Два романа об отравителях - Агата Кристи

— Я в этом уверена, — ответила Марджори. — А чтобы ее проглотить, он потратил две или три секунды.

— Согласен, что вид у нее был именно такой, — с предельной осторожностью ответил профессор, — и проглотил он ее с некоторым трудом.

— Я этих капсул не знаю, — сказал Хардинг. Лицо его, полное сомнения и беспокойства, побледнело еще больше. — С чего бы это? — подумал Эллиот. — Хардинг добавил: — Я бы лично сказал, что это было яйцо, зеленое яйцо, мне еще было странно, как это он не подавился. Но, если остальные знают, что это за штука, я спорить не стану. Я согласен.

Эллиот решил, что на этом пункте задерживаться не стоит.

— Мы еще вернемся к этому, а сейчас я хочу задать вам вопрос первоочередной важности: «Сколько времени он пробыл в комнате?»

Он произнес это серьезно, но на лице Инграма было столько сарказма, что Марджори заколебалась.

— Тут что — какая — то ловушка? Имеется в виду сколько времени прошло с того момента, как этот человек вошел в садовую дверь, и до того, как он снова вышел? Совсем немного, это точно. Я думаю: две минуты.

— Две с половиной, — сказал Хардинг.

— Он был в комнате, — проговорил профессор, — ровно тридцать секунд. К слову сказать, люди склонны с утомительным постоянством преувеличивать длительность событий. По сути дела «Немо» почти не рисковал. У зрителей не было времени внимательно рассмотреть его — даже если бы они очень старались. Если хотите, инспектор, я могу дать вам полный отчет о том, как разыгрывалась во времени вся сцена, включая действия Чесни. Хотите?

Эллиот кивнул, и профессор, зажмурив глаза, продолжал:

— Начнем с того момента, когда Чесни вышел в кабинет, а я погасил здесь свет. До того, как Чесни вновь отворил дверь, чтобы начать представление, прошло секунд двадцать. «Немо» появился через сорок секунд после этого и сыграл свою роль за тридцать секунд. После его ухода Чесни, прежде чем упасть на пол, притворившись мертвым, сидел еще тридцать секунд. Затем он встал и вновь закрыл дверь. Мне понадобилось немного времени, чтобы найти этот проклятый выключатель и снова зажечь свет. Скажем, еще двадцать секунд. Однако все представление, начиная с того момента, когда был погашен свет, и до того, как я его зажег снова, продолжалось не больше двух минут двадцати секунд.

На лице Марджори было написано сомнение, а Хардинг пожал плечами. Они не спорили, но и, совершенно очевидно, не были согласны. Оба выглядели бледными и усталыми. Марджори слегка дрожала. Эллиот понял, что дальше струну затягивать не стоит.

— Теперь последний вопрос, — сказал он. — Звучит он так: «Кто говорил и что было сказано?»

— Какое счастье, что это уже последний! — воскликнула Марджори. — На этот раз я уж, по крайней мере, не могу ошибиться. Тот тип в цилиндре не произнес ни слова. — Девушка резко обернулась к профессору Инграму. — С этим вы ведь не станете спорить?

— Не стану.

— И дядя Марк заговорил один только раз. Как раз когда тот человек поставил чемоданчик на стол и шагнул вправо. Дядя Марк сказал: «Все в порядке, что ты еще собираешься делать?»

Хардинг кивнул.

— Правильно. Сказано было именно это, хотя за точный порядок слов я не ручаюсь.

— И больше ничего? — настойчиво спросил Эллиот.

— Абсолютно ничего.

— Не согласен, — проговорил профессор.

— О, будь оно все проклято, — почти прокричала, вскакивая на ноги, Марджори. Эллиоту стало даже немного не по себе, когда он увидел, как может измениться это мягкое, спокойное лицо. — К черту!

— Марджори! — крикнул Хардинг и, кашлянув, сделал смущенный жест в сторону Эллиота, словно взрослый, старающийся отвлечь внимание от расшалившегося ребенка.

— Ты зря так вспыхиваешь, Марджори, — мягко проговорил профессор. — Я только пытаюсь помочь вам. Ты же это отлично знаешь.

Несколько мгновений на лице Марджори была написана нерешительность, а потом на глаза набежали слезы, а выступившая на лице краска придала ему такую неподдельную красоту, которой не могли повредить даже дрожащие губы.

— Извините, — сказала она.

— Например, — продолжал, как ни в чем не бывало, профессор, — строго говоря, неверно, что во время спектакля никто не произнес ни слова. — Профессор взглянул на Хардинга. — Вы говорили.

— Я? — переспросил Хардинг.

— Да. Когда вошел доктор Немо, вы со своей кинокамерой передвинулись немного вперед и сказали: «У — у! Человек — невидимка!» Разве не так?

Хардинг несколько раз провел рукой по своим волосам.

— Да, сэр. Хотел, наверное, показать, какой я остроумный. Но какого черта!.. Вопрос ведь к этому не относится. Речь ведь идет только о том, что говорили действующие лица спектакля, правильно?

— И вы, — продолжал профессор, оборачиваясь к Марджори, — тоже сказали или, вернее, прошептали пару слов. Когда «Немо» откинул вашему дяде голову, чтобы заставить его проглотить капсулу, у вас вырвалось протестующее: «Нет! Нет!» Негромко, но я хорошо расслышал.

— Не помню, — моргая, ответила Марджори. — Но какое все это имеет значение?..

Тон профессора стал спокойнее и мягче.

— Я готовлю вас к следующей атаке инспектора Эллиота. Минуту назад я уже предупредил вас: инспектора интересует — не мог ли кто — то из нас выскользнуть из комнаты и убить Марка в те две минуты, когда свет был погашен. Ладно, я в состоянии присягнуть, что видел или слышал вас обоих все время, пока Немо находился на сцене. Я могу присягнуть, что вы не выходили из этой комнаты. Если вы можете сказать то же самое обо мне, тогда у нас такое тройное алиби, которое не по силам опровергнуть даже Скотленд Ярду. Слово за вами!

Эллиот внутренне напрягся. Он знал, что следующие минуты могут оказаться решающими.

Теперь на ноги вскочил Хардинг. В его больших — «коровьих», как окрестил их Эллиот — глазах видна была тревога. Лицо его сохраняло обычное выражение сердечности и уважения к старшим, но кулаки были крепко сжаты.

— Я же все время был занят съемкой! — воскликнул он. — Поглядите, вот камера. Вы что — не слышали, как она работала? Нет?..

Он засмеялся — по — настоящему симпатичным смехом. Похоже, он ожидал, что хоть кто — нибудь еще засмеется вместе с ним, и был разочарован, когда этого не случилось.

— Понятно, — проговорил он, глядя куда — то вдаль. — Я однажды читал рассказ.

— Да что вы, — заметил профессор Инграм.

— Да, читал, — предельно серьезно продолжал Хардинг. — У одного типа было алиби, потому что кто — то там слышал, как он все время печатал на пишущей машинке. А потом оказалось, что он придумал какое — то устройство, которое само тарахтело точь — в — точь, как пишущая машинка. Черт возьми, не думаете же вы, что можно заставить кинокамеру снимать, когда возле нее никого нет?

— Это же абсурд! — воскликнула Марджори. — Я видела тебя. Я знаю, что ты был здесь. Вы, действительно, могли подумать нечто подобное, инспектор?

Эллиот рассмеялся.

— Я, мисс Вилс, ничего подобного не говорил. Все эти предположения исходили от профессора. Впрочем, можно остановиться на этом вопросе подробнее, — он говорил сейчас тоном человека, идущего на уступку, — хотя бы ради того, чтобы окончательно с ним покончить. Между прочим, это ведь верно, что здесь была полная тьма?

Профессор ответил прежде, чем успел заговорить кто — либо еще.

— Темнота была практически полной первые двадцать секунд, пока Чесни не отворил дверь в кабинет. После этого рассеянный свет, горевший в кабинете лампы хоть и слабо, но освещал комнату. Силуэты — я надеюсь, это подтвердят и мои товарищи — вырисовывались вполне отчетливо.

— Одну минутку, сэр. Как именно вы сидели? Профессор встал и аккуратно поставил три стула в одну линию с промежутками примерно в три фута. От стульев до двери было около трех метров и, следовательно, максимальное расстояние, разделявшее зрителей и Марка Чесни, составляло не более пяти метров.

— Чесни сам расставил стулья еще до того, как мы вошли, — объяснил профессор, — и мы их не переставляли. Я сидел вот здесь, справа, поближе к окну, — он положил руку на спинку стула. — Марджори была в центре, а Хардинг с другого краю.

Поглядев на расположение стульев, Эллиот обратился к Хардингу:

— Чего ради вы расположились так далеко слева? Разве из центра вид не был бы лучше? С того места вы не могли, например, снять, как «Немо» появился в садовой двери.

Хардинг нахмурился.

— Хорошо, тогда я вас спрошу: каким, черт побери, образом я мог угадать, что здесь будет твориться? — довольно резко проговорил он. — Мистер Чесни заранее не объяснял нам, что он готовит. Он просто сказал: «Сядьте вот здесь», и могу вас уверить, — мне и в голову не пришло с ним спорить. Уж кому — кому, но только не мне. Я сел… а, если говорить точнее, стал там, где мне было сказано, и видно мне было совсем неплохо.