Господа офицеры и братцы матросы - Владимир Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, иногда власть все же сменяла гнев на милость. Однако делалось это порой весьма странно. К примеру, вскоре после восшествия на престол император Петр Третий объявил: «Солдат и матросов и других нижних чинов, кои за преступления наказываются на теле, не штрафовать отныне бесчестными наказаниями, как-то, батожьеями и кошками, но токмо шпагою или трость. Его И. В. уверен, что милосердие Его И. В. возбудит паче благодарность и благонравие, а не умножит отнюдь предерзостей…»
Честно говоря, я не усматриваю особого отличия для матроса, чем его будут лупить, батогом или тростью, а потому глубоко сомневаюсь, что императорское нововведение способствовало развитию у благодарных матросов некоего особого благонравия. Петр Третий, как известно, процарствовал немного, и на престол вступила его жена Екатерина. Флотские начальники, не сговариваясь, сразу же отложили в сторону ценимые ими шпаги и трости и снова взялись за привычные батоги и кошки. Все, как обычно, вернулось на круги своя…
Весьма жестко спрашивали в российском флоте за воровство. Особенно за воровство у своих же товарищей. Из протокола заседания адмиралтейств-коллегии от 1741 года: «По рапорту из главной кронштадтской конторы над портом и по приложенному при том следственному делу с подписанной сентенциею, содержащемуся под арестом морской артиллерии профосу, за учиненную им кражу 2 рубах, тако ж и за прежние неоднократные кражи хотя и по точным артикулам и положено ему учинить смертную казнь – повесить, но точию он еще 42 лет и прежние кражи чинены им не на великие суммы и с пьянства, и того ради подписанной казни не чинить, а учинить ему политическую смерть, бить кнутом и вырезав ноздри, сослать в каторжную работу вечно, понеже летами еще молод».
Из воспоминаний Фаддея Булгарина: «В Кронштадте было тогда учреждение страшное, но любопытное для философа, для наблюдателя человечества – это каторжный двор. Тогда не было арестантских рот, и преступников ссылали или на сибирские казенные заводы и в рудники, или на каторжные дворы, находившиеся в некоторых крепостях империи, особенно приморских, для употребления в тяжелых работах в гаванях или при крепостных постройках. Кронштадтский каторжный двор, как я уже сказал, был деревянный. Это было обширное четырехугольное здание в одно жилье, окнами на двор, с галереей вокруг, на которую выходили двери в так называемые палаты. Для входа и выхода были одни только ворота. В оконечности здания при воротах была караульня, две комнаты для караульного офицера и небольшая комнатка для писаря. Караул содержал Кронштадтский гарнизонный полк и высылал ежедневно полроты. У ворот и кругом по галерее, равно как и снаружи, по углам здания расставлены были часовые, а кроме того, часть караула отряжалась в конвой для сопровождения заключенных на работу в гавань и для наблюдения за ними во время работы. Все заключенные, высылаемые на работу, были закованы в кандалы, не по два вместе, как во Франции, но поодиночке. Некоторые старики и отличившиеся хорошим поведением были без кандалов, но те уже не выходили за пределы каторжного двора. Служба караульного и дежурного офицеров была тяжелая, беспокойная и чрезвычайно ответственная. Надлежало по требованию высылать заключенных на работу, осматривать их, поверять, потом принимать возвращавшихся с работы, наблюдать за порядком, тишиною и занятиями арестантов. Для внутреннего управления был особый комиссар с помощниками и канцелярией. Вообще на каторжном дворе господствовали примерный порядок и строгая субординация, и с заключенными обходились человеколюбиво. Милосердие и сострадательность – главные и блистательные черты русского характера. Народная поговорка: «Лежачего не бьют», глубоко начертана в русском сердце. В Сибири ссыльных не называют иначе, как несчастные, и само это наименование уже вызывает из сердца сострадание. В Кронштадте заключенных также называли несчастными, и их охотно снабжали подаянием, когда они проходили по улицам на работу. В то время, когда в гавани не имели нужды в большом числе рабочих, позволялось частным людям брать с каторжного двора работников. Их употребляли обыкновенно для очистки домов, для передвигания тяжестей при постройках и для возделывания земли в огородах. Цена за работу назначаема была комиссаром, а деньги поступали в артель. Заключенные получали хорошую пищу, русские щи и кашу, пили хороший квас и одеты были сообразно климату и временам года. Едва ли в тех государствах, в которых много пишут и толкуют о филантропии, заключенные содержатся лучше, как содержались в Кронштадте. Впоследствии я имел случай видеть каторжные дворы (bagnes) во Франции, но они гораздо хуже бывшего кронштадтского каторжного двора.
Однако ж заключенные в Кронштадте были не овечки! У дежурного офицера был один формулярный список заключенных с кратким указанием, за что каждый наказан и заключен, а у комиссара был другой, пространный формулярный список с подробным объяснением преступлений каждого, то есть перечнем из приговора уголовного суда. Страшно было заглянуть в этот второй формулярный список! Все же в ряду этих преступлений не было таких, которые обнаруживают крайнюю степень душевного разврата, утонченность злодеяния.
…На кронштадтском каторжном дворе не было ни одного преступника, получившего какое-нибудь школьное образование. Почти все они были из черного, грубого народа. Заметил я сверх того, что большая часть преступников, почти все, были или круглые сироты, или дети бедных мещан (вероятно, развратных). Из двухсот пятидесяти человек едва десять человек знали грамоту!
…Нарочно для этого познакомился я с комиссаром, и как в то время дозволялось навещать караульных офицеров, то я всегда пользовался случаем, когда знакомый мне офицер был в карауле на каторжном дворе. Заключенные были смирны, молчаливы и боязливы, когда с ними обходились серьезно; но когда от них требовали разговорчивости и ответов на вопросы, когда ободряли рюмкой водки и обещали денежное награждение за откровенность, тогда они охотно выказывали свою прежнюю удаль. Стакан водки пробуждал зверские инстинкты. Лицо, обезображенное отметкой палача в знак исключения злодея из человеческого общества, принимало страшное выражение при воспоминании о прежней вольной жизни. В рассказах этих несчастных вырывались слова и выражения, приводившие в содрогание слушателя!»
Разумеется, любая каторга – это все же несколько милосерднее, чем удавка на шею, и в этом можно отметить отсутствие излишней кровожадности у российского адмиралитета. Однако вечная каторга с выдиранием ноздрей за две украденные рубахи, это, согласитесь, хотя и поучительно для остальных, но все же весьма сурово для виновного.
В целом, что и говорить, наказывали на флоте с куда большей изощренностью, чем награждали. Что ж, кнут зачастую был для флотского начальства привычнее пряника…
Глава третья
Политика для политиков, а наше дело моряцкое
Вообще во все времена морские офицеры старались по возможности держаться подальше от политики. Объяснялось это несколькими моментами. Во-первых, изолированностью от внешнего мира – как в плавании, так и во время нахождения в морских гарнизонах – и невозможностью получать регулярные сведения об изменении в политических делах. Во-вторых, высокой загруженностью служебными делами. А в-третьих, традиционным флотским консерватизмом. Увы, порой политика сама находила их. В силу специфики службы (нахождение в плавании и заходы в иностранные порты, как в дружественные, так и не очень) морским офицерам, помимо их воли, время от времени приходилось оказываться в центре больших политических событий.
Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал: «Политические убеждения моряков начала XIX века, а в частности участие их в тайных обществах и декабрьском восстании, по недостатку места не удается разобрать сколько-нибудь полно. По этому вопросу имеется значительный печатный документальный материал в американских библиотеках, и автор надеется посвятить впоследствии этому вопросу отдельное исследование. В настоящем же очерке проблема политических убеждений и революционного движения среди флотского офицерства времен Александра I будет обрисована лишь в самых кратких чертах».
Адмирал Н. С. Мордвинов, самый выдающийся по уму и широте государственных взглядов русский морской офицер начала XIX века, пользовался очень большим влиянием и популярностью во флотской среде своего времени. Эта популярность даже пережила его. В 1845 году на его похороны, по словам его дочери, «приходили толпою… особенно… моряки, большая часть совершенно незнакомая». Мордвинов был убежденный монархист. Он говорил: «Беда была бы России, если бы власть находилась в многих руках».