На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

– Штоссик? – сказал он, потирая ручки. – По маленькой?

– Прыток ты, брат, – недовольно заметил Влахопулов. – Затем и бьют тебя. И еще бить будут… Ну, сдаю, господа!

Раз, два, три, четыре, пять – Паскаль равнодушно загреб картишки, не спешил раскрыть их. Когда Генрих фон Гувениус робко приблизился к игрокам, запрещенный штосе был в разгаре.

Денежки – крест-накрест – передвигались по сукну.

– Еще, – сказал Влахопулов и подсунул под шандал еще одну бумажку в двадцать пять рублей достоинством.

– И я прибавлю, – вздохнул поклонник Ренессанса…

На родственника вице-губернатора не обращали внимания. Видали, мол, таких – барахло собачье! Ты, мил человек, сначала заяви себя, чем можешь. А заявишь – тогда мы с тобой и разговаривать будем.

Трудно – ох, как трудно! – заявить о себе коллежскому регистратору. Оттого-то пристроился фон Гувениус за спиной Паскаля, как мышка, и ни во что не мешался. Помалкивал. Заметил только про себя, что держит господин Паскаль в руке восьмерку.

Влахопулов сказал:

– Туз дан… А – валет? Так. Ага, восьмерка бита!

– Господа, у кого восьмерка? – спросил Такжин.

Паскаль не вздрогнул, только перевернул карту на ребро. Задумчиво постукивал ею по сукну, и фон Гувениус начал покрываться липким потом: в руках Осипа Донатовича была уже… шестерка.

– Штосс! – сказал архитектор. – Дама сдана… Шестерка бита, господа.

Но теперь в руке господина Паскаля была уже семерка. Шелчком он выкинул ее перед игроками, приподнял шандал и самым преспокойным образом переложил себе в карман выигрыш.

– Везет же! – заскорбел Такжин. – У меня вон, – раскинул он карту, – а тут… ну хоть плачь!

– Может, еще разломим? – предложил Паскаль и потянулся над столом, чтобы раскурить от свечей сигару…

Потрясенный этим чародейством, фон Гувениус вернулся в буфет, сказал братцу:

– Пауль, ты знаешь, что я сейчас видел?

И он на ушко рассказал братцу о тех чудесах, которые производит с картами титулярный советник в отставке.

– Ой-ой-ой! – испугался тот…

Сущев-Ракуса в это время обволакивал вдову Суплякову признаниями о тяготах своей лихой службы:

– Я видел столько людской подлости, мадам, столько корысти, что отныне мне трудно верится в искренность. Даже женскую, мадам!

Но вот в зале возникло какое-то перемещение фигур, и оно не ускользнуло от ястребиного жандармского ока. Аристид Карпович быстро вскочил, нежно звякнув шпорами:

– Одну минутку, мадам! Извините…

Он заметил, что Паскаль оторвался от картежного стола.

Но тут титулярного жулика перехватила Конкордия Ивановна, мимоходом шепнула:

– Не болтайся без дела… Немчики в буфете даровой виноград сосут. Видать, небогаты. Приласкай их… Понял?

Осип Донатович двинулся в двери буфета, но дорогу ему загородила выпуклая грудь полковника.

– Ты что же это, мерзавец? – прошипел Сущев-Ракуса, заталкивая титулярного в угол. – Я с тобою по благородству, а ты… Забыл, кому обязан!

– Аристид Карпыч, я сказал – значит, принесу.

– Смотри, Еська, – погрозил жандарм, – я тебя на чистую воду-то выведу. В мутной плаваешь, а в чистой потонешь. Всю губернию в мешке продай, но меня не проведешь…

– Аристид Карпыч, у меня для вас уже отложено. Мелочи вы не любите – так я четвертными постарался!

Паскаль проскочил в буфет, взял бутылку шампанского.

– Молодые люди! – позвал он близнецов фон Гувениусов. – Что же вы не подходите? Для вас хлопочу…

Он щедро наполнил три бокала. Настроение у Паскаля, невзирая на угрозы жандарма, было преотличное. Только что он облапошил Влахопулова на целых двести рубликов. Старый дурак выложил их без оглядки.

– Ну а за князем-то каково вам живется? Накладно ли, сытенько ли? – спросил Осип Донатович.

Слова – русские, но смысл их с трудом доходил до кузенов вице-губернаторши.

– Э-э-э, – протянул Паскаль, догадываясь. – Да вы, я вижу, по-русски-то не ахти как! Плохо еще говорите?

– Да, плохо, – приуныли фон Гувениусы.

– Ну, это и лучше! Меньше бить будут… Россия к немцам всегда – с превеликим почтением! Ваше здоровье, канцлеры!

Осип Донатович посмотрел на их животики, выпирающие из-под клетчатых жилетов:

– А вы щекотки не боитесь? – И он похлопал каждого.

Близнецы взвизгнули. А добрый дяденька, маг и волшебник, открывал перед ними заманчивые горизонты Российской империи.

– Вот вы, Павел Иванович, – говорил Паскаль, – слышал я, что вам предложили службу в комитете по борьбе с саранчой. Так что же вы отказались?

– Сергей Яковлевич не любит нас. Он решил смеяться над нашим матрикул. А мы – тоже дворяне. Из крестоносцев!

– Ну и плевать, что вы крестоносцы, – небрежничал Осип Донатович, завоевывая сердца. – А саранчу надо приберечь. Дело-то – выгодное! Вон генерал Цеймерн (тоже из крестоносцев) на саранче только и вылез в люди.

– Как же? Как же?

– Да очень просто… Помял в прошлом году саранчу под Астраханью, а сейчас уже членом Государственного совета стал. В звездах ходит. В автомобиле ездит. Задавит таких, как мы, словно котят, и даже не оглянется…

Сергей Яковлевич, между прочим, помог жене разобраться в билетиках лотереи, отошел потом в затемненный угол, раскурил сигару. И взгляд его отвлеченно застыл на черном квадрате окна, за которым едва угадывались машущие ветки деревьев.

Стало на миг печально. Но – что это?..

Прямо на него, прильнув к стеклу, смотрело из уличной темноты чье-то разбухшее лицо. И в памяти сразу возник тот день, когда сколачивались плоты на реке, – тогда вынырнуло перед ним чуть ли не это самое лицо с венком тины на голове.

– Убирайся! – крикнул Мышецкий и швырнул – через открытую фрамугу – дымящейся сигарой в призрака.

Но это был живой человек. Тень его наклонилась к земле, и огонек сигары, описав яркую дугу, вдруг отчетливо всхлипнул от обжадавелой затяжки.

«Что за ерунда!» – удивился Мышецкий.

Грянула музыка с хоров. Влахопулов танцевал с девицей Альбомовой – на радость родителям этой девицы. Сергей Яковлевич подошел к Сущеву-Ракусе, взял жандарма за руку, словно искал в нем поддержку во всех своих сомнениях.

– Смотрите, – сказал он, – как лихо отплясывает наш почтенный губернатор!

– Пусть пляшет, – со значением ответил Аристид Карпович. – Вот я ему приговор поднесу на подпись, и веселье сменится печалью…

Есть вещи, которые непростительно забываются. Так случилось и с насыпными работами на сто двадцатой версте. Когда хватились драться, то было уже поздно махать кулаками. Случай с забастовкой степного «люмпена» примечателен тем, что именно с этого момента началось как бы вторичное сближение князя Мышецкого с жандармом.

Срочно было созвано совещание, на которое пригласили и командующего Уренским военным округом – генерал-лейтенанта Панафидина. Маленький, рано состарившийся, желтый от хины, генерал-«сморчок» (как звали его в губернии) прокричал резким, стальным голосом:

– Армия существует для защиты отечества! Никто не вменял ей в обязанность карательные функции. Вопросы экономики не разрешить силой штыка!.. И мне здесь нечего делать, господа. Не понимаю – зачем вы меня позвали?

Бренча длинной шашкой, Панафидин выбрался из-за стола и покинул совещание. Только ветерок прошел по залу, когда захлопнулись двери за генералом-«сморчком».

«Так, этот человек для меня ясен», – подумал Мышецкий и, выждав тишины, заговорил:

– Насколько мне известно от Семена Романовича – я имею в виду генерала Аннинского, – насыпные работы находятся на откупе у дорожных духанщиков. Масса рабочих – неорганизованна и примитивна в своих требованиях. Это должно облегчить нашу задачу. Труднее разговаривать с завод­ским пролетарием, – он вспомнил встречу с рабочими депо, – но с этим сбродом разговор будет короткий!

Какой же это будет разговор – Мышецкому не дал досказать Влахопулов:

– Абсолютно согласен с вами, князь. Разговор короткий! Пошлем туда взвод казачат, выпорем каждого пятого и сдадим дело в архив.

Чиколини был другого мнения:

– Выпороть всегда можно, ваше превосходительство, благо они уже не раз пороты. Но…

– Что – но?

– Духанщики…

– Что – духанщики?

– Духанщики-то, говорю, тоже не святые. Заодно бы и их, хотя бы через десятого – на одиннадцатом… Их бы тоже подкрепить с заду надобно! Совсем уже заворовались. Оттого и насыпи ползут под шпалами. На живую нитку гонят дорогу.

Несколько раз взоры присутствующих обращались в сторону Сущева-Ракусы, но полковник терпеливо отмалчивался, очевидно, уже давно имея собственное мнение. А говорилось тут много, даже очень много. Начальство-то рядом, и каждому хотелось показать, что он тоже не дурак. И клеили варианты усмирения – один нелепее другого…

Наконец Сергею Яковлевичу надоело это.

– Господа, – сказал он, – так мы только будем муссировать вопрос, а время не ждет. Я не склонен посылать на сто двадцатую версту голубя мира, но и церемониться с этим сбродом тоже не будем!