка!» Панков достал из кармана слоистый кремешок с крупными, жесткими, будто отлитыми из железа вкраплениями, протянул Юлии:

– Возьми на память!

– Что это?

– Амулет. Камень, приносящий счастье. В условиях Памира – сущая ерунда, но эта ерунда может быть приятной, – Панков колупнул ногтем одно из вкраплений. – Это памирские гранаты. Если их вылущить из гнезд, отшлифовать – будут не хуже рубинов. Памирские гранаты – такие же яркие, как и рубины. Сегодня утром нашел. Люди воевали, а я геологическими исследованиями, – он невольно усмехнулся, – занимался. А теперь – всё! – капитан повысил голос: – Бобровский, уводи людей!

Улыбнувшись Юлии на прощание, Панков коснулся рукой ее плеча, ощутил, как у него беспорядочно, вразнобой забилось сердце, сжал губы и отвернулся.

Из облачных лохмотьев повалил густой неряшливый снег – сырой, пропитанный мокретью, будто простудой, из каждой снежины можно было выжимать воду, горы скрыло в круговерти, – да что там горы – мир скрыло, и Панков очень остро, больно ощутил одиночество: он и его люди находились здесь одни, никого с ними не было, – оторванные от родины, от своих, всеми забытые…