Мы - Дэвид Николс

— А это кто?

По левую руку стоял стройный мужчина благородного вида, прямо-таки римский сенатор, красивый до неприличия, несмотря на дурацкую ухмылку и хирургический халат.

— Мой бывший муж.

— Он похож на кинозвезду.

— И боюсь, слишком хорошо об этом знает.

— У него совершенно невероятные глаза.

— Они-то меня и погубили.

— Погодите, он что, присутствовал при родах?

— Ну конечно.

— Он видел, как… появляется на свет его внучка?

— Да-да, мы оба видели.

— Это очень по-скандинавски.

Фрея расхохоталась, а я еще раз украдкой взглянул на фото:

— Он действительно очень красивый мужчина.

— Наши дочери, к счастью, пошли в него.

— Позвольте с вами не согласиться, — с готовностью отозвался я, и Фрея игриво пихнула меня в бок локтем. — А они дружат со своим отцом?

— Само собой, они его обожают. Я периодически уговариваю их остудить пыл, но они продолжают его боготворить.

Мой сын меня не боготворил, и это замечательно. Если бы меня боготворили, я бы, наверное, чувствовал себя неуютно, впрочем, точно так же, как если бы меня обожали. А вот от того, чтобы просто быть на дружеской ноге, я бы точно не отказался.

— Мне всегда казалось, что дочери относятся к отцам более снисходительно, — произнес я. — И ладят с отцами гораздо лучше, чем сыновья. Интересно, почему так?

— Полагаю, потому, что здесь вы свободны от обязательств служить ролевой моделью. Или, по крайней мере, от непосредственных сравнений. Тогда как с сыном…

— Очень может быть. Я как-то раньше не задумывался. — Стремился ли когда-нибудь Алби быть похожим на меня? И в чем именно? Если хорошенько пораскинуть мозгами, то рано или поздно можно найти ответ, но Фрея уже наливала мне вино.

— У меня аналогичное ощущение относительно сыновей. Мне хотелось бы иметь сына. Красивого, немного старомодного мальчика, которого я могла бы и наряжать, и формировать как личность, и ревновать к девушкам. А кроме того, не стоит идеализировать девочек. Если бы у вас была дочь, возникли бы свои проблемы.

— У меня была дочь.

— В самом деле?

— У нас с женой. Нашим первым ребенком была девочка, ее звали Джейн, но она умерла.

— Когда?

— Вскоре после рождения.

Повисло тягостное молчание. С годами я стал замечать, что некоторые люди, узнав от нас о потере ребенка, почему-то начинают злиться, как будто мы их обманули. Другие же, наоборот, стараются отмахнуться, словно это все ерунда, но, к счастью, таких очень немного. Основная масса людей проявляет чуткость, демонстрируя понимание, и на случай возникновения подобной ситуации у меня припасено соответствующее выражение лица, нечто вроде улыбки — у Конни тоже такая имеется, — дабы убедить собеседника, что у нас все о’кей, и вот эту самую улыбку я сейчас и попытался изобразить.

— Дуглас, мне очень жаль.

— С тех пор много воды утекло. Прошло больше двадцати лет.

В этом году моей дочери исполнилось бы двадцать.

— Нет, но все же это худшее, что может случиться с супружеской четой.

— Я не собирался устраивать здесь мелодраму, но мы с Конни взяли себе за правило никогда не избегать данной темы. Не хотим, чтобы это было секретом или каким-то табу. Мы хотим… расставить все точки над «i».

— Понимаю, — обронила Фрея, и ее глаза покраснели.

— Пожалуйста, Фрея, не стоит портить сегодняшний вечер…

Нет, не двадцать, а только девятнадцать. По идее, она должна была сейчас перейти на второй курс университета.

— Нет, но все же…

— Не стоит омрачать наш ужин воспоминаниями.

Полагаю, медицинский или архитектурный факультет. Хотя, вероятно, она могла бы стать актрисой или художницей. Я бы не возражал…

— Итак, ваш сын…

— Алби наш единственный ребенок, но ребенок второй.

— И вы поэтому здесь? Из-за сына?

— Совершенно верно.

— Он что, пропал?

— Он сбежал.

— И ему?..

— Семнадцать.

— Ох, — вздохнула Фрея, словно ей все сразу стало понятно. — А у него достаточно здравомыслия?

— Не всегда, — рассмеялся я. — Если честно, то крайне редко.

— Ну, ведь ему еще только семнадцать. Какой с него спрос?

— В его возрасте я был вполне здравомыслящим.

— А я вот нет, — покачав головой, рассмеялась Фрея. — Скажите, вы с ним очень близки?

— Нет. Отнюдь. Именно поэтому я и здесь.

— А вы с ним много разговариваете?

— Не то чтобы очень. А вы? С вашими дочерьми?

— Конечно. Мы разговариваем обо всем на свете!

— Ток-шоу с моим сыном — провальное мероприятие. Алби, наша восходящая поп-звезда, определенно не захочет принять в нем участие. «Итак, как дела? Чем ты сейчас занимаешься? Планы на будущее?»

— Но отсутствие общения с сыном — тревожный сигнал.

— Так оно и есть. Так оно и есть.

— Возможно, нам стоит сменить тему разговора. И все же, не поймите меня превратно, ведь я вовсе не хочу недосчитывать… — есть такое слово? В общем, не хочу недооценивать ваше беспокойство, но если у него есть доступ к деньгам и телефон, на всякий пожарный…

— У него есть…

— И он взрослый человек, более или менее. Может быть, лучше его отпустить?

— Я обещал жене, что найду его.

— Жене, с которой вы живете раздельно.

— Еще нет, — насупился я. — Мы еще не живем раздельно. Мы просто в разных городах. Мы живем раздельно… с географической точки зрения.

— Понимаю.

Официант принялся убирать со стола тарелки, и мы замолчали.

— А еще мы поссорились. Мой сын и я. Я погорячился и теперь хочу все исправить. Лично. Неужели мое поведение кажется столь безрассудным?

— Нет, конечно. Ваше поведение кажется весьма благородным. Но если бы мне пришлось извиняться перед дочерьми за все глупые слова, сорвавшиеся у меня с языка, мы только об этом и говорили бы. И я, как родитель, считаю, что каждый имеет право на ошибки и на прощение за них. Вы со мной согласны?

120. Дочь

Безусловно, я чувствовал свою вину в случае с Джейн. Что ж, ощущение довольно иррациональное, но чувство вины редко бывает рациональным. Нас заверяли, снова и снова, что мы ничего не могли сделать, что сепсис, убивший нашу дочь, не обусловлен нашим поведением или стилем жизни, и он не был внутриутробным. Да, она родилась слегка недоношенной, но вполне здоровенькой и крепкой. Но поскольку злость всегда предпочтительнее угрызений совести, я отчаянно искал виноватых: систему дородового наблюдения, систему послеродового наблюдения, медицинский персонал. Слово «сепсис» подразумевает наличие инфекции. Тогда кто в этом виноват? Но очень скоро выяснилось, что в данном случае персонал был абсолютно невиновен, более того, абсолютно безупречен. Такие вещи случаются, сказали нам; крайне редко, но случаются. Отлично, но что тогда нам было делать с накопившейся злостью, с накопившимися угрызениями совести? Конни загнала их глубоко внутрь. Крылась ли причина трагедии в ее прошлом, в курении и злоупотреблении алкоголем, в ее излишней беспечности? Должно быть, она что-то такое сделала. Столь сурового наказания без вины не бывает, ведь так? Но нет, мы ничего плохого не сделали и вообще ничего не могли сделать. Подобные вещи случаются. Вот такие дела.

Во время родов у нас не возникло чувства опасности. Все шло хорошо, жизненный опыт, весьма болезненный, но волнующий, в общем знакомый и в то же время абсолютно новый. Воды у Конни отошли ночью. Поначалу ни один из нас этому не поверил, ведь шла всего лишь тридцать четвертая неделя срока, но насквозь промокший матрас говорил сам за себя, и мы начали действовать: срочно поехали в больницу, потом мерили шагами приемный покой, чувствуя одновременно усталость и нервное возбуждение. Схватки начались в середине утра, а затем все стало происходить очень быстро. Конни оказалась сильной и отважной, в чем я не сомневался, и уже в 11:58 Джейн была с нами, комочек плоти, хныкающий и орущий, молотящий воздух крошечными кулачками и сучащий ножками, весом чуть больше четырех фунтов, но полный ярости; да, она казалась настоящей красавицей, ее совершенство позволило нам прогнать прочь тревоги и боль, им на смену пришли радость и ликование. Она родилась здоровенькой, и мы, как и рассчитывали, смогли сразу взять ее на руки. Были и фотографии, и клятвы в душе; я сделаю все, что в моих силах, чтобы заботиться о ней и беречь как зеницу ока. Конни приложила Джейн к груди, и, хотя поначалу малышка отказалась сосать, все шло хорошо. Никакой надобности в инкубаторе, только надлежащий уход. Мы вернулись в палату.

Весь день я просидел возле постели, наблюдая за тем, как они спят: Конни бледная, измученная и красивая. Бог его знает, почему это стало для меня таким сюрпризом, но я был сбит с толку и ошеломлен жестокостью, царившей в родильной палате, с ее потом, кровью и полным отсутствием деликатности. Окажись я в подобной ситуации, я требовал бы не кислородную маску, а общую анестезию и шестимесячную реабилитацию. Но для Конни процесс разрешения от бремени оказался даже более естественным, чем что бы то ни было, и я ею очень гордился.