Наша улица (сборник) - З Вендров

"Заказы и починка". Из двери противоположной квартиры, несмотря на осенний холод широко открытой, выбивался пар, смешанный с запахом мыла и соды. Две женщины с засученными на худых руках рукавами склонились над лоханями с бельем.

- Кого вы ищете? - хриплым, застуженным голосом спросила одна из них.

- Где здесь живет мадам Шейнзон?

- Анна Леонтьевна, вдова? Которая квартирантов держит?

- Да... Она, кажется, держит квартирантов...

- Наверху, направо, - показала мне рукой хриплая "сенщина. - Здесь я живу, напротив - сапожник Гаврилов, пьяница. Наверху, с левой стороны, живет Авдотья Чуйкина, а с правой - Анна Леонтьевна.

Поднявшись по узкой лестнице, я отворил обитую рогожей дверь и в тесном темном коридорчике встретился лицом к лицу с бледной, неряшливо одетой женщиной средних лет, закутанной в платок, - видно, она собралась уходить.

- Здесь живет мадам Шейнзон?

- Я Шейнзон, - ответила женщина, пытливо глядя на меня.

- Мне говорили, что вы сдаете комнату.

- Комнаты у меня нет. Угол, если вас устроит, я могла бы сдать. Еще с двумя.

- Можно посмотреть?

Помещение, куда ввела меня хозяйка, было частью комнаты, разгороженной надвое не доходящей до потолка побеленной фанерной перегородкой. Меблировку комнаты составляли три провалившиеся железные кровати с кривыми ножками, ржавый умывальник с ржавым тазом под ним и два венских стула преклонного возраста. Зеленое сукно на допотопном ломберном столике, красовавшемся в центре, было изъедено молью.

Степы, одна из которых позеленела от сырости, украшали гнезда хорошо прижившихся клопов. Углы комнаты были опутаны паутиной. Пахло пылью и плесенью.

Как я ни устал, оставаться в этой комнате было выше моих сил. Чтобы не обидеть хозяйку, я для приличия спросил:

- Сколько будет стоить в месяц этот угол?

- Восемнадцать рублей, - последовал хладнокровный ответ.

Видно заметив, что такая цена за эту дыру меня удивила, хозяйка сказала:

- Если накроют, не вам придется сидеть в остроге, а мне. Я бедная вдова. В полиции не имею руки. Вот и живу в вечном страхе.

- Может быть, вы и правы, - согласился я. - Ну посмотрим. Пока прощайте!..

Короткий осенний день был на исходе, а я все еще не нашел себе угла. Я теперь сожалел, что послушался своего заботливого родственника и приехал без доверенности.

"Надо быть сумасшедшим, - писал он мне, - чтобы брать доверенность за два месяца до начала года. Как-нибудь перебьешься эти два месяца, потом достанешь доверенность и проживешь с ней спокойно целый год..."

Однако будь у меня сейчас доверенность, я мог бы зайти в первую попавшуюся гостиницу и там переночевать. И как это у меня не хватило ума взять у еврея, живущего "так", хотя бы один адрес меблированных комнат, куда пускают бесправных? Но кто мог подумать, что из всех адресов, которые он мне дал, ничего не получится.

Еще один только адрес оставалсй у меня, последний, где на худой конец можно было, по словам того же еврея, скоротать ночь. Если и на этот раз меня постигнет неудача, придется волей-неволей явиться незваным гостем к Левитину.

Дождь перестал, но холодный сырой ветер пробирал до костей. Я с трудом передвигал ноги от усталости.

- Барин, дай пятачок на ночлег!..

Шаркающими мелкими шажками, забегая сбоку, уже несколько минут следовал за мной оборванный субъект неопределенного возраста. Из прорех старой ватной фуфайки, в которую он кутался, торчали клочья грязной ваты, обшлага брюк превратились в бахрому. На одной ноге у него была старая калоша, на другой - искривленный рваный сапог. Отставшая подошва открывала грязные пальцы. Придерживая одной рукой фуфайку без пуговиц, а вторую протянув ко мне, босяк клянчил:

- Барин, ночь холодная, один пятачок на ночлег...

- Бери, - подал я ему первую монету, которую нащупал в кармане.

Босяк схватил монету и, не поблагодарив, приплясывая, убежал. Я смотрел ему вслед, с горечью думая: "Босяк, пьяница, а весь мир перед ним открыт. Если он эти несколько копеек не потратит на шкалик водки, он сможет получить ночлег, пусть в ночлежке, но крышу над головой он все же будет иметь. А я? Хуже бродяги. Если я отдам все, что у меня есть, до последнего гроша, для меня все равно не найдется угла в этом огромном городе.

Но к чему философствовать? Нужно во что бы то ни стало устроиться хотя бы на одну сегодняшнюю ночь".

Почти час добирался я до Большого Сухаревского переулка - последний адрес, записанный с моей книжке.

Не чуя ног от усталости, я медленно поднялся на второй этаж и робко нажал кнопку звонка.

Дверь отворила толстая женщина с сильно напудренным и нарумяненным лицом, с папиросой в крашеных губах. Приветливо улыбаясь, она с излишней развязностью пригласила широким жестом:

- Пожалуйте, молодой человек!..

Я переступил порог и остановился: не спутал ли я опять адрес?

Но толстая дама не давала мне долго думать:

- Пожалуйста, пожалуйста, проходите дальше... Милости просим... Снимите пальто!..

Я не трогался с места. Прислушиваясь к смеху, звукам пианино и топоту танцующих ног в соседней комнате, я пробормотал:

- Здесь живет мадам Айнбиндер? Или я, может быть, не туда попал?

- Здесь, здесь. Проходите, пожалуйста. Не стесняйтесь.

Подхватив под руку, толстая дама ввела меня в небольшой ярко освещенный зал.

- А, гость... Сюда, сюда, красавчик!.. Вот этот меня угостит... Ко мне подойди, ко мне!..

Полуобнаженные девушки окружили меня со всех сторон, приглашая каждая к себе.

Ошеломленный, подавленный, я бормотал, вырываясь из их рук:

- Оставьте меня... Я перепутал адрес... Не туда попал... Отстаньте, а то я устрою скандал... Отпустите, говорю!

Мадам смотрела и улыбалась. Но убедившись наконец, что я и в самом деле не туда попал, крикнула:

- Эй, Степа, укажи ему на дверь!

Здоровенный рыжеволосый и скуластый верзила схватил меня за шиворот, рванул дверь и вышвырнул на лестницу, бросив мне вслед пальто и шапку.

- Вот тебе, брандахлыст! Шляется тут всякая шантрапа!..

На улице ждала меня холодная осенняя ночь...

1912-1960

НА ЧУЖОМ ПИРУ

1

В настоящее время Марьина роща является составной частью Дзержинского района - одного из многих благоустроенных районов Москвы. Асфальтированные, обсаженные деревьями улицы, универмаги, школы, клубы, кинотеатры, больницы - все как и в других районах советской столицы. В конце прошлого века Марьина роща была такой же органической частью Москвы, как и сейчас, но по каким-то непонятным административным соображениям считалась деревней. Первая половина бесконечно длинной Александровской улицы (ныне Октябрьской) была частью города Москвы, а вторая половина той же Александровской улицы проходила через деревню Марьина роща.

Деревня с благозвучным названием "Марьина роща"

весной и осенью утопала в грязи, летом задыхалась от пыли, а зимой лежала под сугробами никогда не счищаемого снега.

Одноэтажные и двухэтажные домики - в большинстве своем деревянные были до отказа набиты беднотой:

всякого рода ремесленниками, грузчиками, точильщиками, шарманщиками, тряпичниками. Находили там приют также и социальные отбросы большого города - воры, скупщики краденого, фальшивомонетчики, сутенеры и другие темные личности, для которых встречи с представителями власти не были желательны.

Как и в любой другой деревне, всю "власть" в Марьиной роще представлял один-единственный урядник. От него легче было скрыться, а в случае нужды и поладить с ним, чем с многочисленными представителями власти в огромной Москве.

По этой именно причине "швейцарские подданные" предпочитали Марьину рощу любой другой части Москвы. Здесь они вносили ежемесячную дань уряднику, а при случае обходились платой одному только дворнику дома.

Парадный ход дома Смирнова на углу Сущевскою вала и Александровской (трехэтажный, неоштукатуренный большой дом, - пожалуй, самый большой в Марьиной роще) не охранялся швейцаром в ливрее с позументами и в фуражке с золотым околышем. Дом Смирнова вообще не имел "парадного" и "черного" хода. Единственный, далеко не парадный вход вел на полутемную грязную лестницу, пропитанную неистребимыми запахами кислых щей, белья, кухонных отбросов и кошек.

На первом этаже, там, где теперь помещается аптека, была ночная чайная для извозчиков. На верхних двух этажах жила "чистая публика": мелкие акцизные и почтовые чиновники, трактирные музыканты, официанты и... евреи, обитавшие здесь на правах "швейцарских подданных", если не считать дантиста Перельмана, занимавшего на втором зтаже квартиру из четырех комнат, одну из которых он сдавал мне за двенадцать рублей в месяц.

"Административные единицы" дома Смирнова состояли из старшего дворника Михея - крайне ленивого мужика, которому его флегматичность нисколько не мешала быть себе на уме, и его племянника, младшего дворника Кондрата. Михей выписал его к себе для того, чтобы устроить на работу, и благодарный племянник исполнял всю работу по дому и за себя и за благодетеля дядю.