Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение - Геннадий Прашкевич

Тюнька что-то сказал. Проворчал нескладно, как медведь, путаясь в загадочных звуках, но куши что-то понял. Не выпуская лука из рук, присел на корточки у костра, подозрительно оглянулся на Тюньку. Потом, не скрывая изумления, обежал взглядом русских и, остановившись на господине Чепесюке, уже не спускал с него глаз, сразу признал за ним силу.

Ивана это кольнуло.

Ох, дикий край.

По узкой отливной полосе, блестящей, как мокрое зеркало, ходили волны наката. Тяжелые пенящиеся языки жадно облизывали берег и вновь откатывались в море, все еще темное после шторма, заполоненное темными валами, толчеей — за мысом сталкивались сразу два течения, образуя сувой, толкушу, сквозь которую не так-то легко выскочить на чистую воду. А по берегу — сплошные непропуски, отвесные стены скального берега, падающего прямо в море, украшенные поверху разлохмаченными сосенками, выглядящими на все сто лет по своей узловатости, перекрученности, а ростом малые, ну в полтора человека, не более. Каждый ветер норовит их снести, и каждому ветру сосенки дают отпор…

— Спроси дикующего, зачем прыгают на той стороне его родимцы? Зачем копья у них? Не поделили чего?

Тюнька спросил. Куши отрицательно покачал круглой черной головой.

— У мохнатых все хорошо, — пояснил Тюнька. — Радуются празднику, ходят деревня на деревню, а копья в руках и луки напряжены, так это — танец такой.

— Сам зачем здесь?

— Говорит, проверял ловушки на лис.

— Спроси, есть ли у куши имена? А если есть, то как его имя?

— Говорит, он — Татал. Если по-нашему, то Черный. Или Черныш. Как хочешь.

— Зачем кличка такая?

— Говорит, родившись, запутался в материнской пуповине. Задохнулся до почернения, но все же остался жив. Потому и назвали его Таталом. По-нашему Чернышом.

Иван с сомнением оглядел мохнатого:

— Кожа белая.

— Ну, отошла, — за куши ответил Тюнька.

— Теперь спроси, как зовут остров?

Тюнька долго спрашивал, не понимал, переспрашивал, снова не понимал. Потом ответил:

— Симусир.

— Ишь, занесло куда! — выдохнул Иван. — Поистине рукой достать до Апонии.

— А деревенек здесь нет, — перевел слова куши Тюнька. — Совсем нет никаких деревенек.

— Да как нет? Сами видели балаганы.

— А Татал говорит, что совсем нет никаких деревенек. Куши сюда на время приплывают с других островов. С Итурпу, и с острова Чирпой, и с острова Ушишир. Вот на тех островах много деревенек. А сюда приплывают, чтобы меняться товарами, бить морского зверя.

— Много набил?

Куши кивнул, не отрывая испуганных глаз от чугунного господина Чепесюка. Чугунный господин Чепесюк его завораживал. Запустив пальцы во вьющуюся бороду, куши не спускал испуганных глаз с господина Чепесюка, наверное, никогда не видел таких людей.

— Сколько куши на острове?

— Говорит, немного. Приплыло, может, сто человек. Говорит, собираются уходить.

— Зачем торопятся?

— Непогоды боятся. Осенью здесь всегда непогода.

— А Татал? Ну, Черныш, значит… Он сам-то с какого острова?

— Говорит, с Итурпу.

— Тоже уходит? Тоже боится непогоды?

— Тоже боится. Но не уйдет, — не сразу понял ответ Черныша Тюнька. — Он, куши Татал, останется на острове. Говорит, останется на всю зиму. Говорит, что будет помогать духу. Сердитый дух Уни-Камуй требует себе помощника на зиму…

Переспросил, чего-то не поняв.

— Говорит, он, Татал, будет всю зиму помогать духу. Говорит, сердитый дух живет на горе. Зовут Уни-Камуй. Очень сердитый дух. Ходит зимой и летом вокруг горы, построил большой летний балаган, большую зимнюю полуземлянку, имеет некоторых переменных жен и робкого полоняника. Очень сердитый дух. Куши привозят ему пищу, дух ест.

— Разве духи едят пищу?

— Татал говорит, едят.

— Врешь! — возразил Иван. — Не едят духи.

Заспорили.

Молодой казак Щербак утверждал, что русские духи, и немецкие, и всякие другие совсем не едят пищу, а гренадер Потап Маслов сказал, что погибшим в его полку всегда ставили на ночь чашку с крепкой водкой и, как правило, к утру водка исчезала. То есть, он, гренадер Потап Маслов, не знает, едят ли русские духи, но пить они пьют.

— Да как им пить, есть? — возмутился Иван. — У духов разве бывает тело?

Задумались.

Куши тоже задумался.

Сидел на корточках перед костром, испуганно переводил взгляд с одного казака на другого, но чаще смотрел на господина Чепесюка, поразившего его воображение.

Хитрей всех оказался Тюнька.

— А зачем спорить? — сказал. — Посмотрите на Татала. Может, у них и духи такие, тоже дикуют.

— А зачем дух сидит на горе?

Тюнька долго, подбирая и путая чужие слова, расспрашивал Татала, потом пожал плечами:

— Татал говорит, что на горе дух сидит по своей воле. Как бы сам по себе сидит. Пришел и сидит. Волосы у него длинные, светлые, как стружка. Нравится духу сидеть на горе. Никого не пускает на гору — ни куши, ни апонцев.

— Апонцев? Он сказал апонцев?

— Ага.

— Они что, рядом? Они тут близко — апонцы?

— Говорит, близко. Говорит, что лучше бы находились подальше.

— Почему так говорит?

— Плохой народ апонцы. Приходят на деревянных бусах, на особенных судах. Кладовые грабят, котиков бьют. Никого не слушают, один только дух Уни-Камуй запрещает шалить апонцам. Говорит, специально для того сюда пришел. Однажды вечером духа Уни-Камуя не было, а утром уже сидел на горе. А с ним полоняник. Дух Уни-Камуй при ясном небе может ударить молнией. А полоняник пищу стряпает духу.

— Крупный дух? — встревожился Иван.

— Не совсем крупный. Но сердитый.

— Завтра, Тюнька, пойдем брать сердитого духа Уни-Камуя, так и скажи куши. Скажи, что мы русские. У нас с этим строго. Мы не какие-то апонцы, нас просто громом не напугаешь. Потому, как и пути у нас нет другого. Ведь пройти на ту сторону острова можно только через плечо горы. Спроси куши, проведет нас на ту сторону острова?

Тюнька спросил.

Куши, кажется, колебался.

— Уговорим, — твердо решил Иван. — Спроси, Тюнька, видел ли сердитый дух наше судно?

— Видел, — перевел Тюнька бормотание дикующего. — Сердитый дух Уни-Камуй думает, что апонцы пришли. Очень сердится. Говорит, сильно накажет апонцев. Очень сердитый дух.

— Скажи дикующему, пусть садится к котлу. — Иван глянул на казаков, собравшихся вокруг варева, и уже Тюньку спросил: — Не сбежит дикующий? Хочет с нами дружить против сердитого духа?

— Говорит, не сбежит. Говорит, проведет нас к родимцам. Только сердитого духа, говорит, не надо тревожить. Говорит, что проведет нас стороной, а то дух молнией ударит.

— Не верю, — негромко сказал молодой казак Щербак, все еще сердитый на пронырливого куши. — Он это все говорит для хитрости. Ляжем спать, а он зарежет кого-нибудь. Связать надо дикующего.

— Нехорошо, — покачал головой Иван. — Нехорошо связывать гостя. Он как бы согласился с нами дружить. — Кивнул задумчиво: — Может, дать дикующему чашку ржаного винца? Он к нашему винцу непривычен, думаю, сомлел бы, пролежал до утра.

Тюнька жадно облизнулся:

— Зачем дикующему? Ты мне дай. Я буду хорошо караулить. Я не сомлею. У меня мышь мимо не пробежит. — Повторил уверенно: — Мне дай.

— Никому не дам, — нахмурился Крестинин. — А дикующий и без винца не сбежит. Мы за ним присмотрим. И ты, Тюнька, не храбрись. Больно смелый. Ты лучше выспись. Нам завтра много чего предстоит. Я хочу, чтоб все отдохнули. — И перевел взгляд на дикующего: — Всем спать. Без шумства и хитростей.

Глава II. Cердитый дух Уни-Камуй

Утром дрогнула вода, вздохи стали слышней, начался отлив.

Оглядываясь, пересекли основание мыса, сильно засоренное морем.

Валялся под ногами бамбук — гибкий, заостренный, как копья, перевязанный иногда кропивной веревкой. Может, морская снасть, апонцы пользуются. На мокрых камнях зеленела неизвестная скользкая пузырчатая дрянь, как моченый горох. Ступи на нее — лопалась, как пищальный выстрел. Похрустывали ракушки. Но больше всего дивило казаков жидкое стекло медуз. На взгляд — чистый кисель, а не продавишь. В мелком озерце, оставшемся на отливе, встретили серенького, будто пылью присыпанного восьминога, зачем-то замешкавшегося. На казаков восьминог поглядел брезгливо, но с состраданием.

Шли осторожно, часто поминали сердитого духа Уни-Камуя.

Вот что за дух? Почему сердитый? Почему принимает пищу и живет с переменными женами? И ведь имя какое!

Шли настороженно, поглядывали на заснеженный, а где закопченный верх горы. Только к желтому бамбуку сразу привыкли. Руками его не сломаешь, шуршит, а под саблей все едино ложится. Шли, как подсказывал проводник. Дух Уни-Камуй всегда ходит по одной тропинке, объяснял он, испуганно оглядываясь на господина Чепесюка. У сердитого духа вытоптана вокруг горы тропинка, он ходит по ней. Ни один куши не смеет вступать на след духа, а тех, кто на такое решались, дух убил. Убил он и апонцев, которые пытались подняться на гору. А одного с давних пор держит при себе.