Господа офицеры и братцы матросы - Владимир Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Капитанский чин предполагал самостоятельную должность, а потому был ответственен особо. Сомнения членов коллегии здесь понятны: одного года хорошего поведения все же маловато, чтобы исправить о себе мнение в высших флотских кругах. Именно поэтому Быкову в капитанском чине члены коллегии и отказывают, но в то же время сообщают, что данная задержка – временная и если в следующем аттестате (аттестации) будет сообщено о трезвом поведении капитан-лейтенанта, то он будет окончательно прощен и произведен в долгожданное капитанство.
Мне стало любопытно, и я заглянул в «Общий морской список», чтобы узнать – возымел ли действие педагогический прием членов адмиралтейств-коллегии на Ивана Быкова. Как оказалось, старики-адмиралы прекрасно разбирались в психологи своих офицеров. Иван Быков должных выводов из решения адмиралтейств-коллегии не сделал и уже в 1763 году был выгнал с флота за пьянство.
Разумеется, пьянство на флоте не приветствовалось и особо склонных к нему офицеров, как мы уже знаем, после определенных увещеваний просто выгоняли со службы. Морской устав был в данном случае достаточно либерален, так как писавшие его, видимо, и сами были не прочь при случае отдать долг зеленому змию.
«А кто будет пьян на вахте», то офицера в первый раз лишали месячного жалования, во второй раз – на два месяца и лишь на третий – лишение чина на время или пожизненно, в зависимости от зла, которое он нанес службе своим пьянством. Пьянствующих матросов просто драли линьками как Сидоровых коз у мачты. Любопытно, что за пьянство вне вахты никакого наказания уставом не полагалось, и, надо думать, некоторые этим упущением весьма умело пользовались.
Весьма расплывчатым было и определение того, пьян матрос или же он просто «поправил здоровье». О тех, кто, будучи в увольнении на берег, возвращался на своих ногах на судно или в казарму, как о пьяницах речи никто вообще не вел. Пришел и ладно, с кем не бывает! Речь шла о тех, кто напивался до бесчувствия, дрался и дебоширил. Но и при этом всегда старались разбираться, за правое ли дело дрался матрос в кабаке. И если оказывалось, что кто-то посторонний плохо отозвался о нашем Отечестве, об Андреевском флаге или о судне, на котором служил дебошир, и тот просто вступился за честь флота, то ни о каком наказании речи быть не могло.
Многие капитаны весьма своеобразно разбирались и с теми, кто, перепив, просто не мог вернуться на свое судно или корабль и падал по пути в лужу. Если оказывалось, что пьяный матрос валяется головой к своему судну, то никакого наказания он обычно не нес, так как считалось, что он, бедолага, из последних сил, стремился добраться до родного судна, но, не рассчитав сил, полег в пути. Зато если пьяный оказывался лежащим головой от судна, то он объявлялся чуть ли не преступником, так как, злодей, якобы намеревался удрать с судна, и только алкоголь не позволил ему осуществить свой злодейский замысел. Тут уж пьяница получал батогами да кошками по полной программе…
Если к пьяницам на флоте, как мы уже поняли, относились с известным пониманием, то наказания становились предельно суровыми, когда речь шла о вопросах государственной безопасности. Тут в Морском уставе статьи были самые суровые и для матросов, и для офицеров, без всяких снисхождений. «За умышление зла против его величества или кто ведает, а не известит» – такие офицеры и матросы считались изменниками и должны были быть четвертованы с конфискацией имущества. Кто же просто «его величество хулительными словами поносил или препятствовал его намерению» приговаривали просто к лишению живота. «Кто будет непристойно рассуждать об указах от начальника», то офицер в таком случае наказывался «лишением чести» (то есть дворянства и чина), а матрос «на теле наказан будет».
На российском флоте всегда принимались меры к тому, чтобы матросы как можно меньше испытывали на себе влияние берега, которое не без оснований высшие начальники считали тлетворным. «Рядовые не должны слушать в делах, не касающихся к службе его величества, – трактовал морской устав. – Ежели кто из офицеров под командой его сущим что-нибудь прикажет, которое к службе его величества не касается, тогда подчиненный не должен офицера в том слушать и иметь сие в военном суде объявить, за что оный офицер по состоянию дела от военного суда накажется». За дезертирство полагалась смерть, казнен должен был и укрывший дезертира, перебежавший к неприятелю офицер или матрос приговаривался к повешению, за трусость в бою – смерть. За попытку сдачи в плен – смерть, за оставление корабля в бою – смерть. Если капитан сдал свой корабль, то офицеры этого корабля (во главе с самим капитаном, разумеется) подлежали казни, а каждый десятый матрос по жребию – к повешению. За попустительство к бунту офицеры подлежали казни, и матросы, участвовавшие в бунте, тоже. Аналогичное наказание ждало офицеров за дуэли или даже просто за вызов на поединок на борту судна, причем их ожидал не просто расстрел, а позорнейшее для дворянина повешение. Заодно к казни вместе с участниками дуэли подлежали и их секунданты. Более снисходительно было отношение к обычной драке «без вызова». Здесь принимали во внимание, что все мы люди русские и кулаки у нас порой чешутся. Если за мордобой казнить, то так и флот обезлюдет. Посему за драки не казнили, а наказывали: матросов нещадно пороли, причем без особого разбора, кто, кого и за что лупил. Доставалось всем участникам. Так как офицеров-дворян пороть было нельзя, их попросту лишали жалования, чинов (в зависимости от результатов драки) и заставляли просить у обиженного прощения перед судом. Всем убийцам полагалась смертная казнь без всякого снисхождения, кроме убийства по неосторожности. За последнее полагалась ссылка на галеру и лишение чина.
Кто командира своего убьет, того колесовали. Самоубийц вешали за ноги на мачте и хоронили без священника и могилы.
Гомосексуализм наказывался вечной ссылкой на галеру, а принуждение к содомии влекло за собой немедленную казнь без всякого снисхождения. За изнасилование женщины также полагалась вечная ссылка на галеры или казнь.
Не приветствовалось в российском флоте колдовство и всяческие языческие изыски. За это «чернокнижникам и идолопоклонникам» полагалось заключение «в железа», порка кошками, а в особо тяжких случаях, «впавшим в ересь» – даже сожжение на костре. А не читай ненужных книжек и не болтай, чего болтать не положено!
Если с офицерами-дворянами портовый суд бывал все же порой снисходителен, то над виновными матросами он обычно был скор и суров. Из воспоминаний современника: «Местность, где гоняли сквозь строй, находилась на Александровской улице от Кронштадтских ворот до Северной оборонительной стенки. Порядок прогона сквозь строй был следующий. Экзекуция обычно назначалась на 8 часов утра. Арестанты накануне наказания переводились из тюрьмы на гауптвахту у Кронштадтских ворот. Ко времени экзекуции приводился отряд в 500 человек, а иногда и менее, из моряков и сухопутных команд. Команда встраивалась развернутым фронтом и каждому солдату давалась березовая с тонкой оконечностью палка (шпицрутен). Затем первая шеренга отступала вперед на расстояние длины палки и поворачивалась кругом, лицом к задней шеренге. Барабанщики разделялись на две части по концам строя.
Преступников выводили из гауптвахты в брюках, накинутой рубашке и шинели. Читался приговор, и затем снималась рубашка, и ею перевязывались руки к прикладу ружья, за дуло которого брались два унтер-офицера, и начиналась проводка преступника сквозь строй. Во время прохода барабанщики били поход, на мотив которого арестантами была сложена особая песня.
Если преступник приговаривался к загнанию на смерть, то когда он падал, его клали на тележку и забивали до смерти. Если же не присуждался на смерть, то его, обессиленного, увозили в госпиталь, где залечивали раны, а затем опять гоняли сквозь строй до назначенного судом числа ударов.
После каждого удара шпицрутен менялся на новый. Чтобы матросы не били преступников слабо, за спинами их ходили ефрейторы, которые отмечали мелом, кто тихо ударил и, когда команда возвращалась в казармы, то осматривали шинели, и у кого оказывался крест, то такому милостивцу всыпалась по усмотрению начальства горячая порция лазанов. Крики, стоны гоняемых сквозь строй заглушались грохотом барабанов. Нельзя было смотреть без содрогания, как кусками отрывалось мясо от костей».
Впрочем, иногда власть все же сменяла гнев на милость. Однако делалось это порой весьма странно. К примеру, вскоре после восшествия на престол император Петр Третий объявил: «Солдат и матросов и других нижних чинов, кои за преступления наказываются на теле, не штрафовать отныне бесчестными наказаниями, как-то, батожьеями и кошками, но токмо шпагою или трость. Его И. В. уверен, что милосердие Его И. В. возбудит паче благодарность и благонравие, а не умножит отнюдь предерзостей…»