Введение в историческую уралистику - Владимир Напольских

Таким образом, данные о контактах западных финно-угорских языков с балтскими свидетельствуют о том, что расселение прямых языковых предков прибалтийских финнов в Прибалтике имело место после распространения там балтских языков, точнее — никак не ранее рубежа III—II тыс. до н. э. (если, несмотря ни на что, считать носителей культур со шнуровой керамикой и боевыми топорами прабалтами), либо — что более правдоподобно — не ранее конца II тыс. до н. э. (если — см. выше — соотносить контакты прабалтов с прибалтийскими финнами с взаимоотношениями носителей культур штрихованной и ложнотекстильной керамики).

Второй большой языковой общностью, с языками которой давно пытаются сравнивать уральские языки, является алтайская. В неё принято объединять языки пяти больших групп: тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские, корейский и японский. Именно в таком виде алтайская семья представлена в важнейшей в этой области работе, посвящённой реконструкции алтайского праязыка [Старостин 1991]. Следует, однако, заметить, что, несмотря на впечатляющие достижения алтаистики, гипотеза о древнем родстве всех алтайских языков сегодня ещё далеко не общепризнана, и у её противников есть свои сильные аргументы (см. обзор проблем с литературой [Janhunen 1994; Vovin 1994]). По этой причине едва ли возможно сегодня всерьёз обсуждать вопрос о древнейшем генетическом родстве алтайских языков с уральскими, о былом существовании урало-алтайского праязыка (трудно согласиться с Б. Коллиндером, который считал, что если будет доказано урало-алтайское родство, то вопрос о родстве алтайских языков решится сам собой [Collinder 1977:67]), хотя эта гипотеза имеет не менее почтенный возраст и не менее уважаемых сторонников, чем рассмотренная выше индо-уральская (см., например, [Schott 1849; Donner 1901; Räsänen 1953; Fokos-Fuchs 1962; Poppe 1983]). Бесспорно наличие значительного числа праязыковых лексических параллелей между уральскими, с одной стороны, и тюркскими, тунгусо-маньчжурскими или монгольскими языками — с другой [Räsänen 1953; 1955; Collinder 1965:140—153], практически все исследователи сходятся на том, что между языками обеих семей существуют многочисленные структурные схождения в фонетическом, морфологическом и синтаксическом строе (последовательная агглютинация, гармония гласных по ряду, невозможность стечения согласных в анлауте и т. п. [Poppe 1983; Aalto 1969], — новейший и весьма полный обзор в сочетании, что характерно, с очень осторожной оценкой перспектив «урало-алтайского» родства см. [Sinor 1988]) — и эти схождения и параллели должны иметь какое-то историческое объяснение.

По-видимому, глубоко прав Д. Шинор, считающий, что при поисках этого объяснения необходимо отказаться от слишком простых решений типа «белое — чёрное, да — нет» [Sinor 1988:739]. Действительно, решений может быть множество: от общей восточно-ностратической подосновы [Иванов 1985:149] до древних контактов отдельных групп [Tauli 1955:11], причём одно решение не исключает, в принципе, любого другого. Возможны и поиски в принципиально новом направлении, попытки объяснить урало-алтайские схождения через постулирование древнейших диалектных связей в рамках модели древнейших попарных междиалектных / межъязыковых связей [Róna-Tas 1983]. Принципиальное же значение для рассмотрения проблем уральской предыстории имеет сам факт безусловного наличия древних (на уровне уральского праязыка) связей между уральскими и алтайскими языками (ср. совершенно иную картину уральско-индоевропейских связей), что свидетельствует о близости уральской прародины к районам древнейшей локализации алтайских языков, то есть, так или иначе — к глубинным районам Азии[24]. Знаменательно, что анализ урало-алтайских лексических параллелей с точки зрения лингвистической палеонтологии приводит к выводу об «урало-алтайской прародине» в палеолите на Урале — в Западной Сибири [Räsänen 1953:26] (естественно, с трактовкой М. Рясяненом урало-алтайских параллелей как сугубо праязыковых трудно согласиться, его конкретная аргументация и подходы нуждаются в корректировке, но общий вывод о северноазиатской локализации древнейших урало-алтайских связей представляется вполне надёжным).

Сколько-нибудь заметных специальных связей между уральскими языками в целом или отдельными их группами с монгольскими, корейским или японским языками не обнаруживается (за исключением поздних монгольских заимствований в саянских самодийских языках — см. [Joki 1952]. Из отдельных ветвей «алтайской семьи» с (восточными) уральскими языками находилась в постоянных контактах с глубокой древности тунгусо-маньчжурская. Опираясь на работы Е. А. Хелимского и И. Футаки [Хелимский 1985b; 1983; 1989; Futaky 1980; 1983; 1988], содержащие представительный набор надёжных этимологий, можно утверждать непрерывность связей в последовательности: прауральский — пратунгусо-маньчжурский, прасамодийский — пратунгусский, прасеверносамодийский и отдельные южносамодийские праязыки — тунгусский, самодийские языки — эвенкийский; кроме того, некоторые этимологии указывают, как будто, и на возможность того, что существовали связи с тунгусскими языками на прафинно-угорском и праугорском уровне, до возникновения обско-угорско — тунгусских контактов в средневековье. Таким образом, языковые данные свидетельствуют о том, что прауральские диалекты, а затем — уральские языки восточного ареала находились в непрерывных контактах с тунгусскими (соответственно — пратунгусо-маньчжурским и т. д.) языками со времени существования уральского единства и до сего дня. Где бы не размещались древнейшие районы обитания и прародина тунгусо-маньчжуров (в При‑ или Забайкалье [Василевич 1958; Окладников 1968; Левин 1958:96, 135], в Маньчжурии [Janhunen 1996:216—256] или даже в Китае [Shirokogoroff 1926], локализовать уральско-тунгусские контакты западнее Енисея невозможно. Следовательно, восточный фланг уральской прародины должен был достигать по крайней мере Енисея. Причём, по-видимому, речь в данном случае должна идти о территории расселения эндоуральских групп, носителей досамодийских диалектов уральского праязыка, а районы обитания восточных парауральцев могли простираться гораздо далее на восток.

Хотя на схеме Л. Рона-Таша [Róna-Tas 1983:241] тюркские языки связаны линией древнейших диалектных связей с западной ветвью уральских — финно-угорскими языками (в то время как тунгусо-маньчжурские — с самодийскими), следует отметить, что выявление подобной связи проблематично, она может предполагаться разве что только на основе древнейшего слоя «урало-алтайской» лексики. В то же время более показательны лексические заимствования, объединяющие тюркские и самодийские [Хелимский 1983:6—8; Róna-Tas 1980; 1988:743—746] и тюркские и угорские языки [Róna-Tas 1988:749—751]. С самодийским праязыком можно предполагать контакты тюркского праязыка до его распада, причём, в силу специфики заимствований («лошадь», «писать», «сто» из тюркского в самодийский, «соболь», «сосна-ель», «лиственница-кедр» из самодийского в тюркский, их можно локализовать на границе степи и сибирской тайги, вероятно — где-то в I тыс. до н. э. [Хелимский 1983:7] или даже на рубеже эр.

Проблема тюркских заимствований в общеугорский праязык более сложна: если в своём обзоре [Róna-Tas 1988] А. Рона-Таш ещё находил возможным определить несколько слов как тюркизмы в праугорском, то во время своей лекции в Финно-Угорском обществе в октябре 1994 года он, в ответ на прямо поставленный вопрос, сказал, что вообще отрицает наличие общеугорских заимствований из тюркского. Во всяком случае, если тюркизмы в праугорском всё-таки есть (мне представляется возможным предполагать это для слов со значением «лебедь», «бобр», «лодка», «песок», «писать», «лето»), этот контакт был весьма непродолжителен и, видимо, имел место лишь в самом конце общеугорской эпохи. Древнейший слой тюркизмов в венгерском также, как и в пермских языках, происходит уже из языка чувашского типа («R‑тюркского») и вряд ли может быть датирован более древним периодом, чем рубеж эр (в пермских языках, исходя из исторических соображений — не ранее VII—VIII вв. н. э.). Таким образом, ранние слои тюркских заимствований в самодийских и угорских языках (и самодийские заимствования в пратюркском) должны быть интерпретированы как свидетельства выхода тюрков в степи юга Сибири и движения с востока, возможно, от верхнего Енисея, где можно локализовать ранние тюрко-самодийские контакты, на запад в I тыс. до н. э.

Близость некоторых грамматических черт и лексики считавшегося ранее изолированным юкагирского языка, на котором сегодня говорит едва ли более тысячи человек (по данным И. А. Николаевой — не более двухсот [Николаева 1988a]) юкагиров, живущих в среднем течении и в низовьях реки Колымы, к уральским языкам достаточно давно обратили на себя внимание исследователей [Collinder 1940; Angere 1956; Tailleur 1959; 1963]. Уже в этих работах было представлено достаточно доказательств в пользу отдалённого родства этих двух языковых систем: юкагирский и уральский предложено было рассматривать как две равноправные ветви существовавшего в глубокой древности единого праязыка. Окончательное завершение гипотеза юкагиро-уральского родства нашла отражение в работах И. А. Николаевой, где на основе предварительно проделанной праюкагирской реконструкции была представлена системная реконструкция фонетики праюкагиро-уральского языка, была продемонстрирована общность фонетического строя, базовой лексики, морфологии юкагирского и уральских языков, безусловно свидетельствующие об их древнейшем родстве в пределах (восточно‑)ностратической общности, среди языков которой уральский и юкагирский стоят друг к другу ближе всего [Николаева 1988a; 1988b]. Наличие в составе юкагиров и уральских народов какого-то древнего общего компонента устанавливается и на основании данных физической антропологии (Козинцев 1988:89—90, 127, 137, 140] (см. также ниже, в разделе VI).