Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян

Ухватившись за ремень Шаво, дрожал, перепуганный, Букашка-Микич.

НЫТИК-ГЕВО

Снова Нытик-Гево. Уже в который раз я слышу имя этого обыкновенного жестянщика из нашего квартала. Его имя Шаво произнес со страхом, страх был написан и на лицах остальных ребят. Все вдруг стали прощаться, ушел и Вардан, даже не ответив на мой вопрос о встрече на завтра.

Я не сделал им ничего плохого и, конечно, понимал, что я здесь ни при чем, — ребята просто боялись.

Они медленно спустились с Кондского кладбища, свернули на улицу, которая теперь называется «Майская», и исчезли в лабиринтах кривых улочек. Они спускались медленно, но я понимал, что они удирают, удирают в смятении, как от неизлечимого заразного больного, который тем не менее дорог им и которого они любят.

Когда не стало видно и Шаво, шедшего последним, и я остался один на кладбище, меня вдруг обуял страх. Я бросился бежать сломя голову и пришел в себя только в нашем квартале.

Я уселся на церковном дворе и стал думать. Почему они убежали? Что же я сделал такого, чем подвел этих славных ребят? И при чем тут Гево, этот маленький человечек, вечно вымазанный в саже, с вечно слезящимися глазами, этот «молчальник», как называли его у нас в квартале? То, что он мог одолжить Вардану деньги и потом по пятам преследовать его, требуя долг обратно, было еще объяснимо. Но что означали слова Шаво: «Длинный работает на Нытика-Гево» — и как мог «работать» на столь жалкого человечка длинный парень, который наводил ужас на всех? По одному только его слову три беспризорника, которые до этого вместе со всеми как зачарованные слушали мои рассказы, безжалостно избили меня.

Я долго ломал голову, но ничего не мог понять.

И вот уже несколько дней, как я не встречался с Варданом и с остальными ребятами. Странно, ведь я искал их и на Кантаре и в парке Коммунаров, но нигде, нигде не встречал своих друзей. Более того: те беспризорники, которых я знал в лицо и которых не раз видел в кругу моих слушателей, теперь избегали меня. Некоторые прикидывались, будто не знают меня, другие недовольно отмахивались, когда я расспрашивал их о Вардане, Шаво и об остальных:

— Да отстань ты от них!..

На четвертый день я совершенно случайно встретил самого Вардана. Он заметил меня, когда удрать уже было невозможно.

— Здорово, Вардан-джан.

Мой друг вздрогнул, поспешно огляделся, чтобы убедиться, не подслушивает ли нас кто-либо.

— Ну что я вам плохого сделал? — не давая ему опомниться, спросил я.

— Да что ты говоришь! — прошептал Вардан. — Ты ведь наш брат! Не в этом дело, черт с нами. Мы только боимся, как бы с тобой чего не стряслось.

— Как это?

— Ты с нами больше не водись, Рач-джан, вот как.

Значит, со мной что-то может случиться, и в такое время от меня удирают, оставляют одного мои товарищи, оставляет меня даже Вардан, мой самый близкий друг!

— А что со мной может стрястись? — спросил я.

— Э-эх, ты ничего не знаешь! И раньше так случалось. Ясное дело, Длинный потому и приходил тогда.

Вардан хотел убежать, но я его крепко схватил за рукав:

— Не отпущу, пока не скажешь.

— Пусти, Рач-джан, — взмолился мой товарищ, — черт со мной, а тебя Гево погубит, как того пионера…

Сказал и сам ужаснулся своих слов.

Опять Гево! Что нужно Гево от меня и вообще, что ему до того, с кем дружит сын башмачника Рач? И кто этот пионер, которого «погубил» Гево, жалкий жестянщик?

— Вардан!

— Чего?

— Друг ты мне?

— А как же, — сдавленно произнес Вардан.

— Ну, если друг, скажи.

— Нет, нет! — испугался он. — Не могу, нет! И стоять мне здесь с тобой ни к чему, больно много народу ходит.

Было понятно, что опасения моего друга имеют серьезные основания, но любопытство мое так разгорелось, что никакие страхи не могли остановить.

— Ладно, — сказал я, — вечером встретимся, как стемнеет.

— И вечером не выйдет, и вечером боюсь.

— Выйдет. Приходи на церковный двор.

Вардан согласился с большим трудом и быстро убежал.

Не могу сказать, что во мне было сильнее: любопытство или страх. «Надо повидать Нытика-Гево», — решил я.

Пришел домой. Отца и Зарик не было, а мать о чем-то разговаривала во дворе с Мариам-баджи.

В комнате, за дверью, прикрытое круглой дощечкой, стояло ведро с водой. Под ним образовалась небольшая лужица. Вот уже несколько дней мать жаловалась:

— Не видишь, ведро прохудилось. А еще рабочий — починить не можешь.

Я все забывал отнести ведро в мастерскую, чтобы починить, откладывал на завтра, а лужица с каждым днем становилась больше. И тут мне в голову пришла прекрасная мысль: ведь ведро — великолепный предлог увидеться с Нытиком-Гево.

— Мам, отнесу-ка я ведро.

— Куда?

— Да вот к Гево.

— Что же, ты сам починить не можешь? — удивилась мать.

— У нас паять нечем, — буркнул я.

— Ну, как знаешь, — сердито сказала мать и добавила, обращаясь к Мариам-баджи: — Попусту только деньги изводят.

Я пошел в мастерскую Нытика-Гево.

Сердце мое бешено колотилось, от страха подгибались колени, но какое-то странное чувство толкало меня вперед.

В мастерской был только Гево. Наклонившись над станком, к которому был прикреплен цинковый лист, он постукивал по листу деревянным молотком. К нижней губе его прилип окурок папиросы, и он затягивался, прикрыв слезящийся глаз.

Я удивленно разглядывал