Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Афронтенбург
Перевод В. Левика
{160}
Прошли года! Но замок тотЕще до сей поры мне снится.Я вижу башню пред собой,Я вижу слуг дрожащих лица,
И ржавый флюгер, в вышинеСкрипевший злобно и визгливо,Едва заслышав этот скрип,Мы все смолкали боязливо.
И долго после мы за нимСледили, рта раскрыть не смея:За каждый звук могло влететьОт старого брюзги Борея{161}.
Кто был умней — совсем замолк.Там никогда не знали смеха.Там и невинные словаКоварно искажало эхо.
В саду у замка старый сфинксДремал на мраморе фонтана,И мрамор вечно был сухим,Хоть слезы пил он непрестанно.
Проклятый сад! Там нет скалы,Там нет заброшенной аллеи,Где я не лил бы горьких слез,Где сердце не терзали б змеи.
Там не нашлось бы уголка,Где скрыться мог я от бесчестий,Где не был уязвлен однойИз грубых или тонких бестий.
Лягушка, подглядев за мной,Донос строчила жабе серой,А та, набравши сплетен, шлаШептаться с тетушкой виперой.
А тетка с крысой — две кумы,И, спевшись, обе шельмы вскореСпешили в замок — всей роднеТрезвонить о моем позоре.
Рождались розы там весной,Но не могли дожить до лета, —Их отравлял незримый яд,И розы гибли до расцвета.
И бедный соловей зачах, —Безгрешный обитатель сада,Он розам пел свою любовьИ умер от того же яда.
Ужасный сад! Казалось, онОтягощен проклятьем бога.Там сердце среди бела дняТомила темная тревога.
Там все глумилось надо мной,Там призрак мне грозил зеленый.Порой мне чудились в кустахМольбы, и жалобы, и стоны.
В конце аллеи был обрыв,Где, разыгравшись на просторе,В часы прилива в глубинеШумело Северное море.
Я уходил туда мечтать.Там были безграничны дали.Тоска, отчаянье и гневВо мне, как море, клокотали.
Отчаянье, тоска и гнев,Как волны, шли бессильной сменой, —Как эти волны, что утесДробил, взметая жалкой пеной.
За вольным бегом парусовСледил я жадными глазами.Но замок проклятый меняДержал железными тисками.
К Лазарю
«Брось свои иносказанья…»
Перевод М. Михайлова
Брось свои иносказаньяИ гипотезы святые!На проклятые вопросыДай ответы нам прямые!
Отчего под ношей крестной,Весь в крови, влачится правый?Отчего везде бесчестныйВстречен почестью и славой?
Кто виной? Иль воле богаНа земле не все доступно?Или он играет нами? —Это подло и преступно!
Так мы спрашиваем жадноЦелый век, пока безмолвноНе забьют нам рта землею…Да ответ ли это, полно?
«Висок мой вся в черном госпожа…»
Перевод М. Торловского
Висок мой вся в черном госпожаНежно к груди прижала.Ах! Проседи легла межа,Где соль ее слез бежала.
Я ввергнут в недуг, грозит слепота, —Вот как она целовала!Мозг моего спинного хребтаОна в себя впивала.
Отживший прах, мертвец теперь я,В ком дух еще томится, —Бьет он порой через края,Он рвет, и мечет, и злится.
Проклятья бессильны! И ни одноИз них не свалит мухи.Неси же свой крест — роптать грешно,Похнычь, но в набожном духе.
«Как медлит время, как ползет…»
Перевод В. Левика
Как медлит время, как ползетОно чудовищной улиткой!А я лежу не шевелясь,Терзаемый все той же пыткой.
Ни солнца, ни надежды лучНе светит в этой темной келье,И лишь в могилу, знаю сам,Отправлюсь я на новоселье.
Быть может, умер я давно,И лишь видения былогоТолпою пестрой по ночамВ мозгу моем проходят снова?
Иль для языческих богов,Для призраков иного светаАреной оргий гробовыхСтал череп мертвого поэта?
Из этих страшных, сладких снов,Бегущих в буйной перекличке,Поэта мертвая рукаСтихи слагает по привычке.
«Цветами цвел мой путь весенний…»
Перевод В. Левика
Цветами цвел мой путь весенний,Но лень срывать их было мне.Я мчался, в жажде впечатлений,На быстроногом скакуне.
Теперь, уже у смерти в лапах,Бессильный, скрюченный, больной,Я слышу вновь дразнящий запахЦветов, не сорванных весной.
Из них одна мне, с юной силой,Желтофиоль волнует кровь.Как мог я сумасбродки милойОтвергнуть пылкую любовь!
Но поздно! Пусть поглотит ЛетаБесплодных сожалений гнетИ в сердце вздорное поэтаЗабвенье сладкое прольет.
«Да, ты оправдана судом…»
Перевод В. Левика
Да, ты оправдана судомНеумолимого рассудка.«Ни словом, — приговор гласит, —Ни делом не грешна малютка».
Я видел, корчась на костре,Как ты, взглянув, прошла спокойно.Не ты, не ты огонь зажгла,И все ж проклятья ты достойна!
Упрямый голос мне твердит,Во сне он шепчет надо мною,Что ты мой демон, что на казньЯ обречен тобой одною.
Он сети доводов плетет,Он речь суровую слагает,Но вот заря — уходит сон,И обвинитель умолкает.
В глубины сердца он бежит,Судейских актов прячет свитки,И в памяти звучит одно:Ты обречен смертельной пытке!
«Меня не тянет в рай небесный…»
Перевод В. Левика
Меня не тянет в рай небесный, —Нежнейший херувим в раюСравнится ль с женщиной прелестной,Заменит ли жену мою?
Мне без нее не надо рая!А сесть на тучку в вышинеИ плыть, молитвы распевая, —Ей-ей, занятье не по мне!
На небе — благодать, но все жеНе забирай меня с земли,Прибавь мне только денег, боже,Да от недуга исцели!
Греховна суета мирская,Но к ней уж притерпелся я,По мостовым земли шагаяДорогой скорбной бытия.
Я огражден от черни вздорной,Гулять и трудно мне и лень.Люблю, халат надев просторный,Сидеть с женою целый день.
И счастья не прошу другого,Как этот блеск лукавых глаз,И смех, и ласковое слово, —Не огорчай разлукой нас!
Забыть болезни, не нуждаться —О боже, только и всего!И долго жизнью наслаждатьсяС моей женой in statu quo.[12]
Вознесение
Перевод Л. Пеньковского
На смертном ложе плоть была,А бедная душа плылаВне суеты мирской, убогой —Уже небесною дорогой.
Там, постучав в ворота рая,Душа воскликнула, вздыхая:«Открой, о Петр, ключарь святой!Я так устала от жизни той…Понежиться хотелось мне быНа шелковых подушках неба,Сыграть бы с ангелами в прятки,Вкусить покой блаженно-сладкий!»
Вот, шлепанцами шаркая, ворча,Ключами на ходу бренча,Кто-то идет — и в глазок воротСам Петр глядит, седобород.
Ворчит он: «Сброд повадился всякий —Бродячие псы, цыгане, поляки,А ты открывай им, ворам, эфиопам!Приходят врозь, приходят скопом,И каждый выложит сотни причин, —Пусти его в рай, дай ангельский чин…Пошли, пошли! Не для вашей шайки,Мошенники, висельники, попрошайки,Построены эти хоромы господни, —Вас дьявол ждет у себя в преисподней!Проваливайте поживее! Слыхали?Вам место в чертовом пекле, в подвале!..»
Брюзжал старик, но сердитый тонЕму не давался. В конце концов онК душе обратился вполне сердечно:«Душа, бедняжка, ты-то, конечно,Не пара какому-нибудь шалопаю…Ну, ну! Я просьбе твоей уступаю:Сегодня день рожденья мой,И — пользуйся моей добротой.Откуда ты родом? Город? Страна?Затем ты мне сказать должна,Была ли ты в браке: часто бывает,Что брачная пытка грехи искупает:Женатых не жарят в адских безднах,Не держат подолгу у врат небесных».
Душа отвечала: «Из прусской столицы,Из города я Берлина. СтруитсяТам Шпрее-речонка, — обычно летомОна писсуаром служит кадетам.Так плавно течет она в дождь, эта речка!..Берлин вообще недурное местечко!Там числилась я приват-доцентом,Курс философии читала студентам, —И там на одной институтке женилась,Что вовсе не по-институтски бранилась,Когда не бывало и крошки в дому.Оттого и скончалась я, и мертва потому».
Воскликнул Петр: «Беда! Беда!Занятие это — ерунда!Что? Философия? КомуОна нужна, я не пойму!И недоходна ведь и скучна,К тому же ересей полна;С ней лишь сомневаешься да голодаешь,И к черту в конце концов попадаешь.Немало, наверно, и твоя Ксантупа{162}Пилила тебя из-за постного супа,В котором — признайся — хоть разокПопался ли ей золотой глазок?Ну, успокойся. Хотя, ей-богу,Мне и предписано очень строгоВсех, причастных так иль иначеК философии, тем пачеЕще к немецкой безбожной вашей,С позором гнать отсюда взашей, —Но ты попала на торжество,На день рожденья моего,Как я сказал. И не хочется что-тоТебя прогонять, — сейчас воротаТебе отопру…Живей — ступай!..Теперь, счастливица, гуляйС утра до вечера по чудеснымАлмазным мостовым небесным,Фланируй себе, мечтай, наслаждайся,Но только — помни, не занимайсяТут философией, — хуже огня!Скомпрометируешь страшно меня.Чу! Ангелы поют. На ликеИзобрази восторг великий.А если услышишь архангела пенье,То вся превратись в благоговенье.Скажи: «От такого сопрано — с умаСошла бы и Малибран{163} сама!»А если поет херувим, серафим,То поусердней хлопай им,Сравнивай их с синьором Рубини,И с Марио, и с Тамбурини.Не забудь величать их «eccelenze»,[13]Не премини преклонить коленце.
Попробуйте, в душу певцу залезьте, —Он и на небе чувствителен к лести!Впрочем, и сам дирижер вселеннойЛюбит внимать, говоря откровенно,Как хвалят его, господа бога,Как славословят его премногоИ как звенит псалом емуВ густейшем ладанном дыму.
Не забывай меня. А надоестТебе вся роскошь небесных мест, —Прошу ко мне — сыграем в карты,В любые игры, вплоть до азартных:В «ландскнехта», в «фараона»… Ну,И выпьем… Только, entre nous,[14]Запомни: если мимоходомБог тебя спросит, откуда ты родомИ не Берлина ли ты уроженка,Скажи лучше — мюнхенка или венка».
Филантроп
