Трудно быть богом обитаемого острова - Владимир Контровский

В той части Города, которая уже была захвачена, по-прежнему звенели вышибаемые стёкла, трещало дерево построек, сокрушаемых ударами ломов, и разгорались чёрные дымы пожаров; раздавались крики и выстрелы. Но дальше толпа не шла — она приостановилась, как будто уткнувшись в невидимую стену. Гребень серой волны — перекошенные злобой лица, оскаленные зубы, бешеные глаза, — вспенивался вспышками ярости и раскачивался, не имея сил покатиться вперёд, но и не желая откатиться назад.

— А-а-а-а-а-а-а…

Не понимаю, думал Максим, глядя на экраны. При такой напряжённости пси-поля всё это оскотинившееся скопище должно было бы опрометью кинуться прочь, гонимое ужасом, повизгивая и пожимая хвост. Толпа замедлила свой убийственный разбег и остановилась, но она не отступала, стоя на месте и время от времени выплёвывая небольшие сгустки-группки, пытавшиеся продолжать наступление. Ученики, сжавшиеся в кучки, ощетиненные стволами автоматов, секли очередями эти серые щупальца; густо падали убитые и раненые, но толпа не уходила — она рычала, словно зверь: остановленный, но не опрокинутый. И из толпы в учеников продолжали лететь камни и пули — у фанатиков тоже было оружие.

Максим осторожно тронул регулятор мощности поля. Толпа утробно взвыла; кто-то повалился, обхватив голову руками, кто-то покатился по земле, неистово суча ногами. Серая волна медленно и неохотно отхлынула на несколько шагов, оставляя на истоптанной земле неподвижные и дёргающиеся тела. Наметился перелом, но дался он недёшево: ученики тоже попятились, пошатываясь и поддерживая друг друга, — дискретное отпугивающее поле, пусть даже не подкреплённое внутренним ментальным негативом, действовало и на них.

Плохо дело, подумал Максим. Этак я буду выдавливать погромщиков часами, и всё это время мои ребята и девчонки тоже будут находиться под излучением, и ещё неизвестно, как оно на них подействует. Ударить «серым» полем? А что потом? Собирать в одиночку тысячи, десятки тысяч «брёвен» — это тебе не сотню хонтийских диверсантов перетаскать на обочину, задача практически нереальная. И потом, где гарантия, что «серое» излучение подействует? Толпа стоит себе под дискретным пси-полем и не бежит сломя голову, а только слегка нервничает — что если она вот так же спокойно (относительно спокойно) перенесёт и «серый» лучевой удар, превративший всю грозную островитянскую армию вторжения в безвольные «брёвна»? Что-то тут не так, массаракш… И где Странник, почему он молчит? Что вообще происходит? А там, наверху, Рада (я её что-то не вижу, неужели с ней…). Идти наверх и стрелять, стрелять, стрелять? Как сказал Рудольф — только не забудь подсчитать, сколько тебе понадобится времени и патронов, чтобы убить сто тысяч человек…

Максим ещё несколько минут смотрел на экраны (картина там не менялась), дважды попытался связаться с Рудольфом (тщетно), а потом вздохнул и взял автомат. Боги любят умываться кровью, подумал он с горечью, это их любимая процедура. Или всё-таки врубить на полную мощность «чёрное» — депрессионное — излучение, а там будь что будет? Вгоню в тоску всех, кто находится в Районе реморализации, правых и виноватых, а разбираться будем после, массаракш-и-массаракш?

— А-а-а-а-а-а-а…

Серая волна внезапно сломалась, как металлическая пластинка, которую долго гнули в разные стороны. Она покатилась назад, рассыпаясь и распадаясь, и превращаясь из дикого серого зверя, жаждавшего крови, в то, чем она, по сути, и была — в аморфное серое болото, бесследно засасывающее всё, что отличает человека от животного. Максим немного убавил мощность излучения, чтобы не мучить своих, и бросился к лифту — он был почему-то уверен, что здесь, в аппаратной, ему больше делать нечего.

Когда он выскочил на улицу, в лицо ему пахнуло гарью и ещё чем-то недобрым — то ли запахом страха, то ли запахом смерти. По ушам резанул верещащий визг — убегающая толпа выла, слепо топча упавших и прокладывая себе дорогу к ограде ножами, кулаками и дубинами с той же злобной яростью, с какой она полчаса назад шла на Город Просвещения. Люди-люди, подумал Максим, люди-звери…

Его ученики приходили в себя. Увидев Мака, они потянулись к нему со всех сторон — грязные, в изодранной одежде, с глазами, воспалёнными болью. Максим почувствовал боль этих людей и понял, что всё придётся начинать сначала: то, что он посеял в их душах, было в одночасье вытоптано, вырвано с корнем, обожжено огнём и залито кровью. Он видел глаза своих учеников, видел, как их руки стискивали оружие, и понимал, что на Саракше стало больше людей, готовых убивать, — куда больше, чем час назад.

Из-за угла с рёвом вывернулся шестиколёсный армейский грузовик, за ним другой. В кузовах машин сидели люди с оружием, его ученики. Машины притормаживали, в них лезли ещё люди, подсаживая друг друга и хватаясь за протянутые сверху руки. Забравшись в кузов, они протискивались к бортам, присаживались и пристраивали поудобнее автоматы, готовясь к стрельбе. Они погонятся за убегающей толпой, подумал Максим, и будет резня — будущее Саракша будет стрелять в прошлое Саракша, пока не кончатся патроны. И убивая прошлое, это будущее станет настоящим, а потом и прошлым — замкнутый круг, кольцо ненависти. Ну уж нет, сказал он себе.

— Нет! — закричал Максим, загораживая машинам дорогу. — Стойте!

Взвизгнули тормоза. Мак увидел за ветровым стеклом белое лицо водителя, быстрым движением подался вперёд, выволок его из кабины и встряхнул.

— Я сказал «нет», — повторил он. — Никто никуда не поедет. Хватит крови, слышите?

Ответом ему было раскалённое молчание — Максим чувствовал напряжение десятков и сотен смотревших на него людей. Дискретное поле, подумал он, надо снять пси-поле — кто знает, что сейчас творится в головах его учеников? Они его слушают, но слышат ли?

— Слушайте Просвещающего, — раздался женский голос. — Стойте, не умножайте зло.

Рада, появившаяся неизвестно откуда, встала рядом с ним. Она была жива и, кажется, невредима, только вот кровь на щеке — наверно, это её камнем, он видел, из толпы летели камни, много камней с острыми краями…

— Слушайте Просвещающего, люди, — повторил она.

Напряжение лопнуло. Люди, сидевшие в грузовиках, и другие, толпившиеся вокруг, зашевелились, как будто стряхивая с себя наваждение. Мак Сим снова стал Святым Маком, каждое слово которого было законом.

— Подберите раненых, — распорядился Максим, — у нас будет много работы.

Потом он вдруг услышал какой-то скулёж, доносившийся со стороны разрушенных строений Города — оттуда, где прокатилась серая волна, и куда она отхлынула. Последние беглецы уже перебрались через стену и исчезли, нимало не заботясь о сотнях затоптанных во время панического бегства, и только один заблудившийся человечек жалобно, по-щенячьи, скулил, скорчившись и уткнувшись лицом в цветочную клумбу, раздавленную тысячами ног. И от него отвратительно воняло — землянин Максим Каммерер почувствовал эту вонь, хотя расстояние до обгадившегося и скулившего человечка было приличным, и отвернулся.